Сегодня на Самнер-плэйс познакомился с пожилой супружеской четой, майором и миссис Ирвин, которые, оказывается, живут теперь в моих комнатах на верхнем этаже. „Пансионеры“, — говорит мама и начинает рассказывать о других трудностях, порожденных Крахом 29-го. Мистер Прендергаст, как выясняется, вложил почти все ее средства в американские ценные бумаги, которые ныне в той или иной мере обесценились.

— Так что же у тебя осталось? — спрашиваю я.

— Ну, есть дом, доходов вот совсем мало. Я очень много назанимала у банка. Как ты советовал.

Я уговорил ее продать автомобиль и избавиться от всех слуг, кроме Энкарнасьон. По-видимому, она брала займы даже для того, чтобы выплачивать мне пособие. Я сказал ей, что ни в каких ее дотациях больше не нуждаюсь, и выписал ей чек на сто фунтов, чтобы было чем покрыть любой не терпящий отлагательства дефицит. Поинтересовался адресом Прендергаста — он по-прежнему в Нью-Йорке, пытается спасти, что еще можно.

— Это конченый человек, — со слезами на глазах сказала мама.

— Не плачь, мама. Все будет хорошо.

— Да, я знаю. Я только все время думаю, что сказал бы твой отец?

„Конвейер женщин“ вышел в свет. Успех „Воображенья“ способствовал мгновенному появлению рецензий. „Безвкусно и постыдно“ — „Мейл“. „Омерзительно неприятный дешевый бульварный роман“ — „Таймс“. „Мистер Маунтстюарт обладает очевидным талантом по части написания биографий; мы советуем ему оставить художественную прозу в более уверенных руках“ — „Крайтерион“. Слава Богу, Лэнд в Индии.

Тожественный завтрак в „Савой-Грилл“: ЛМС, Уоллас, Родерик и сам мистер Спраймонт из „Спраймонт и Дру“, пришедший, чтобы собственными глазами увидеть свою дойную корову. Мы с Уолласом не без приятности купаемся в потоке поздравлений. За три недели продано почти 11 000 экземпляров, скоро выходит пятое издание. Вследствие чего, Уоллас продал книгу в США („Декер, Прайд энд Уолфсон“) и во Францию („Кайе Нуар“). „Спраймонт и Дру“ выпрашивают новый роман. Умница Уоллас позволяет им думать, что таковой вполне возможен (я в подобных случаях предоставляю ему говорить за меня — великий визирь при императоре), но заявляет, что сначала Логан хочет написать книгу под названием „Космополиты“, не так ли Логан?

— Название мне нравится, — говорит Родерик.

— Мне тоже, — эхом отзывается мистер Спраймонт и чуть ли не лезет в карман за чековой книжкой. — О чем она? О роскошных путешествиях? О стиле жизни миллионеров?

— Это исследование, посвященное группе довоенных французских поэтов.

К концу завтрака они поняли, что надежды отговорить меня не существует, и принялись изображать подобие энтузиазма. Когда мы с Уолласом стояли в „Савой-Корт“ — дым наших сигар казался в весеннем солнце плотным, как эктоплазма, — Уоллас сказал, что с нетерпением ожидает переговоров: он намерен создать новую точку отсчета для аванса, выплачиваемого за книгу, посвященную литературной критике.

Лэнд вернулась, но почти тут же и уехала — вместе с Ли — на север, в Дарем, или в Шеффилд, или куда-то еще, выступать перед голодающими семьями безработных шахтеров. 500 фунтов аванса за „Космополитов“. Продано 17 500 экземпляров „КЖ“ — и никаких признаков падения спроса. Литературные пэры взирают на меня с пренебрежением, однако их презрение я как-нибудь переживу.

Завтрак с Лэнд в „Ритце“. Мне хочется отметить событие, но она говорит, что предпочла бы сэндвич в „Грин-Парк“ или кусок пирога в пивной — все что угодно, только не „Ритц“. Щедро потчует меня рассказами о ужасах бедности на севере, в итоге обстановка получается довольно прохладная — ее, похоже, нимало не интересует ни мой успех, ни новообретенное богатство. Говорит, Ли предупредил ее, что немецкие банки стоят на грани банкротства [66], а если оно произойдет, вся Европа начнет разваливаться на куски. Я сижу и слушаю Лэнд, позволяя ей разглагольствовать, пока сам я поглощаю большую часть шампанского. Она идет со мной на Глиб, но происходящее далее вряд ли можно назвать удачной ночью. Я чрезмерно чувствен и, получив отказ, впадаю в клиническое состояние. Она уходит в шесть утра, почти без единого слова прощания. Надо дать ей время.

Сегодня попросил Лэнд Фодергилл выйти за меня, она ответила отказом.

[На этом „Первый лондонский дневник“ прерывается почти на шестнадцать месяцев. „Конвейер женщин“ продолжает хорошо продаваться. В сентябре ЛМС впервые приезжает в Нью-Йорк — в связи с выходом книги в Америке, а в октябре продает за 1000 фунтов права на ее экранизацию компании „Бритиш Клэриен Филм“. Первую половину 1932 года он проводит преимущественно во Франции, продолжая собирать материал для „Космополитов“. Летом навещает Кипрена Дьюдонне в его доме в Керси, департамент Ло. Август становится свидетелем возвращения ЛМС в Лондон, откуда он, по уже установившейся привычке, отправляется в Килдоннан под Галашилсом. Леди Летиция Эджфилд (Лотти) и ее брат Ангус Касселл также присутствовали там. В последующие недели и месяцы ЛМС начал гораздо чаще встречаться с Лотти Эджфилд, они стали хорошо известной в светских кругах Лондона парой, часто упоминаемой в газетных отделах светской хроники. („Кто она — женщина из „Конвейера женщин“?“). В марте 1932 года ЛМС сделал ей предложение. Помолвке предстояло продлиться недолго, венчание в приходской церкви Св. Андрея, Эджфилд, Норфолк, было назначено на субботу, 26 ноября 1932 года.]

Последняя примерка фрака у „Берна и Милнера“ [67]. Симус Берн, как всегда, льстив, но неубедителен: „Вот это я называю: „сидит, как влитой“, мистер Маунтстюарт“. Зато я воспользовался этим визитом, чтобы примерить еще четыре костюма — угольно-черный в светлую полоску, однобортный; темно-синий двубортный; твидовую тройку цвета зеленого горошка; и легкий, в крупную клетку. За все про все 300 фунтов. Завтрак с Питером в „Плюще“. Тесс с малышом [68]живут в коттедже под Хенли, а Питер ежедневно приезжает в город, оставаясь здесь, когда ему выпадает ночная смена. Я предложил ему софу у меня на Глиб, однако у него уже имеется договоренность с пансионом, расположенным неподалеку от вокзала Паддингтон. Он очень доволен семейной жизнью, для меня же было радостью отметить, что наша старая дружба возобновилась вновь — вполне естественно, без какой бы то ни было остаточной сдержанности или дурных чувств. Все правильно: жизнь разводит людей без какой-либо явной причины. Люди мы все занятые и тратить время просто на попытки поддерживать связь друг с другом не можем. Настоящее испытание дружбы состоит в том, способна ли она выдержать неизбежные перерывы. Питер очень интересуется Лотти — „Дочь графа! Господи, ты забираешься на самый верх, Логан“, — а Тесс, говорит он, ждет не дождется венчания. Питеру предстоит написать для третьей страницы „Таймс“ редакционную статью о Мосли и БСФ [69]. Я сказал ему, что знаком с Мосли, и что тот произвел на меня сильное впечатление — правда, он был тогда лейбористом. Почему политики так любят напяливать мундиры? — взять хоть этих смешных человечков из Европы в их маскарадных костюмах. Все-таки, от значительной части того, что говорит Мосли, нельзя, при теперешнем положении дел, отмахиваться, как всего лишь от проявлений фанатизма или напыщенности — он не Муссолини. Питер в этом не уверен.