С легкой улыбкой она покачала головой.

– Не знаю. Возможно, я слишком много думаю. Слишком многого хочу.

– Но это лучше, чем, хотеть слишком малого.

– Да.

Посмотрев на него через стол, заглянув в его глаза, которые отказывались говорить с ней, она ощутила, как желание и тяга к нему снова зашевелились у нее в груди. Жажда, которую, казалось, она никогда не сможет утолить.

– Люби меня сейчас, Генри.

Его глаза потемнели, сверкнули, он усмехнулся.

– Потому, что секс – это все, что от меня можно поиметь?

– Нет, потому что… потому что это все, что у нас есть. Впрочем, неважно…

Порывисто поднявшись на ноги, она повернулась, чтобы уйти. Он встал, поймал ее за плечи, развернул и привлек к себе. Крепко и жадно.

– Здесь? Сейчас? Прямо на полу? – грубо спросил Генри.

Внезапно испугавшись, потому что перед ней был словно совсем незнакомый ей человек – опасный, сексуально одержимый, – она замотала головой, подняв на него умоляющие глаза.

Но он не обратил никакого внимания на ее взгляд, опрокинул ее на пол, прямо на холодный кафельный пол, и лег сверху. Потом расстегнул на ней рубашку, властно развел ее руки в стороны, когда она попробовала его остановить, и обнажил ее грудь.

– Генри, не надо!

– Надо.

Наклонив голову, он дотронулся до губ Гиты своими, ожидая ответной реакции, и получил ее. Возбужденная, жаждущая, охваченная стыдом и желанием, она вернула ему поцелуй, прижала к себе, позволила ему делать все, что ему хотелось с ней делать. Позволила уничтожить остатки своего внутреннего спокойствия. Он использовал язык, руки, даже шелковистость своих волос, чтобы возбудить ее. И когда она почти всхлипывала от жгучей страсти, умоляя его о пощаде, он наказал ее за высокомерие.

После, лежа на ней, поддерживая свое тело на локтях, он раскинул ее темные гладкие волосы по прохладным плиткам пола и взглянул в ее разгоряченное лицо.

– Ждешь, чтобы я извинился? – тихо спросил он. Она слабо помотала головой.

– Нет, – кивнул он, – потому что ты хотела именно этого. Мы оба хотели именно этого. Я тебя возбуждаю. Ты меня возбуждаешь. Вот, что так любит в тебе камера. Твою чувственность, твою сексуальность. Ту тебя, что спрятана внутри. Ту тебя, которую ты не хочешь выпустить наружу, потому что это тебя пугает. Не меня ты боишься, Гита, а свою натуру – боишься выпустить ее наружу, чтобы она тебя не поглотила.

– Нет.

– Да. Внутри тебя спрятана великолепная, страстная женщина, и она жаждет вырваться наружу, она мечтает стать свободной. Ты ведь не можешь полностью, самозабвенно отдаться наслаждению, не так ли? Знаешь почему? В глубине души ты чувствуешь себя виноватой, потому и настаиваешь, что между нами должно быть что-то большее. Наслаждайся этим, Гита, получай удовольствие. Не так много людей, способны чувствовать то, что чувствуешь ты. Вырази это. Скажи всему миру.

– Ты же не станешь этого делать.

– Нет, но я никогда не стану, и подавлять себя и выдумывать для этого оправдание.

– Ты мужчина. Мужчины и должны быть такими. Но не женщины.

– Глупости. Я вовсе не призываю тебя быть неразборчивой и ложиться в постель с каждым желающим тебя мужчиной. Но надо уметь наслаждаться тем, что имеешь. Перестать ощущать себя виноватой, за это наслаждение, за то, что жаждешь удовольствия – древнего, как само время.

– С тобой.

– Да. Со мной.

– Ты такой… такой бесстрастный! – воскликнула она. – Неужели ты ничего ко мне не чувствуешь?

– Чувствую. Желание.

Внезапно он расслабился, злость, словно испарилась из него. И он улыбнулся. Легкой, открытой, обаятельной улыбкой. Улыбкой, которой она раньше не видела.

Я могла бы тебя любить, сказала она ему молча. Я могла бы. Если бы ты разделил со мной все – мысли, чувства. Нет, он этого не сделает. И она, в самом деле, боится любить его. Потому что он не из тех мужчин, что способны, на ответную любовь. Элегантный, сильный, сложный. Далекий. Такой мужчина всегда принадлежит кому-то еще.

– Твои родители умерли, когда ты была еще ребенком, верно?

Настороженная, не понимая, к чему он клонит, она кивнула.

– Как и у Люсинды. И тебя вырастила тетка?

– Да.

– Она была религиозной?

– Нет, не особенно.

– Старой девой?

– Да…

– И очень правильной. Так ведь, Гита?

Отвернувшись, она посмотрела в стену.

– Да.

– Поэтому ты и чувствуешь себя виноватой, ведь все это: секс, наслаждение – не освящено узами брака. А с тем своим любовником ты тоже чувствовала себя виноватой?

– Нет, – натянуто сказала она.

– Потому что ты считала, что любишь его? – спросил он еще более мягко.

Она снова испытующе посмотрела ему в лицо и неохотно кивнула.

– Но в меня ты не влюблена, и поэтому все предрассудки маленькой Гиты тут же всплыли на поверхность.

– У «маленькой Гиты» вовсе нет никаких предрассудков. У «маленькой Гиты» есть… – Но что? Что же есть у маленькой Гиты?

– …предрассудки, – негромко закончил он за нее. – Знаешь, на самом деле это позволительно – получать удовольствие от секса. Не считай, что ты ведешь себя, как дешевка, Гита. Или, как доступная женщина.

– А ты так не думаешь?

– Нет. Подавлять свои чувства – вот что дурно.

– Но я не подавляю!

– Ты просто несчастна. Забудь о своих тревогах, Гита. Наслаждайся.

– Так, как это делаешь ты? Без чувств? Без привязанности?

– Не будь дурочкой.

Дурочкой? Означало ли это, что он что-то чувствует к ней? Вглядываясь в его глаза, охваченная надеждой, она спросила:

– Значит, все-таки есть? Есть ко мне какие-то чувства?

– Конечно. Мне почему-то не приходило в голову, что ты можешь быть настолько беззащитной и неуверенной. Перед камерой ты выглядишь утонченной, соблазнительной, и взгляд твоих глаз намекает на волнующие возможности. Ты кажешься искушенной, будто знаешь все правила этих игр.

– Значит, вот что это такое? Всего лишь игры? – печально спросила она.

Он снова улыбнулся.

– Нет, Гита. Страсть – это чудесно, великолепно. А с тех пор, как ты оказалась здесь, ты стала выглядеть мальчишкой-сорванцом, с которым и весело, и интересно.

Она вздохнула.

– Это раньше со мной было весело. Но последние, несколько месяцев…

– …выдались очень трудными. Тревожными. Но ты молода, здорова, и пока что на тебя никто ни разу не нападал физически. Только морально, так что перестань воспринимать все как трагедию. Он может причинить тебе вред, только если ты сама ему это позволишь.

Выходит, и Генри может причинить ей вред, только если она сама ему это позволит?

– Другими словами – «не хнычь»? – слабо улыбнувшись, кисло пробормотала она.

– Именно.

– Да, тебе легко говорить, ведь с тобой такое не проделывают!

– Это верно, – согласился он. – Но у тебя есть возможность наслаждаться. Используй ситуацию наилучшим образом. Опыт обогащает душу, – усмехнулся он. – Когда-нибудь, без сомнения, ты выйдешь замуж, у тебя будут дети, и тогда ты сможешь взглянуть назад, в свое прошлое, и – улыбнуться.

Так вот что он делает? Смотрит назад и улыбается?

Он ждал, наблюдал, пока она думала над его словами; наконец она вздохнула и, подняв руку, мягко коснулась его аристократического лица.

– А ты сам никогда не женишься и не обзаведешься детьми?

Насмешливо улыбаясь одними глазами, он помотал головой.

– Нет, – согласилась она. – Ты явно сделан не из того материала, из которого получаются мужья или отцы, но вообще-то, – пробормотала она, – ты не похож и на такого, кто занимается любовью на полу.

– Да? А как, интересно, выглядят мужчины, которые хотят этим заниматься? И знаешь, ты ведь в первый раз дотронулась до меня добровольно.

– В первый раз? – повторила она почти рассеянно, лаская его лицо и запуская пальцы в его волосы, наслаждаясь их мягкостью и шелковистостью.

– Да?

– Ты это ненавидишь?