Девушка с восторгом следила за ним. В отличие от мамы, ей нравился этот энергичный человек.

— Вы что-то ищете? — строго спросила киоскерша. — Лучше скажите. Совсем не обязательно рыться самому.

Мужчина удивленно взглянул на нее. Потом перевел взгляд на улыбающуюся красивую девушку и рассмеялся.

— Ну да, ищу… Последний номер «Нэйче». Где он у вас тут?

Поджав губы, женщина сняла журнал с витрины.

— Не знаю, куда вы смотрели. Журнал у вас под… перед глазами.

Мужчина с фальшивым изумлением пожал плечами, расплатился и, подмигнув рассмеявшейся девушке, отважно зашагал через улицу.

— Как ты думаешь, кто он такой? — задумчиво спросила девушка.

— По-моему, невоспитанный человек.

— Смешной… — улыбнулась девушка и опять машинально поправила прическу.

Привычка читать на ходу — не для больших городов… Александр Михайлович Андреев вынужден был отказаться от этой привычки еще семнадцать лет назад, когда поступил на биофак Ленинградского университета.

Но зато в метро, троллейбусе, трамвае почитать можно всласть. Андреев убеждал своих знакомых, что благодаря чтению во всех видах транспорта он попал в аспирантуру, а потом успешно защитил обе диссертации.

После заминки у контроля — пятак в кармане все-таки нашелся — Андреев ступил на эскалатор, опустил портфель на ступеньку и, облокотившись на перила, стал листать английский журнал. Александр Михайлович дорожил временем. Правда, случалось, что в самые напряженные дни он мог по нескольку часов играть с приятелем в шахматы, а накануне защиты диссертации провести всю ночь на озере с удочкой, тем не менее, потерять впустую две минуты на эскалаторе было не в его правилах.

Его толстый портфель мешал людям спускаться. Мешал не меньше, чем его владелец, стоявший, в нарушение всех правил, слева. Но Александр Михайлович этого не замечал. Он читал, не слыша язвительных замечаний, не чувствуя сердитых толчков.

И все же никто из знакомых доктора биологических наук А. М. Андреева не назвал бы его рассеянным человеком. Он отнюдь не был отрешенным от мира ученым — одним из тех, кто в анекдотах либо забывает калоши, либо делает другие милые нелепости. Андреев обладал крепкой памятью, был наблюдателен и практичен. Если он порой и нарушал общепринятые нормы поведения, то лишь по причине своего глубочайшего пренебрежения к мелочам. Не обращая внимания на машины, он шел через улицу, так как ее необходимо было перейти. Глазом не моргнув, он мог переворошить книжный магазин, потому что нужна была брошюра.

Разумеется, далеко не всякому это было по вкусу, а потому конфликтовать Андрееву приходилось часто. Как правило, он мало считался с чужим самолюбием, был скверным дипломатом. И если близкие друзья прощали ему некоторую беспардонность, были люди, которые относили его к числу невоспитанных и даже хамоватых субъектов.

Видно, так или примерно так подумал об Андрееве пожилой полковник, которого, едва только тронулся поезд, Александр Михайлович притиснул к окну. Вагон был туго набит, и листать журнал, держа портфель, было трудно. Пришлось прислониться спиной к недовольно пыхтящему военному и наугад раскрыть «Нэйче».

Журнал открылся на самой скучной странице — на хронике. Андреев бегло скользнул по его столбцам. Так… конференция эмбриологов… новый президент бельгийской академии… умер некто д-р Саурас… Ничего особенного… Новая экспедиция в Гималаи… Профессор Брэгг ликвидирует…

— Что-о?

Андреев поднес журнал ближе к глазам. Да, так и есть, перевел он правильно: в заметке скупо сообщалось о том, что известный английский радиобиолог и биохимик профессор Джонатан Брэгг ликвидирует свою лабораторию и удаляется от дел. Как заявил сам профессор, он решил два или три года отдохнуть от пока что бесплодных экспериментов.

— Странно…

Андреев пожал плечами и переступил с ноги на ногу.

«Как же так? — думал он. — Это же глупость, абсурд!.. Судя по письмам, Брэгг и не думал бросать опыты. Правда, сетовал, что маловато денег на аппаратуру, но все равно — просто так вот взять и закрыть уникальную лабораторию…»

Десять строчек петита разволновали и огорчили Андреева больше, чем это могли бы сделать десять милиционеров ОРУДа.

Серое четырехэтажное детище конструктивизма, стыдливо отгородившееся от нового квартала сквером, действовало на новичка интригующе. Даже безразличный к зодчеству человек не мог равнодушно пройти мимо. Ущербная фантазия архитектора лет сорок назад дала жизнь оригинальному строению — на что оно похоже, до сих пор спорят сотрудники расположенного в нем океанографического института. Здание отчасти напоминало книжный шкаф, слегка — морской бинокль. Было в нем также что-то от чернильного прибора и гигантского парника. Новые дома по соседству, построенные с доверчивой простотой в стиле «а ля борьба с излишествами», выглядели в сравнении с ним стройными, изящными красавцами.

Тем не менее, в институте были вполне довольны своим причудливым строением. В нем было очень много света, а это для работы куда важнее, чем чистота архитектурного стиля. А когда донимала жара, всегда можно было открыть в коридоре окно, сесть на подоконник и с удовольствием покурить на свежем воздухе.

Вот и сегодня, проходя по институту, Андреев то и дело кивал налево и направо — день был не жаркий, но душный, и курильщиков набралось в избытке.

— У себя? — отрывисто спросил Андреев, переступая порог приемной.

Рыхлая немолодая женщина, нависшая над пишущей машинкой, колыхнула плечами и только потом взглянула на посетителя.

— Сначала — «здравствуйте», — сказала она брюзгливо. — Юлиан Георгиевич пишет доклад. Просил не беспокоить ни в коем случае. Завтра коллегия.

— Да-да… Коллегия… — быстро пробормотал Андреев. — Вот именно — завтра… А мне нужно сегодня.

Бросив плащ на спинку стула и не обратив внимания на протестующий жест секретарши, он направился к внушительной двери, отделанной светлым пластиком.

Круглолицый плотный человек со старательным зачесом, который все же не мог скрыть лысины, вежливо закивал входящему в кабинет Андрееву.

— Очень кстати, Александр Михайлович, очень кстати. Здравствуйте. Чудесно, что вы пришли. Я сам хотел вам звонить, но…

Директор института со вздохом кивнул на стопку исписанных бумаг.

Андреев знал истинную цену этим «кстати» и «чудесно». Он был уверен, что Юлиану Георгиевичу Репетильцеву неприятен его визит. И потому начал без обиняков:

— Кстати или некстати — неважно. Я не мальчишка, извините. Не могу, а точнее — не хочу больше тешиться посулами, Юлиан Георгиевич. Мне надоел этот вежливый туман — ни да ни нет, ни за ни против. Одни реверансы. Я не проситель и пришел не в благотворительную организацию. Хочу знать, когда решится вопрос с экспедицией. И будет ли она вообще. Мне нужен вполне определенный и четкий ответ. Сейчас, а не завтра и не на той неделе.

Директор снова вздохнул и медленно потер пальцами высокий чистый лоб:

— Ну вот, вы сразу и в атаку, — сказал он дружелюбно.

Старинные часы заурчали и звонко пробили пять раз. Секретарша, дремавшая за столиком с телефонами, оживилась, привычным движением набросила чехол на машинку и принялась укладывать в сейф папки с бумагами. На уходящего Андреева она даже не взглянула, только покосилась: не забыл бы, чего доброго, плащ.

…Выйдя из института, Александр Михайлович зябко поежился: унылый дождик зарядил не на шутку, пожалуй, до ночи. С отвращением посматривая на затянутое небо, Андреев нахлобучил плащ, поднял воротник и направился к очереди, тоскливо мокнущей на троллейбусной остановке. На такси в час пик рассчитывать было нечего. Пристроившись в хвост, он полез было в карман за журналом, но вовремя передумал, нахохлился и стал ждать.

Троллейбус не показывался долго. И Андреев ждал, мысленно перебирая детали разговора с директором. Итак, синицу в руки он заполучил — хоть специальной экспедиции и не будет, впадины от него никуда не денутся. Пусть это зовется командировкой — пожалуйста, как угодно. «Возьмите парочку ассистентов, приборы — ищите на здоровье». Что ж, золотые слова, многоуважаемый Юлиан Георгиевич. Только бы…