Дьяконы читают евангельский, а псаломщики — апостольский текст иначе: они начинают на возможном для их голоса низком звучании и по мере приближения к концу чтения постепенно звук повышают и усиливают, с тем чтобы последние слова прокричать (или, что ближе к истине, прореветь) неестественно громогласно. Многие дьяконы гордятся достигаемым эффектом. Все это не имеет никакого отношения к содержанию произносимых слов и фраз, и нередко звуковая кульминация приходится на слова, завершающие полагающийся текст, но не имеющие никакого особого значения или смысла. Такого рода чтение не может человеком, благоговеющим перед Словом Божьим, восприниматься иначе как кощунственное надругательство над библейским текстом, как одно из сатанинских ухищрений, препятствующих доброму семени попасть в почву человеческих душ и оказать на них свое спасительное воздействие (Мф 13:19).

Но из этих ухищрений наиболее мощно действующим все же следует признать чтение в храмах Слова Божьего на церковнославянском языке, для подавляющего большинства слушателей непонятном, а для меньшинства — малопонятном, о чем было сказано выше.

Люди идут в храм, желая осмыслить жизнь, услышать о Боге и от Бога нечто, что захватывало бы и радовало бы душу, встретиться с Тем, Кто сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14:6); вместо этого посетитель храма слышит множество непонятных слов, да и те, как известно, не всегда доходят даже до слуха из–за недостатков их воспроизведения.

В результате в нашем народе и среди верующих, и среди неверующих утвердилось весьма распространенное и имеющее уже характер предубеждения мнение, что в богослужении заведомо ничего или почти ничего невозможно понять и что наибольшую важность и интерес в нем имеет обрядовая, внешняя сторона, хотя смысл как совокупности обрядовых действий, так и отдельных обрядов остается даже для постоянных посетителей тайной за семью печатями.

Естественно, о сознательном, благоговейном отношении к Слову Божьему, т.е. о его слышании и усвоении в стенах православного храма не идет и речи; не может православный человек и жаждать Откровения Божьего, Его святого Слова, ибо не осознает его божественной ценности и при существующей церковной практике осознать не в состоянии.

IV. БОГОСЛУЖЕНИЕ

Перед ревнующим о славе Божьей православным христианином, молитвенно участвующим в богослужении, неизбежно возникает тревожный вопрос: совершается ли это богослужение в соответствии с реальными духовными нуждами его самого и стоящих вокруг собратьев по вере? Совершается ли оно так, что может служить и служит средством миссионерского воздействия на тех, кто, будучи еще от Бога далек, пришел в храм впервые, движимый не столько влечением сердца, сколько познавательным интересом или даже просто любопытством? Нет ли в самом богослужении, в его совершении и внешнем оформлении чего–либо, что вызывает отталкивание, что исключает возможность восприятия, понимания и тем более молитвенного соучастия?

Эти вопросы, актуальные для каждого прихожанина, должны приобретать особую остроту для духовенства, то есть для тех, для кого возвещение Слова Божьего и молитвословий молящимся, совершение святых таинств и других священнодействий является не только профессиональной деятельностью, не только обязанностью, но делом жизни, делом, к которому Бог призывает и на осуществления коего посвящает каждого священно–и церковнослужителя.

Конечно, образованный, духовно зрелый священник, горячий молитвенник, сознательно воспринимающий и переживающий совершаемую им или с его участием службу Божью, может в своей молитвенной сосредоточенности даже не замечать небрежности и невнятности клиросного чтения, спешку дьякона, который переходит к очередному прошению под звучание не–допетого еще «Господи, помилуй», не обращать внимание на шум и громкую перебранку в очереди к свечному ящику.

Но и такой ревностный священнослужитель, чей молитвенный настрой, казалось бы, защищен от внешних помех, именно в силу своей ревности не может быть равнодушным к духовному состоянию стоящей за его спиной паствы, для которой и от имени которой он служит. Его более, чем кого–либо, печалит и внутренно ранит и небрежное отношение к святыне со стороны сослужителей, и беспросветный мрак в душах тех посетителей храма, которые вместо устремления ума и сердца к Богу, скучают и томятся от кажущегося бесконечным монотонного, непонятного клиросного чтения, мечутся от иконы к иконе, спрашивая умудренных многолетним обрядовым опытом прихожан, перед какой иконой надо поставить свечку, если покинул муж, а перед какой — если украли из сумочки деньги!

К счастью, для будущего нашей Церкви отнюдь не все причины недостаточной эффективности ее богослужения имеют объективный, не зависящий от самой Церкви характер. Очень многое в церковной деятельности, особенно в богослужебной практике, может быть исправлено или усовершенствовано, притом чисто церковными силами и средствами, и в этом ничто нашей Церкви не препятствует, кроме присущих множеству ее членов невежества, косности, безразличия, равнодушия и лени.

Многое, что мешает молитвенному восприятию и переживанию богослужения, обусловлено дефицитом духовности священнослужителя и присущими лично ему и его служению недостатками. Священный молитвенный текст часто воспроизводится торопливо, неотчетливо, слишком тихо или чрезмерно громко, невыразительно. Существенное значение имеют также манера поведения священнослужителя, наличие у него вредных привычек, привлекающих к его внешнему облику внимание молящихся и тем самым отвлекающих их от молитвы. Нередко священнослужитель, стоя на виду у всех на амвоне или посреди храма, начинает бродить взглядом по клиросам или по лицам молящихся, отнюдь не являясь в таком случае примером молитвенной сосредоточенности.

Все эти отрицательные явления легко устранимы, если священнослужитель или чтец старается сосредоточиться на содержании звучащего в данный момент священного или молитвенного текста, находит в нем духовное удовлетворение, согласно словам псалмопевца: «Как сладки гортани моей слова Твои! лучше меда устам моим» (Пс 118:103); «радуюсь я слову Твоему как получивший великую прибыль» (ст. 162).

Неизбежно отвлекающим священнослужителя от молитвы фактором является необходимость одновременно с молитвой производить многочисленные обрядовые действия. Однако их частое и единообразное совершение создает очень скоро навык почти автоматический; тогда обрядовые действия могут уже не мешать молитве и даже способствуют благоговейному духовному состоянию служителя.

Однако трагедией большинства священнослужителей является то, что они заботятся о безошибочности обрядовых действий гораздо больше, чем о собственном духовном состоянии. Внешние действия заметны для окружающих, в том числе для начальства — старших священников, настоятеля, архиерея, а внутреннее состояние известно только Господу Богу, и здесь вступает в силу апостольское указание, которым часто пренебрегают: «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян 5:29; ср. 4:19). При оценке же духовной настроенности многих священнослужителей невольно вспоминаются евангельские слова: «возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию» (Ин 12:43).

Подобному искушению подвергаются и дьяконы и священики на каждом шагу, и нельзя относиться к этому, как к чему–то порочащему священнослужителя, ибо речь идет об общечеловеческой слабости, склонности переоценивать внешнюю сторону в ущерб внутреннему содержанию (Мф 15:16–20). Трагично, однако, что в Церкви почти нет соответствующей воспитательной работы ни со стороны архиереев, ни со стороны опытных протоиереев и протодиаконов; почти никогда младшие и начинающие не слышат напоминания о необходимости сохранять благоговение и молитвенность, вдумчиво читать тайные молитвы, всеми силами души переживать тайнодействия. Зато любая даже самая мелкая неточность в обряде или (у иподьяконов) в обслуживании архиерея, естественно, вызывает соответствующее замечание, нередко окрик, гнев [15]