Когда Джессика вошла в кабинет Тома Каллигана, Сэм Рибикофф стоял у окна и смотрел на умывающийся дождем город.

Он был так увлечен, что она поначалу побоялась его отвлекать. Вместе с Сэмом они работали по нескольким десяткам дел, и он был ее любимым полицейским. По правде сказать, Джессика считала его лучшим из всех, кого знала. Подойдя поближе, она заметила на столе фотографию и удивилась, откуда она взялась.

На фото была изображена потасканного вида блондинка с невообразимым бюстом, одетая в откровенный купальник салатового цвета. Она сидела на корточках, чуть раздвинув ноги, так что трусики сползли в сторону. На заднем фоне виднелся бассейн при каком-то отеле.

Не поворачиваясь, Рибикофф произнес:

– Мой друг попался на ту же удочку.

– Какую удочку?

Теперь он обернулся к ней:

– Наверное, нужно было сначала поздороваться. Она улыбнулась:

– Все в порядке, Сэм. Но я все равно не понимаю, о чем ты.

Рибикофф печально покачал головой:

– Ему стукнуло пятьдесят, и он испугался. «Жизнь кончена, а не сделал ничего из того, что считал важным», – сказал он мне. Представь, он хороший хирург и отец троих прекрасных детей, но ему все равно кажется, что он ничего не добился. И что он делает? Заводит роман с одной из медсестер. Уходит от жены, лучшей женщины из всех, кого я знаю, покупает квартиру и переезжает туда вместе с этой медсестрой. Я пытался его переубедить, но он меня не слушал. И что дальше? Через год медсестра находит себе хирурга помоложе, и он возвращается домой с поджатым хвостом. Но поздно: жена сообщает ему, что познакомилась на танцах с очень симпатичным вдовцом, что любит его. И в этот момент жизнь моего друга по-настоящемурухнула. Знаешь, что он делает сейчас? Пьет успокоительные, три раза в неделю посещает психотерапевта, регулярно ездит к жене, с которой вот уже два года как разведен, и умоляет простить его. – Рибикофф вздохнул. – Вся жизнь коту под хвост.

Джессика вновь посмотрела на фотографию блондинки.

– Думаешь, то же случилось и с Томом Каллиганом?

Рибикофф уклонился от прямого ответа, заметив только:

– Человек всеми способами отказывается от защиты полиции. Доходит до того, что сбегает из-под опеки. А в ящике стола у него вот такая вот фотка.

Он взял фотографию и посмотрел на оборотную сторону.

Там была надпись зелеными чернилами:

– Он не упоминал никого по имени Кэнди? – спросил Рибикофф.

– Не припоминаю.

– Как думаешь, ты могла бы назвать его ходоком?

Джессика ненадолго задумалась. Что она в сущности знала о перемене, происшедшей в характере Каллигана?

– Полгода назад я бы только улыбнулась, задай ты мне такой вопрос о Томе. У него были серьезные проблемы с лишним весом, и его это очень волновало. Он сам рассказывал анекдоты про толстяков только для того, чтобы их не рассказал кто-нибудь другой. Но потом вдруг он решил похудеть.

– По медицинским причинам?

– Не думаю. Наверное, он просто от этого устал. – Джессика подошла к окну, перед которым стоял Рибикофф. – За последние полгода он сильно похудел.

– Это хорошая причина.

– Чтобы стать ходоком?

– Ну да, – кивнул Рибикофф. – Как и мой друг, он забыл о том, что в жизни на самом деле важно. Дело не в том, чтобы быть популярным, или худым, или умным. Главное – помнить о своих близких. Забыл – считай, пропал.

Джессика еще раз бросила взгляд на фотографию и припомнила, как от ее отца, вернувшегося после гулянки, пахло духами, а на его воротничке алели следы губной помады. Если мама что-нибудь и замечала, то ничего ему не говорила. Наверное, она могла сохранить брак, только отказываясь считаться с очевидными фактами.

Когда Джессика была маленькой девочкой, она часто приходила к маме, садилась к ней на колени и вслух интересовалась, где папа. Напившись, он часто падал и расшибал себе колени, локти, голову… Джессика очень боялась, что однажды он убьется. Она еще не научилась его ненавидеть. Ей все казалось, что случится чудо и папа поправится, перестанет пить и будет таким же, как папы ее подружек, – нормальным папой, который не кричит, и не шатается, и не тратит всю зарплату на выпивку.

Так продолжалось, пока ей не исполнилось тринадцать. Тогда Джессика поняла, что отец никогда не изменится. По иронии судьбы, став взрослой, она сама стала утешением для матери. Они поменялись ролями: настал ее черед пичкать мать напрасными надеждами, свою уставшую, истерзанную жизнью мать. Наверное, чувство ненависти стало бы еще сильнее, если бы она не понимала, что отец мучается так же сильно, как и они, если бы не знала, что он и сам хотел бы бросить.

Отец проходил бесчисленные курсы лечения – месяц здесь, два месяца там, – но все равно каждый раз снова брался за бутылку. И с каждым разом мама уставала все больше, почти ничего не говорила. И только ради того, чтобы мать не хватил удар, Джессика стала врать более изобретательно, так изобретательно, что начала верить собственным россказням.

А через двенадцать лет после окончания колледжа Джессика пришла домой и увидела, что на автоответчике оставлено сообщение.

Звонили из больницы. В машину ее родителей – за рулем сидел отец – на железнодорожном переезде врезался поезд…

– У него были близкие друзья в прокуратуре? – спросил Рибикофф, возвращая Джессику к реальности.

– Кен Сойер.

– Юрист?

– Да.

– Он сейчас здесь?

– Должен быть.

– Попросишь его зайти?

– Конечно. – Она помедлила. – Можно вопрос?

– Давай.

– Думаешь, с Томом что-то случилось?

– Точно не знаю. Понимаю, что тебя такой ответ не устраивает, но сложно предугадать, чем это все закончится. Но чисто по-дружески скажу: похоже, да. Ты же говорила, что он очень пунктуален, а от него нет вестей вот уже полтора часа. Дома его нет. Конечно, это еще ничего не значит, но… – Его глаза были печальными, как никогда.

– Нам так и не удалось поужинать, – улыбнулась Джессика.

– Да. Столько дел было после того, как Люси…

Его жена скончалась от сердечного приступа в прошлом году. Джессика не раз обещала пригласить его к себе на ужин, но как-то не получалось.

– Я позвоню тебе на следующей неделе, Сэм. Определим день, я пойду на самый лучший рынок и куплю все, что полагается к жареному мясу. А потом мы спокойно поедим и поболтаем о чем-нибудь отвлеченном. – Она наклонилась вперед и потрепала его по плечу. – Пойду найду Кена Сойера.

Рибикофф улыбнулся:

– С нетерпением буду ждать ужина.

Два года назад…

Только вечером, перепечатывая последний документ, она окончательно решилась. Давно собиралась приехать к Питу и высказать ему все. Она знала, что там будет его любовница, но это только к лучшему – убьет двух зайцев сразу.

Осенний воздух был свеж, но вокруг стоял смог, и она не открывала окон. Радио работало почти на максимальной громкости. Рок-н-ролл. Она снова почувствовала себя девочкой-подростком, а ведь ей скоро сорок три.

Пита можно было понять: он менял устаревшую модель на новую. Так же, как он делал это с автомобилями. Пит преподавал английский в местном колледже.

Ему нравилось изображать романтическую личность, чувствительную ко всему на свете. Но, если разобраться, романтики и чувственности в нем было столько оке, сколько в адвокатах, на которых она работала. Но они, по крайней мере, этого не скрывали: мы бездушные сволочи и гордимся этим.

Она как раз въезжала на небольшой холм – его любовница жила в одном из новых кварталов в пригороде, располагавшемся на холмах, – когда услышала полицейскую сирену. Посмотрела в зеркало заднего вида и нахмурилась:

– Черт, для полного счастья мне не хватает только штрафа за превышение скорости!

В последнее время она стала слишком много ругаться. Очень на нее не похоже.