— Гм… — упорно отвечает кряхтящий снайпер.

— Чем проще система, тем более она устойчива, поэтому в условиях БП будет сильный откат в уцелевших структурах общества, до примитивных феодально-рабовладельческих отношений, соответственно, и мораль претерпит сильное изменение, вон, первые звоночки пошли уже, и людоеды, и рабовладение в полный рост. Хочешь не просто выжить, а остаться человеком в нынешнем понимании и чтобы дети твои были людьми — создавай мощное государство, а значит, придется поступиться частью своей свободы. В принципе, скоро все все на своей шкуре поймут и сами будут проситься в мощный анклав, где есть врачи, учителя и безопасность. И вот тут наши автоматизированные системы разведки, наблюдения, отстрела зомби и механические чистильщики будут куда как впечатляющи — важно говорит инженер.

— Понятно. А величать вас как? — уточняет Вовка.

— Пока — «Эхо». Это мой позывной.

— А называть вас «Ухо» можно? — очень уж серьезно вопрошает Енот.

— Можно и так, — кивает разноцветной шеелюрой инженер.

— А "Длинное ухо"? — не может угомониться Енот.

— И так можно — инженер невозмутимо кивает, как капризному ребенку.

— "Узун кулак"? — подначивает Ильяс.

— Тогда уж "Узун клак", так точнее — поправляет невозмутимый командир роботов.

Ильяс и Енот отступают, впрочем возможно не только по причине невозмутимости инженера Эхо, но и от теплого взгляда нашего майора, по-отечески ласково наблюдавшего эту перепалку. Инженер откланивается. Остаемся маленькой и более — менее своей компашкой. И тут майор ошарашивает меня тем, что мы сегодня будем заниматься нейтрализацией некоего чина из одного из соседних анклавов. Для нашей группы этот военный чин не чужой — благодаря ему Ильяс остался без зубов. А я чуть не сгорел в совмещенном санузле загаженной квартиры-хрущевки. Его бывшие подчиненные — наши теперешние сослуживцы Ремер и Енот еще больше его любят. Для них он прямой предатель и своего бывшего начальничка они готовы загрызть зубами. Вот теперь возможность поквитаться нашим руководством в лице начраза дана недвусмысленно. Но оказывается, что им грызть не придется. Сегодня будет бенефис Мутабора и его дрессированной кошки. Неугодный начальству Кронштадта чин из соседнего анклава будет убит морфом. Кронштадт будет совершенно не при чем. Для нынешних времен — обычное дело. Тем более, что этот смертник чересчур самоуверен. Это всегда было опасно, а по нынешним временам — так и просто смертельно.

— И как это будет устроено? — спрашиваю я майора.

— Да примитивная засада. Ничего особенно нового. Значит, возвращаться он будет по старой дороге, на своем навороченном «Хаммере». Задача всем прибыть в 16.10 на точку сбора. Все свои роли знают?

Тут я убеждаюсь, что оказываюсь единственным недотепой. Остальные явно в курсе и майор их отпускает. Остаюсь я да Енот.

— У поводыря уточните, что да как — кидает мне майор, явно собирающийся нас покинуть.

— У него, что ли? — туплю я дальше.

— Именно. И кроме того у вас по месячному плану сегодня визит в Петропавловку, в медпункт?

— Ну да…

— Вот и действуйте по плану.

Выкатываемся с задумчивым Енотом на солнышко. За нами никто не выходит, видно им еще есть, что обсуждать. Вопросов у меня куча, а он как на грех сам на себя не похож, задумчивый какой-то и я бы даже сказал благостный. Некоторое время идем молча. Потом я все-таки решаю, что прояснить ситуацию все же стоит и кроме того мне любопытно — что за роль предстоит мне. Для пробы спрашиваю — что это с ним такое?

— Да день рождения сегодня у меня. Тридцатник разменял — не очень охотно признается мой спутник.

Надо же. Ну тогда понятно — тридцатник — это для мужчин весьма специфичный рубеж. Обычно в это время мужчины вдруг понимают, что их здорово природа обманула.

Ведь во время детства и потом — в подростках — мальчишки считают, что это пока еще не жизнь и самое главное начнется потом. Вот станешь взрослым — тогда огого какая будет житуха, а пока — фигня несущественная, просто тягостное ожидание взрослости. И вот наконец наступает взрослость, самое время жить от души, ан оказывается, что взрослость-то не такая и вкусная штука и уже ничего нового не будет, все во взрослом возрасте уже предопределено и теперь жизнь с достигнутой вершины — только вниз. Нет, разумеется можно оттрахать еще больше девок, выпить еще больше водки и надыбать еще больше денег, но вот новизны, чувства первого открытия, свежести, восторга щенячьего — уже не будет. И вчерашний мальчишка ужасается этому крайне неприятному факту. Ему становится грустно, что вот торопился как дурак — и, выходит, пропустил столько всякого вкусного, захватывающего и интересного и ради чего? Характерное для кризиса тридцатилетних открытие. Потом еще будут кризисы сорокалетнего, пятидесятилетнего и так далее возрастов, но этот — самый жесткий.

Собираюсь с мыслями.

— Слушай, что-то как-то мне странно. Две серьезные операции. Одна другой корявее, а разбор странный. На учениях наше отделение и то инструктировали куда серьезнее. А тут я так толком и не понял ничерта, кроме того, что кого-то из твоего начальства потрошить надо. И вообще мне это не нравится — мы не факт, что их грохнем. А вот нас потом вполне могут. И наши и чужие. Да и три БТР у людоедов не мышь чихнул. А мы тут какие-то трехколесные укатайки даже толком и не собрали…

Енот некоторое время идет молча. Потом отвечает: "Ты плохо слушал. Не трехколесные, квадромобиль — значит четырехколесное транспортное средство….

— Не суть. Ты суть давай!

— А ссуть оне в ведро — так же задумчиво отвечает Енот.

Я останавливаюсь и довольно злобно смотрю на шутника-хвилософа.

— Идем, идем, еще много чего успеть надо — поворачивает, не сбавляя хода, голову хромой.

— Я вот не поеду никуда, пасись оно конем, как говорит любимый тобой Ильяс — упираюсь я.

— Не парься! Просто тебе когда нибудь доводилось на своего командира устраивать засаду? Не подсиживать, не интриговать, а вот так, чтоб кишки ему наружу? — внимательно смотрит остановившийся поводырь.

— Странно. Я думал ты уж в семи водах мыт и вообще зверина лютый…

— Значит не доводилось. И что любопытно — мне тоже. И это знаешь — необычно… Ладно, сейчас в лодочку сядем, поплывем. Я все объясню. Вас с Надей не дергали, не ваша епархия. А так в общем ситуация стандартная. Давай, забирай из квартиры что нужно — и для медпункта тоже и похряем.

Когда я забираю свои причандалы с расчетом на медпункт и сегодняшнюю «работу», вместе с упаковками лекарств, которые у меня свалены в шкафу, вываливается и ящичек — средненький такой, тяжеленький, когда-то любовно отлакированный, а теперь обшарпанный и потрепанный. Мне не нравится задумчивость Енота, надо бы его встряхнуть. И я забираю ящичек с собой тоже.

Денек загляденье, солнце жарит, как не в Питере. Потому легкий катерок и близкая вода — очень к месту. Когда мы отчаливаем и Енот заводит мотор, вручаю ему коробку.

— С днем рождения и добро пожаловать в клуб тридцатилетних!

— Это что? — подозрительно шмыгает носиком Енот, тем не менее подгребая хватко ящичек.

— Подарок. На День Рождения. Расти большой и толстый!

— Подарочек? Мне? Настоящий? — не то юродствует, не то и впрямь удивляется он.

И тут же раскрывает крышку. Там в аккуратных углублениях на потертой бежевой замше уютно лежит небольшой револьвер, потускневшая латунная футлярина с инструментами для чистки — и самое главное длинный ствол и другие накладки на ручку, что превращает аккуратный револьверчик в длинноствольного монстра.

— Какая прэлесть! Смит-Вессон 38 со сменным стволом и рукоятью. Заглядение!

— А то ж!

— Где взял?

— Там больше нет. (Хотя здесь я лукавлю, может и есть. Ящичек презентовала мне одна из моих бывших пациенток, которую еще весной выручили при освобождении Адмиралтейства, помирала она с сыном в зажатой жуткой пробкой машине у Дворцового моста. Мне-то этот набор не шибко нужен, патроны к этому револьверу отсутствуют, да и спокоен я к таким старинным штучкам. Не коллекционер я.)