Затем чаепитие с Лотти и Энид (так мне теперь придется ее называть) в „Клариджез“. Энид просто сияет — почему мне не по себе от того, что я ей так нравлюсь? Венчание близится: ужасно хочется, чтобы все уже кончилось. Мама в панике, не знает, что надеть (а я никак не могу втолковать ей, что, женившись на леди, сам я лордом не стану). Дик Ходж сказал, что, по его мнению, я, женясь на Лотти, совершаю „ошибку класса А“. Конечно, от Дика всегда можно ждать грубости в этом роде, но не перед самой же женитьбой, — иногда он и впрямь заходит слишком далеко.

Последние приготовления завершены. Мы с мамой остановились в суоффемской гостинице. Нам предлагали на выбор множество домов, однако роль гостя каких-то незнакомых людей мне, вот в это именно время, не по силам. Холодный и ветренный день, с деревьев летят осенние листья. После полудня, возвращаясь с прогулки, видел огромную стаю скворцов — ни дать, ни взять, рыбный косяк, — бросавшуюся то туда, то сюда, всей своей массой, как если бы некий единый разум правил каждой отдельной птицей.

А меня одолевают ужасные сомнения. Лотти милая, прелестная девушка, но я снова и снова ловлю себя на мыслях о Лэнд. Я не пригласил никого из Фодергиллов, намеренно, хотя пригласил, опять-таки намеренно, Годдеса Брауна (приехать он не может, однако прислал, в виде свадебного подарка, совсем неплохой рисунок). Я верю — должен верить, — что женюсь на Лотти не просто для того, чтобы уязвить Лэнд. Я женюсь на Лотти потому, что созрел для брака и люблю ее, Лэнд же меня отвергла. В любом случае, это не является ответной реакцией. Когда я прошлым летом встретил Лотти, я уже полностью примирился с отказом Лэнд.

Монте-Карло. Отель „Бристоль и Мажестик“. Лотти дремлет в нашем номере, а я сижу в фойе и пишу эти строки. Медовый месяц проходит хорошо и приятно. Она такая милая, такая прелестная, моя молодая жена. Первую ночь мы провели в „Клариджез“ (Лотти оказалась девственницей — сказала, что ей было больно, — Лэнд никогда мне такого не говорила. Я должен перестать думать и писать о Лэнд). На следующий день мы погрузились в спальный вагон идущего к морю поезда, утром были в Париже, а из него отправились в это удивительное маленькое княжество.

Венчание прошло — хорошо, я полагаю. Обязанности шафера я возложил на Ангуса — чтобы не выбирать между Беном, Питером и Диком (все они были на свадьбе распорядителями). Самое странное было — снова увидеться с Тесс, теперь такой элегантной, выглядящей такой благополучной в ее широкополой шляпе и шубке. Когда мы с ней разговаривали, она глядела мне прямо в глаза, и казалось, что в каждом нашем слове присутствует тайный подтекст. Я знаю, она ничего не сказала Питеру, точно так же, как знаю, что меня все еще влечет к ней. Должен сказать, местные жители — публика совершенно кошмарная. Некоторые из лондонских друзей Лотти выглядели поинтереснее, и все-таки меня пугает мысль, что, когда мы осядем, они-то и составят наш круг общения. Только что заказал бренди с содовой. Не стоило бы пить в такую рань, а впрочем, какого черта? — как-никак, у меня медовый месяц.

Разъезды. Монте-Карло — Специя (чтобы увидеть в Леричи последний дом Шелли) — Пиза — Сиена — Рим. Рим — Париж (аэропланом — вот способ путешествовать). Париж — Лондон — Торп-Холстингем.

Торп-Холл, Торп-Кастрингэм, Норфолк. Наш дом стоит на полпути между Суоффемом и Нориджем. „Холл“ — название несколько слишком пышное для более чем приличного двухэтажного фермерского дома из красного кирпича, — построили его еще в георгианскую эпоху, однако в прошлом столетии, дабы придать дому вид более солидный и оправдать это самое „Холл“, были добавлены портик и эркеры. Дом — это свадебный подарок от Элтреда и Энид. При нем имеется парк размером почти в два акра, в дальней части которого протекает ручей, вливающийся в большой пруд — ныне полностью замерзший. Зима в самом разгаре и настроение у меня, соответственно, похоронное.

Лотти с матерью провели весь день, покупая мебель и разговаривая с интерьерщиками, а я сидел в моем кабинете и делал вид, будто работаю. С Глиб-плэйс пришлось расстаться — нет смысла тратить деньги на содержание лондонской квартиры, пустой, — все мои картины и книги, все ковры и покрывала перебрались в эту небольшую комнату с видом на серый, замерзший парк. Я понимаю теперь, что собственного имущества у меня совсем немного. Все или почти все, что есть у нас здесь, в Торпе, предоставлено тестем и тещей: дом, мебель, стоящий в амбаре автомобиль. Лотти такая восхитительная, так увлечена созданием дома для нас двоих. Она теперь зовет меня „Логи“, — в интимной обстановке брачного ложа мне почти удается это переносить, — однако нынче утром я слышал, как Энид спросила: „Может быть стены гардеробной Логи лучше обить панелями?“. Мысль о том, что весь Норфолк будет звать меня Логи Маунтстюартом, невыносима.

Прогулялся по „моему“ парку. У нас имеются садовник, повар и горничная. Иду в кабинет, раскладываю книги и словари, необходимые мне для „Космополитов“. Я собираюсь перевести их стихи, и в приличных количествах. После часа работы обнаруживаю, что перевел две строчки, которые и читаются, и скандируются очень плохо. Вследствие чего, отправляюсь в гостиную, наливаю себе виски с содовой и выкуриваю сигарету. Слышу, как повар и горничная беседуют на кухне. Времени 3:30 дня, а за окнами уже наступает зимняя ночь. Возможно, на следующей неделе я съезжу в Лондон — повидаюсь с мамой, загляну в Лондонскую библиотеку, позавтракаю с Питером, если он будет свободен. Сегодня вечером у нас, невесть почему, ужинает викарий.

Уик-энд в Эджфилде. Это уже третий уик-энд, который мы, с начала года, проводим с тестем и тещей. Я мягко пожаловался Лотти на то, что мы слишком часто приезжаем к ним — при том, что ее матушка практически живет в нашем доме. Лотти состроила обычную свою „обиженную“ гримасу, и заявила, что Эджфилд это и есть ее дом, — я просто не понимаю этого, потому что у меня настоящего дома никогда не было. Я смолчал.

Торп-Кастрингэм. Хорошее название. Я холощенный писатель — каплун, валух, кастрат. Работать здесь я попросту не могу. Встаю поздно, решаю в „Таймс“ кроссворд, в одиннадцать выпиваю джину с тоником, за ленчем — бутылку вина. Потом направляюсь в кабинет и там дремлю над книгами. В полдень — виски с содовой и прогулка, принимаю ванну, переодеваюсь, смешиваю себе коктейль, обедаю, опять пью вино, и заканчиваю день сигарой и бренди. Лотти, по-видимому, чувствует себя на седьмом небе. Мне двадцать семь лет, а меня не покидает чувство, что я попал в какую-то западню. Где-то там, во внешнем мире, продаются две мои книги, мое имя упоминают в газетных и журнальных статьях, а я, между тем, чахну в этом деревенском чистилище. Я слишком часто вижусь с родителями жены. Время от времени к нам приезжает из Лондона Ангус, погостить, однако никого из иных моих друзей я сюда зазывать не решаюсь. Мы задаем обеды, и нас приглашают на обеды, на которых я стараюсь пить по возможности больше. Раз в две недели я уезжаю в Лондон — повидаться с Уолласом, Родериком, мамой и теми из моих друзей, у кого находится время, чтобы позавтракать со мной. На лондонские приемы меня больше не приглашают — создается впечатление, что женитьба и переезд в Норфолк автоматически вычеркнули меня из всех гостевых списков города.