Лошадь шла сама по себе, прядала ушами, шумно вздыхала, и внутри у нее что-то вязко ёкало и причмокивало, а временами начинало задумчиво, гулко бурчать. Слушая эти звуки стихии под собой, Володя чувствовал себя колдуном из старой легенды, затеявшим оседлать бурю, вспоминал, как несколько лет назад поддался на уговоры сотрудников: мол, ездить на лошади — это же такое удовольствие! Прямо-таки счастье! И как лошадь, по неизвестной причине, заехала в какое-то болото. Зачем? Почему? Неизвестно. Володя подозревал, что проклятая тварь действовала из садистских соображений: не слушаясь ни поводьев, ни дикого крика, забрела себе в самый густой кочкарник и встала там с задумчиво-отрешенным выражением на морде, а из черной воды, из-под кочек, полетели эскадрильи комаров… Тогда Володя спрыгнул с лошади и попросту выбежал из болота, спотыкаясь о кочки.

К счастью, эта лошадь вела себя приличнее — может быть потому, что шла вслед за лошадью Людмилы, у нее был положительный пример. Уже угадывался берег озера в наступающем рассвете. Звезды не исчезали, они начали как бы мигать. Володя понял, что вот сейчас-то и есть самый опасный момент — рассвет еще не наступил, только готовился.

— Милый, нам очень нужны сейчас лошади… Эти не любят лошадей, а лошади их чувствуют заранее. Когда-то я ездила на во-он тот диван… Я не знала, что там есть один такой, меня никто не предупредил. Хорошо, Зорька предупредила меня… Эта вот, ее зовут Зорька.

Людмила похлопала свою лошадь по шее. Володя не понял, всхрапнула Зорька просто так, случайно, или ответила Людмиле.

— Я и не знал, что у тебя есть лошади.

— Конечно, есть; ну как у меня могло бы не быть лошадей, Володенька! Их пасет один человек… он живет по ту сторону хребта; я послала ему нетопыря, когда лошади понадобились.

Вот как…

— А как тебя предупредила Зорька?

— Если лошадь чует… чует того, она пугается. Ты ведь сразу увидишь, что лошадь чего-то боится. А еще она будет все время смотреть на опасное место, и ты поймешь, что к тебе подходит кто-то невидимый. И всегда успеешь принять меры… Я, например, сразу же ускакала.

— Но ведь мы не должны ускакать, Люда… Нам надо сделать это дело.

— Лошади умеют с ними и драться… Я ускакала, потому что была тогда одна и ничего с собой не было подходящего, кроме ножа в сапоге. Теперь у меня есть ты, есть топор и этот кол.

— Это точно. Есть у тебя кол, есть топор и есть я; цена нам всем примерно одинакова.

Какое-то время молчали.

— Володя… Я тебя очень ценю… Очень люблю… Но знаешь, я часто не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда нет.

— Видишь ли, я и сам это не всегда понимаю.

Как объяснить женщине, что занимаешь в ее жизни меньше места, чем хочешь? И потому злишься больше, чем надо?

Светало. Поднимался ветерок. Ведь там, где над горами ширилась серая полоска, земля уже нагревалась, а над озером воздух оставался холодным и растекался оттуда на восток. Стало прохладнее. Володя с тревогой посмотрел на голые ноги Людмилы, на ее легкое платье. Встала, сразу оделась, но легко. А ветер холодный.

Звезды мигали все сильнее, небо посветлело даже на западе. Над головой и в восточной части неба все стало дымчатое, серое, и звезды светили как бы сквозь вуаль. А могила была уже рядом.

— Я подержу лошадей.

Володя спрыгнул с лошади, еле свел непривычные ноги. До сих пор чувство опасности гасилось ездой верхом — очень уж много впечатлений. Теперь Володя стоял на земле, ничто не мешало воспринимать мир, и навсегда запомнилась ему поза Людмилы — прямая, как натянутая струна, стояла она на фоне светлеющего неба, держа под уздцы обеих лошадей. Поза была неспокойная, напряженная, ветер развевал полы длинной одежды. Что-то древнее, эпическое было во всей этой сцене… и в личности Людмилы — тоже.

Володя взвесил в руке топор, проверил, удобно ли им будет взмахнуть, и сделал первые шаги к кургану. Вроде опасности нет, лошади стоят смирно, а вот поди ж ты…

В самой оградке все было как всегда, и даже ветер свистел точно так же, как обычно свистит в камнях днем. Всей-то работы — натянуть несколько веревочек; ветер рвал веревочки из рук, топор не хотелось оставлять, Володя так и таскал его с собой; но невзирая на ветер, управился довольно быстро и посмотрел в светлеющее небо. Звезд было еще довольно много, ветер усилился. Людмила подавала ему знаки… Ага, значит, время вбивать кол. Володя промедлил мгновение — ведь вбить кол на скрещении четырех траекторий можно было и в десяти сантиметрах влево… И в двадцати вправо… Насколько точно должен он вбить этот кол? Вот так, вроде бы, точнее всего… Мягкое дерево не хотело идти в полную камней, очень плотную землю. Володя размахнулся почти в полную силу; ударил обухом по колу так, как мог бы ударить вурдалака. Кол вошел сантиметров на пять; еще удар! Еще… Еще! Володя бил раз за разом, пока не почувствовал — хватит! Теперь не выпадет… А земля под ним вдруг содрогнулась.

Кол торчал в центре древней могилы, вбитый почти наполовину, а в земле, под ногами Володи, нарастал неприятный вибрирующий звук… Или это не совсем звук? То ли крик, то ли стон предавались ему через землю, гасли, пока проходили сквозь нее, заставляли землю содрогаться, и земля ходила ходуном. Продолжалось это недолго; так недолго, что Володя вполне мог потом доказать самому себе, что это ему только почудилось.

У Володи вспотела спина — так, что ручеек пота явственно двигался вдоль позвоночника: и от беготни с веревками, и от работы топором, и от внутреннего напряжения. Холодало — усиливался идущий от озера ветер. И становилось светло, из-за сопок показались первые лучи солнца, а светло-серое расползлось почти на все небо. Но даже и сейчас на востоке, у самых гор западного окоема, еще до конца не погасли все звезды.

— Людка, гляди — еще и сейчас звезды есть!

— Мы выбрали самое точное время… Теперь он целый месяц вас не тронет… До следующего полнолуния. А теперь пора ехать домой.

Она так и сказала — домой. Ветер уже задувал так, что едва ли не на голову Людмиле забрасывал ее подол, чуть не вырывал из почвы сухие кустики бурьяна. Лошади шли, опустив головы, как бы раздвигая ветер грудью и холкой.

На озере, уже совсем чистом, без льда, плавало множество птиц — эти будут здесь гнездиться, жить все лето. Надо будет как-нибудь съездить, просто посмотреть, какие птицы водятся на Улуг-Коми… А то вот только так и видишь, с расстояния чуть ли не километр, и уж, конечно, не различишь отдельных видов уток и гусей. А так интересно ведь…

Выкатывалось солнце — почему-то сразу похожее больше не на солнце, а на Юпитер — морковно-красное и с полосками облачков поперек диска. Но даже и от такого солнца сразу же хлынул поток света, небо становилось голубым и синим, оставаясь серым только на западе, над горами, и еще громче начали петь птицы.

А на Володю навалилось непреодолимое желание спать… Особенно когда объехали восточный берег, вообще отъехали от озера; близ деревни немного стих утренний ветер, стало гораздо теплее. Страшная ведь рань, часа четыре… И ночь была практически бессонная.

Ехали задами, вроде бы к спящей деревне, и надо же, принесло ту, первую соседку — которой возили муку! И что ей не спалось в такое утро…

— Ой, здравствуйте, Людмила Семеновна! Здравствуйте, Владимир Константинович! В какую рань вас понесло из дома! Надо же, как молодежь ищет разнообразия! Я, как была молодая, тоже вот любила на природе…

— Здравствуйте, Тамара Карповна! У вас, я вижу, радикулит ослабел, и ходить уже можете без костылей. Приятно видеть…

«Старуха» замерла соляным столбом. Ее подловатую, злоехидную морду трудно было описать и раньше, когда она гадила Людмиле; а уж теперь, после Людкиного ответа, совершенно неописуемые, невообразимые краски и формы смешались на этой лукавой физиономии.

Спрыгнув с лошади, Володя чуть не свалился от хохота.

— Слушай, она же никакая не Карповна!

— Я тоже, знаешь ли, не Семеновна… И ты у меня не Константинович. Ишь, моя личная жизнь ее не устраивает.