Итак, с тварелюбами был давно заключен мир, но жители Перекрестка Миров их ненавидели, как никого другого. Хотя с некоторых пор эту неприязнь особо не афишировали. Ибо так желал староста центральной общины, провозглашавший «добрососедские отношения и конструктивный диалог» с мирами перекрещивающихся линий метрополитена. В темных бетонных норах выстраивалась целая цивилизация с политической картой, подобно тому как перед войной это описывалось в пророческих до обидного книгах популярных фантастов.

Тварелюбы поклонялись тому, что обитало там, в другой половине города, разделенного замерзшей много лет назад рекой. И они приносили этой твари человеческие жертвы. Причем редко жертвы были из их собственной общины. У тварелюбов сложилась особая охотничья каста, ее члены занимались отловом неосторожных жителей других поселений. Причем охотники промышляли не только в туннелях. Они выбирались на поверхность и могли находиться там сутками, а по слухам, и неделями, что говорило о серьезной подготовке и выучке. И ведь это несмотря на царившие там холода. Тварелюбы — единственная формация, которая обживала помимо подземки еще и подвалы домов в городе, устраивая там временные форпосты. Такое практиковали и искатели центральной общины, но их подвальные сторожки плохо годились для длительного пребывания групп людей.

Промышляя, тварелюбы нападали на блокпосты охраны внешних границ, то есть входов в метро. И Перекресток Миров не был исключением на карте мира, а считался их охотничьими угодьями. Если кто-то из Перекрестка попадал к ним в лапы, то считалось, что это сугубо его вина, обусловленная неосторожностью и несостоятельностью в суровой действительности. И по правилу естественного отбора с этой потерей смирялись. Пойманный может вырваться, сбежать, спастись. Но это уже дело его личной сообразительности, ловкости и удачи. Если жертва ускользала от охотников и возвращалась домой — значит, повезло. И уже тварелюбам приходилось мириться с потерей. По договору они не могли похищать в течение девяти месяцев более одного человека из центральной общины. Если же выкрадут двух и более, это будет поводом к войне, и тогда придется либо вернуть всех похищенных, либо отдать по два ребенка в возрасте до пяти лет за каждого из них, либо по две женщины от четырнадцати до двадцати двух лет за каждого. В случае нарушения этих пунктов договора могла грянуть война. Именно поэтому на той стороне Перекрестка, что была обращена к миру тварелюбов, стояла самая крепкая крепость. И ее гарнизон располагал даже огнестрельным оружием…

Селиверстов надел свои темноватые очки. Здесь, на «Сибирской», было куда светлее, чем в туннеле, освещаемом четырьмя факелами, и его пострадавшим на поверхности глазам стало больно.

Всюду на стенах висели факелы и банки с лучинами и свечами. Тут было многолюдно, хотя жилыми комплексами станция не изобиловала. Да и жить в секторе для внутристанционных работ могли не многие. Лишь те, кого не беспокоил постоянный грохот рабочих смен и ни с чем не сравнимый шум из туннеля, ведущего к станции Покрышкина. Это был заунывный и чем-то даже притягательный гул. Там, в темной глубине, на протяжении двухсот метров от станции, туннель был завален бревнами и пнями разной величины. Это был наиболее хорошо охраняемый объект Перекрестка Миров, источник пищи и «экспорта». Константин хорошо знал, что там происходит и отчего шум. Ведь он работал на этом объекте с неуклюжим названием «Жуковская ферма жуков». На искусственным лесоповале разводили рогачей, а в выдолбленных ответвлениях туннеля находились питомники медведок. Они-то и гудели непрестанно, создавая почти мистический звуковой фон.

Руководителем фермы был пожилой Андрей с подходящей фамилией Жуковский. Еще до катастрофы он занимался таким редким и странным ремеслом, как разведение жуков, и, между прочим, небесприбыльно. Все свое время этот чудак проводил на даче, где построил питомник пользующихся спросом у коллекционеров рогачей и экзотических разновидностей медведок. Даже продавал своих питомцев оптом. Он-то и организовал разведение жуков в метро после войны. Личиночная стадия рогачей достигала семилетнего срока, и личинки, не имевшие здесь природных врагов, кроме крыс, вырастали до внушительных размеров. Они шли в пищу жителям центральной общины. Еще проще было с медведками, они росли быстрее и также не имели врагов, в отличие от былых времен, когда их поедали лисицы, птицы и кроты.

Для медведок пришлось пробить отверстия в подсобках, имевшихся в туннеле, и добраться до сурового сибирского грунта. В нем были вырыты ходы и укреплены распорками. Требовалось систематически рыхлить грунт, чтобы медведки чувствовали себя комфортно и с легкостью рыли свои галереи, поедая глубоко растущие коренья и устраивая многочисленные колонии. Рогачи же откладывали яйца в бесчисленных бревнах, которыми личинки и питались. Единственной проблемой были, конечно, крысы, которые охотно жрали с таким трудом и усердием выращенных людьми для своего пропитания жуков. Однако Андрей добился успеха в многолетнем труде — ему удалось вывести новую породу крыс. Крыс-каннибалов, больших плотоядных бестий, которые брезговали жуками, а интересовались в пищевом контексте исключительно себе подобными, более мелкими грызунами. К слову сказать, и сами крысы шли в пищу человеку, скрывшемуся в подземном мире осколку погибшей цивилизации, внося хоть какое-то разнообразие в его скудный рацион.

— Скукота! — нарочито громко заявил пожилой, очень высокий, худощавый и седой Жуковский.

— Чего? — Костя уставился на старика, стоявшего у деревянных ворот.

За ними в туннеле начинался питомник.

— Чего? — переспросил Жуковский. — Я говорю, скукота. Ну, Васька спрашивает, как дела. А я говорю — скукота.

— Да ладно, мужики, — нервно бросил Константин. — Сегодня не моя смена, побегу я домой.

С каждым шагом, приближавшим Костю к дому, росло его нетерпение. Все сильнее хотелось поскорее увидеть Марину. И теперь, когда осталось лишь перейти на станцию «Красный проспект», он уже не слышал ничего вокруг. В голове только пульсировало имя Марины, и ее улыбка стояла перед глазами. Он торопливо двинулся к переходу, ведущему к дому, расталкивая плечами прохожих.

— Что это с ним? — спросил Жуковский, почесывая нос и глядя Константину вслед.

— Ну… — Селиверстов пожал плечами. — Сегодня пятнадцать-шестьдесят, его учительница. Расстроен очень.

— Ах, ну да. Зина. — Андрей покачал головой. — Я ее еще по той жизни помню. Молодая и смешливая. Детей очень любила. Прирожденный педагог… Была…

— Ну, как говорит Аид, все там будем. — Селиверстов снова пожал плечами.

— У него в желудке, что ли? — усмехнулся Жуковский.

Василий только поморщился.

— Ну а вообще что нового, пока нас не было?

— Да вас всего-то часа четыре и не было. Или пять. Что тут может быть нового?

— Ты понимаешь, о чем я.

— Конечно. — Жуковский кивнул. — Нет, тварелюбы никого пока не похитили.

У жителей Перекрестка Миров выработался особый взгляд на такое явление, как похищение людей охотниками тварелюбов. Конечно, если они успешно уволакивали кого-нибудь, то это была трагедия. Но как правило, трагедия для его родных и друзей. Остальное население общины вздыхало с облегчением. Каждый думал: «Слава богу, что не меня». И напряжение немного спадало до конца текущего девятимесячного периода. Ведь больше, чем одного за девять месяцев, тварелюбы не похитят, если, конечно, им не взбредет в голову нарушить мирный договор. Но пока они на такой риск не шли. А если и случались недоразумения, за компенсацией дело не ставало.

Однако шел шестой месяц очередного охотничьего периода, а тварелюбы еще так никого и не похитили. И напряжение в обществе росло в прогрессии с каждым днем.

Селиверстов хорошо помнил, как два года назад охотники будто забыли о Перекрестке Миров. Уже кончился финальный, девятый месяц цикла, а жертву тварелюбы так и не получили. Тогда толпа из центральной общины просто не выдержала нервного напряжения и в первый же день нового цикла затолкала какого-то немощного одинокого старика в туннель, ведущий к станции «Площадь Ленина». Его просто отдали тварелюбам, а потом ходили расслабленные и улыбались. Ведь целых девять месяцев не будет охоты. Василий не помнил ни имени его, ни фамилии. Но хорошо запомнил глаза, когда старик, освещаемый десятками факелов, обернулся к обезумевшей людской массе. А потом он ушел во мрак, навстречу гибели. И только слышалось некоторое время из туннеля гулкое и хриплое: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят. Прости их, Господи, ибо не ведают…»