– Я же тебе говорил, смотреть все равно никто не станет. Разве ты не понимаешь? В этом вся соль. Мы можем зарядить туда любую запись с любым ребенком – это ровным счетом ни на что не повлияет, потому что ее никто не увидит. Исповедник Бейли проверит, что она есть, просто ради порядка, но после этого она больше никого не заинтересует. Кому мы нужны? Да никому. У кого может возникнуть желание посмотреть, как ты рожала Кейтлин, кроме тебя и меня? Ни у кого. Мы сами никто. Разве это не прекрасно? Неужели это не помогает тебе чувствовать себя чуточку более свободной? Более раскрепощенной?

Чанторию явно не порадовала оценка, данная Траффордом их социальному положению.

– Никто? – сказала она, и в голосе ее вдруг послышался уже не гнев, а печаль.

– Ну да!

– Ну уж нет! Никто не может считать, что он никто. Каждый человек – особенный.

– Раз так, значит, в том, чтобы быть особенным, нет ничего особенного.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь! Я знаю только, что ты затеял какую-то дурацкую, бессмысленную игру, а с отцом Бейли дурацкие игры не проходят. Скрытность – это извращение, Траффорд, а ты сам знаешь, что инквизиция делает с извращенцами.

– Никто не…

– А как же Куколка?

– Куколка не хочет делить с тобой радость, Чантория. Ей нравится делить с людьми не радости, а горести. Возможно, она и заглянет мельком на наш сайт, но я в этом сомневаюсь. Пожалуйста, Чантория, ну подумай сама. Половина людей в нашем доме загружает в интернет всю свою жизнь: скандалы, любовь, роды, похороны. Разве кому-нибудь под силу все это просмотреть?

– Моя мать смотрит про нас.

– Ты отправила ей запись, она ее видела. Зачем лезть за ней на сайт?

– Мало ли! Вдруг захочется!

– Не захочется.

– Может, ее подругам захочется.

– Чантория, никого не интересует никто, кроме себя. А потом, даже если подруги твоей матери посмотрят вместо нашего видео чужое, кого это волнует?

– Меня!

– А меня не волнует.

– Это не твоя вагина!

– Хватит, прошу тебя.

– Почему надо быть таким психом?

– Перестань называть меня психом. В последние дни ты только это и твердишь.

– Потому что ты псих!

Траффорд пожал плечами и отвернулся. Все равно у них больше не оставалось времени на ругань, поскольку вечером они шли на концерт. Вчера им прислали билеты по электронной почте, и несмотря на то, что сегодня оба страшно устали, деваться было некуда: надо было надевать праздничные повязки и готовить баннер. Не пойти на мега-гала-представление в рамках Фестиваля Веры, если тебе выпала удача получить билет, не осмелился бы даже самый заядлый домосед: подобный демарш, несомненно, привел бы к громогласному осуждению смельчака на очередной публичной исповеди.

Сегодняшний концерт, одно из многих аналогичных мероприятий, назывался «Торжество Любви» и был непревзойденным по своему размаху, пышности и количеству звезд среди участников. Он устраивался не только для лондонцев: ожидалось, что его эхо достигнет самых отдаленных уголков земного шара и заставит всех заново задуматься о себе, о бедности, о проблемах окружающей среды и об отношениях людей с Богом и со своими ближними. После этого концерта (естественно, с широким освещением в СМИ) возврат к прежней жизни будет уже немыслим.

В воздухе витало счастливое предвкушение. Как чудесно было жить в мире, где человеку подвластно буквально все, где один-единственный концерт способен кардинально преобразить вселенную, где люди могут изменить мир к лучшему, просто захотев этого – просто собравшись вместе, покричав, послушав музыку и поглотив несколько тонн фастфуда. Все знали, что тогда жизнь и вправду станет совершенно безоблачной.

Откуда-то уже просочились слухи, что этот концерт будет еще грандиознее и преобразит мир еще радикальней, чем тот, который отгремел на прошлой неделе. Это было поразительно, невероятно – особенно если учесть, что предыдущий концерт до сего момента считался самым грандиозным и самым эпохальным Фестивалем Веры всех времен и народов, значительно превзошедшим тот, что состоялся за неделю до него.

Стиснутый потными человеческими телами, Траффорд держал Чанторию за руку и размышлял про себя, не окажется ли следующий Фестиваль Веры еще более пышным и судьбоносным, чем этот. Но вслух он, естественно, ничего не сказал. Эта мысль была еще одним маленьким секретом, предназначенным для его личного пользования. А внешне он присоединил свой голос к четверти миллиона голосов других людей, которые высыпали из катеров, переправивших их через Лондонское озеро, и двинулись вверх по склону Уэмбли-хилла.

Призыв, сверкающий на всех уличных развлекранах, не мог быть яснее.

Все зависит от тебя!

Только захоти – и мечты сбудутся!

После изнурительной толкотни и давки, взмокшие и задыхающиеся во влажном, зловонном, насыщенном малярией воздухе, Траффорд с Чанторией наконец очутились на стадионе. Концерт, разумеется, уже начался; так оно всегда и бывало. Траффорд, наверное, ни разу в жизни не попадал вовремя ни на одно крупное увеселительное мероприятие. Мало кто мог похвастаться обратным. Начало праздников видели только те, чья истовая вера помогала им пробиться в первые ряды, а поскольку эти люди чаще всего оказывались самыми могучими и агрессивными, за ними, как правило, ничего не было видно, даже если вам удавалось найти более или менее сносное место в толпе.

– Это в наших силах! – кричал со сцены известный поп-музыкант. – Так будет, потому что мы этого хотим! Все зависит от нас!

Публика отвечала ему оглушительным ревом.

– Здесь и сейчас, – продолжал оратор, – сию минуту и на этом самом месте! Мы говорим «НЕТ» голоду! Мы говорим «НЕТ» бедности! Мы говорим нашим вождям, что им наконец пора прислушаться к своему народу!

– Да! Да! Да! – откликнулись зрители, и в воздух разом взметнулись тысячи кулаков с зажатыми в них гамбургерами, хот-догами и пончиками. – Ура! Ура! Ура! – кричали они, дружно топая ногами в кроссовках, сделанных далеко-далеко от Уэмбли людьми, жившими в той самой бедности, которую толпа так решительно вознамерилась искоренить.

Между призывами к улучшению мира была музыка. Самые знаменитые группы исполняли самые знаменитые хиты, и публика бушевала, как расходившееся море. Потом наступил этап, который внушал Траффорду наибольший ужас, – этап, во время которого ему полагалось держать Чанторию у себя на плечах. Это было важной частью фестивального ритуала: в какой-то момент девушки должны были сесть на плечи к своим парням, высоко подняв баннеры и гордо выставив груди на всеобщее обозрение. Однако большинство женщин были слишком увесистыми, а большинство мужчин – слишком хилыми для успешного выполнения этого трюка, и организаторы из Храма заранее привозили на стадион похожие на стремянки алюминиевые рамы, чтобы женщины могли усесться на них, а мужчины – стоять под ними. Но их, конечно же, оказалось мало, а Траффорду не хватило расторопности, чтобы добыть себе такую раму, поэтому он, как и многие другие, вынужден был рассчитывать только на свои скудные силы. Чантория была не особенно тяжелой, но и Траффорд был не особенно силен, и ему пришлось как следует напрячься, чтобы продержать Чанторию хотя бы до конца одной песни – это был тот минимум, которого требовало элементарное благочестие.

Песни чередовались со все новыми речами. На сцену выбегали ведущие телешоу и звезды реального телевидения, о которых никто никогда не слышал, и подогревали толпу своими выкриками.

– Судьба мира в руках каждого из нас! Бедность, войну, преступления, наркотики и нетерпимость можно победить! И мы победим их – стоит только захотеть! Каждый из нас незаменим и уникален! Любая дальняя дорога начинается с первого шага!

Были документальные фильмы о том, как люди умирают на затопленных равнинах Другого Мира, и небольшие, но душераздирающие выступления суперзвезд, победивших наркотическую зависимость: они рассказывали, через какой ад им пришлось пройти, прежде чем они научились любить себя по-настоящему.