Похоже, Липинг пришел к тем же выводам, — когда мы с ним выкуривали, в предвкушении мучений, ожидающих нас на строевой подготовке, по успокоительной сигаретке, он принялся стенать по поводу своего испытания и заявил, что я обязан помочь ему. Я согласился, сказав, впрочем, что и мне понадобятся от него кое-какие услуги, и мы ударили по рукам. Мы оба считаем, что Скабиусу досталась самое простое задание. Он уже успел утвердиться на „Школьной ферме“ („Благодаря нам“, — мудро отметил Липинг) в роли ревностного разгребателя навоза и, хотя с восхитительной Тесс все еще не повидался (ему пришлось покинуть ферму до ее возвращения от дантиста), встреча с нею так или иначе неизбежна, — а уж дальше его дело.

До чая оставалось еще два урока, от которых я был освобожден, так что я попросил у Ящера разрешения съездить автобусом в Глимптон [13], чтобы поговорить с отцом Дойгом „на темы религии“. Ящер, старая жаба, согласие дал мгновенно. Пока я ждал автобуса на остановке у школьных ворот, — омерзительно холодный день, косой дождь со снегом, налетающий с моря, — подкатил в своей машине Х-Д, спросил, куда я направляюсь, и предложил подвезти. Оказывается, Х-Д живет в Глимптоне, так что он ссадил меня прямо у дверей церкви. Он показал мне свой стоящий на главной улице дом и пригласил заглянуть к нему — после того, как я покончу с „церковными делами“, — на чашку чая.

Когда я сказал отцу Дойгу, что у меня есть друг „еврейского происхождения“, который хотел бы перейти в католицизм, тот возликовал почти непристойно. Я объяснил, что проделать все следует с крайней осторожностью, поскольку, если родители моего друга хоть что-то узнают… и т. д., и т. п. Дойг, с трудом удерживавшийся от того, чтобы пуститься в пляс, сказал, чтобы я попросил моего друга позвонить ему, он, Дойг, смог бы частным образом наставить юношу, тут никаких сложностей не предвидится, для него это не столько удовольствие, сколько долг и так далее. Дойг человек, по правде сказать, довольно неряшливый — выглядит он вечно так, словно ему не помешало бы побриться, а ногти на его курящей руке желты от никотина.

Х-Д, напротив, истинное воплощение опрятности. У него маленький, узенький, аккуратный коттеджик с длинным, полупустым, аккуратным садиком на задах. Стены гостиной все в книжных полках, корешки книг выстроены, точно солдаты на параде, ровно и точно. Каждая вещь на его письменном столе занимает свое место: промокательная бумага, нож для разрезания страниц, подставка для ручек. В камине живо пылал огонь, а сам Х-Д переоделся в кардиган, но галстука не повязал. Я никогда еще не видел его без галстука.

Он поставил передо мной чашку чая, фруктовые оладьи, горячие намасленные тосты и три разновидности джема — на выбор. Я полюбовался картинами — преимущественно акварели и гравюры сухой иглой, — пролистал несколько его удостоенных наград книг и поговорил о моем последнем эссе (о „Короле Лире“), которым я был, пожалуй, доволен, но которое он педантично оценил на четверку, от силы четверку с плюсом. Потом я заметил на полке камина медную, покрытую сложным чеканным узором гильзу от артиллерийского снаряда. Я поинтересовался, где он ее купил, и Х-Д ответил, что это подарок раненного французского солдата, с которым он подружился в базовом госпитале под Онфлером. Из того, что он говорил, стало ясно, что и сам Х-Д в ту пору оправлялся от какого-то ранения или увечья.

— О, так вы воевали, сэр, — сказал я — тоном, должен признать, отчасти небрежным.

— Да. Воевал.

— А где? В каком полку?

— Я предпочел бы не говорить об этом, Маунтстюарт, если вы не возражаете.

Вот так — сказано это было очень резко — и, пожалуй, лишило наше чаепитие уютности. Вся обстановка его изменилась, став официальной и немного натянутой, поэтому я сказал, что хотел бы успеть на автобус, в 4:30 отходящий на Аббихерст, и Х-Д проводил меня до дверей. Из его крошечного палисадника виден шпиль собора Св. Джеймса.

— Странный день для посещения церкви, — сказал он.

— Мне нужно было увидеться с отцом Дойгом по личному делу.

Он бросил на меня свирепый какой-то взгляд, заставивший меня задаться вопросом, что же я сказал не так на сей раз.

— Вы очень умный юноша, Маунтстюарт.

— Спасибо, сэр.

— Вы верите в бога?

— Полагаю, что да, сэр.

— Никогда не понимал, как может человек действительно умный верить в бога. Или в богов. Знаете, вздор все это — полный вздор. Вы должны как-нибудь просветить меня. А, вот и ваш автобус.

Странный он человек, думал я на обратном пути. Не бесполый, он достаточно худощав и красив, Х-Д, и к тому же уверен в себе. Чрезвычайно уверен. Слишком бескомпромиссен, если правду сказать, возможно, в этом все дело. На мой взгляд, человек должен быть способным на компромисс. А в мистере Хоулден-Дозе по временам проступает нечто нечеловеческое.

По возвращении — хорошие новости. Письмо от Люси, да еще и Липинг сообщил, что переговорил с Бошаном — руководителем школьной команды, — мне предстоит играть в следующем матче. Хукером. Стало быть, началось.

Скабиус, наконец-то, познакомился с неуловимой, неописуемой Тесс. Они вместе готовили некоего гигантского тяжеловоза к выставке — чистили его, наводили лоск на копыта, вплетали ленты в гриву и в хвост, ну, и так далее, — проведя вдвоем целых полдня. И на что она похожа, полюбопытствовали мы? Вообще-то, она довольно стеснительная, сказал Питер. Мы напомнили ему, что особенности личности Тесс нас не волнуют, нам интересны лишь ее телесные прелести. „Ну, девушка она не крупная, — ответил Питер, — я словно нависаю над ней. И еще у нее страшно курчавые волосы, штопором, она их стыдится и все время старается спрятать под шляпками и косынками. Грудью ее, насколько я могу судить, природа не обделила. Да, и она грызет ногти, чуть ли не до мяса сгрызает“. Впрочем, они друг другу, похоже, понравились, Тесс даже пригласила Питера в дом, выпить чаю.

Бен, в свой черед, позвонил отцу Дойгу, и тот сказал, что для соблюдения полной секретности Бену лучше не приходить в глимптонскую церковь, а встретиться с Дойгом в доме одной из его прихожанок — живущей непосредственно в Аббихерсте миссис Кейтсби — в удобное для Бена время. Таким образом, первая встреча Бена с отцом Дойгом и католической церковью состоится в следующую субботу — то есть ровно через неделю, — после полудня, в малой гостиной миссис Кейтсби.

Тем временем, я сыграл мой первый, в качестве хукера, матч в регби.

Во второй половине мокрого, моросливого, промозглого дня команда „Сутер“ встретилась на одном из юго-восточных полей с командой „Гиффорд“. Пока игроки раздевались и вяло разминались перед тем, как начать игру с центра поля, до меня постепенно доходило, что обе команды представляют собой обычную смесь ленивых неумех, нескладных здоровяков и безнадежных неудачников. Где-то на другом, дальнем поле шла другая игра, и к нам по пропитанной влагой траве прилетали отголоски обычных выкриков ободрения и отчаяния. Зритель у нас был один — мистер Уитт, заместитель директора школы и, теоретически, тренер нашей команды, который после того, как игра началась, принялся вопить и визжать с боковой линии так, словно это был финальный кубковый матч. В смысле неполноценности команды более чем отвечали одна другой: мячи выпадали из рук, полузащитники мазали, штрафные удары не попадали в цель. К концу первого тайма счет был — 3:0 в пользу „Гиффорд“.

Я понемногу осваивался с игрой, сводившейся, похоже, главным образом к беготне в погоне за мячом (которого я в первом тайме ни разу не коснулся). Это стадное мотание по полю прерывалось свистками, когда нам надлежало выстроиться для вбрасывания или начала схватки. Команды вставали лицом друг к дружке, потом сходились. И мы обращались в 32-ногого человеко-жука, пытающегося извергнуть из себя овальный кожаный мяч. Я был знаком только с двумя „столбами“ справа и слева от меня: имена у них совершенно неправдоподобные, Браун и Смит (на самом деле, Смит-младший, Смит-старший состоит в капитанах). Браун представлял собой заляпанного грязью энтузиаста; Смит-младший — весь в огорчительных угрях — такого же, как я, проходимца-позера. Странное чувство посещало меня в удивительной, темной пещере схватки: так много голов и лиц в такой близи друг от друга, чужие запахи и восклицания, чужие щеки, трущиеся о твои, руки, хватающие тебя за бедра, тычки в твои ягодицы и попытки подбросить их вверх, бессмысленные призывы, звенящие у тебя в ушах, полузащитник схватки, удерживающий мяч, выкрикивает инструкции (и, похоже, что мне): „Готовься, „Сутер“! Поворот направо! Поворот направо! Держи! Начали, раз, два, три!“. И грязный, набухший от влаги мяч оказывается у моих ног, и я подрезаю его ногой, стараясь, иногда успешно, иногда безуспешно, пяткой выбить из схватки, и все вокруг сопят и ругаются. Это не спорт, думаю я: верните мне мое одиночество, мою холодную изолированность на левом фланге, там я хотя бы мог вглядеться в небо и окрестный пейзаж.