— Ни к кому и ни зачем. Просто посмотреть мир, как это делают тысячи.

— А где сейчас ваш отец?

— Понятия не имею. Наверное, где—то в Австрии.

— Вы пишете ему, он — вам?

— Я — ему?

На лице Влаева возникает такая неприязнь, что вопрос об отношениях между отцом и сыном становится лишним.

— А у вас есть желание с ним повидаться?

— Почему же нет! С удовольствием бы увидел, чтобы набить ему морду.

И поскольку вопросов больше нет, Спас толкает дверь и уходит.

Итак, разговоры с последними двумя «персонажами» из очерченного круга — Магдой и Спасом — до известной степени подкрепили мои подозрения. Магда Коева помогла мне узнать о существовании пачки стодолларовых банкнот, которые не были найдены в комнате Асенова. А тот факт, что Асенов имел привычку прятать бумажник под подушку, подтверждает одно из возможных объяснений всей сложной операции. Если деньги находились не в пиджаке, накинутом на стул около балкона, а рядом с Асеновым, убийце нужно было, чтобы он не просто уснул, а уснул навсегда. Возможен и другой вариант: вор счел необходимым отравить Асенова, ибо тот хорошо знал его и мог изобличить.

Эти подробности подкрепляют, но еще не доказывают мою версию. Как не доказывают ее и результаты допроса Влаева. Конечно, Влаев — одна из самых подозрительных фигур круга. Он уходил ночью и разыграл весь спектакль, чтобы прикрыть свое исчезновение и создать себе алиби. Но, во—первых, исчезновение Влаева не доказано. Показания одного соседа не могут быть уликой, роковой для Спаса. И если даже эти показания подтвердятся другими фактами, даже если сам Влаев признается, что из этого? От окна, из которого Спас привык прыгать, до комнаты на пятом этаже — большая дистанция, и не только в смысле метров, но и в смысле доказательств виновности Влаева…

Все эти детали, как и некоторые другие, были тщательно «просеяны» полковником и мной, когда я снова появился в кабинете шефа.

— Горизонт проясняется, — отмечает шеф. — Однако до цели еще далеко. А между тем эмигранты уже подняли шум. Ночью «Свободная Европа» передала комментарий.

— Быстро пронюхали!

— Было где пронюхать. Мы сообщили обо всем матери Асенова в Мюнхен.

— Естественно.

— Требуется максимально ускорить следствие. И чем быстрее ты справишься с заданием, тем быстрее смолкнут клеветники.

— Понимаю, — отвечаю я со вздохом и встаю.

— Что касается остального, действуй по своему плану, — заключает полковник и слегка улыбается, что на его языке означает: «Извини, что я жму на тебя, — на меня тоже жмут».

Вы можете подумать, что, я тут же пускаюсь по очерченному кругу, как разъяренный тигр по клетке. Ничего подобного. Сажусь за свой стол, хоть пошел уже пятый день расследования, беру телефонную трубку и продолжаю разговоры с коллегами из различных служб. Покончив с этим, раскрываю газеты.

Чтение газет занимает, у меня целый день.

Подобным образом проходит и следующий день. Я не вылезаю из кресла. Никаких событий, по крайней мере в моем круге. Зато хватает новостей, происходящих вне его. Еще две эмигрантские передачи с намеками на политическое убийство. В нашей печати тоже появляется краткое сообщение о том, что по делу Асенова ведется следствие, и это заставляет меня вновь обратиться к прессе.

За газетной строкой стоят люди, я в этом еще раз убеждаюсь, когда в моем кабинете появляются журналисты. Отсылаю их в соответствующие инстанции и только собираюсь набрать нужный мне номер, как приходит лейтенант и сообщает, что какая—то молодая женщина очень хочет меня видеть, но не желает назвать свое имя.

«Дора… Наконец—то», — думаю я и велю ее пропустить.

Однако осечка! Женщина, которая входит в кабинет, не имеет с Дорой ничего общего.

— От меня не отвертитесь! — угрожающе заявляет она, приближаясь к моему столу. — Я из газеты! — Она сообщает место своей работы. — Общественность имеет право знать правду, товарищ подполковник!

Откуда она знает, что меня повысили на одну звездочку?

— Если речь идет об общественности, это совсем другое дело, — поднимаю я обе руки. — Однако на данном этапе еще далеко не все ясно.

— В этих вещах я разбираюсь! Я хочу задать вам несколько самых скромных вопросов.

— Если скромных, то прошу.

— Кто, по—вашему, убийца?

— Тот, кто совершил это убийство.

— Вы не шутите!

— А я и не шучу. Говорю вам чистую правду.

— С какой целью совершено убийство?

— Чтобы помешать Асенову жить.

Она начинает было записывать, но останавливается на середине фразы.

— Скажите хотя бы, каким методом следствия вы пользуетесь.

— Простейшим: хожу от человека к человеку и задаю вопросы.

— От вас ничего не добьешься! А наша общественность имеет право знать правду.

— Узнает, не волнуйтесь.

— А что делать мне? Где добыть интересную информацию?

— Вы думаете, мне не нужна интересная информация?

Только уходит бойкая дама, как звонит телефон. Предчувствие меня не обмануло. Привет от Доры. Хотя и косвенный: только что видели ее на Орловом мосту вместе с Филипом. Нужно поговорить с Дорой с глазу на глаз и сегодня же.

В дверях опять появляется лейтенант.

— В проходной ждет Влаев.

— Пусть войдет.

Человек—бицепс входит как в воду опущенный. Я лишь приподнимаю голову и смотрю на него вопросительно. Влаев тяжело опускается на стул.

Он явно не знает, как начать, хотя, наверное, досконально все обдумал. Наверное, кто—то ему посоветовал разыграть роль раскаявшегося грешника., Грешник — да, но не верится, что раскаявшийся.

— Хочу поблагодарить вас, — наконец начинает он, — за то, что дали мне возможность поду мать. Я понял, что моя ложь, какой бы она ни казалась мне невинной… Понял, что эта ложь может помешать вашей работе, решил рассказать вам все, как было…

Он замолкает, ожидая, вероятно, что с моей стороны последует горячая похвала, но я молчу. Если наглость таких типов вызывает I досаду, то их лицемерная кротость просто отвратительна.

Аплодисментов не последовало, и Спас вынужден продолжать: — Вся история очень глупая… Короче, у меня есть девушка, не из нашей компании, знакомая по университету. Родители ее уехали. В квартире она одна. Мы договорились собраться у нее, она и ее друзья. И вот, как было условлено, я купил две бутылки ракии и зашел к ней. Но мы с ней поссорились… Влаев замолкает, чтобы перевести дух или оценить произведенный эффект. Но я сижу с тем же безразличным видом.

— Когда я немного выпью, на меня находит меланхолия. Я подумал, что поступил грубо, и вылез в окошко — мне захотелось увидеть эту девушку. Пошел к ней и пробыл там до глубокой ночи. Мне не хотелось вмешивать в эту историю мою знакомую, боялся, как бы не узнали ее родители…

Спас замолкает, теперь уже окончательно, продолжая упорно разглядывать свои руки.

— Ваш рассказ проясняет обстоятельства с покупкой ракии и исчезновением через окно, — замечаю я все так же равнодушно. — Но дело в том, что не всякое ваше объяснение соответствует истине. Надеюсь, в данном случае соответствует.

— Это сама правда! — произносит убежденно Спас.

— Тем лучше. Имя девушки?

— Это необходимо? — спрашивает он умоляюще.

— А как же?

— Антоанета Савова.

— Улица? Номер дома?

Со вздохом он сообщает и адрес.

Смотрю, как он из кожи лезет, чтобы казаться раскаявшимся, и думаю кое о чем, что, возможно, прямо не связано со следствием.

— Прошлый раз вы высказали неприязнь к своему отцу…

— Ненавижу его! И никогда этого не скрывал.

Голос Влаева обретает свойственную ему агрессивность.

— На чем основана эта ненависть?

— Как «на чем»? На том, что он оставил меня. Против этого возражать трудно. И все же я говорю:

— Может быть, у него были причины для отъезда?

— Причины всегда найдутся. Только у него самого был отец, а у меня нет. Отец воспитал его и оставил ему в Австрии большое наследство. Из этих денег могло бы и мне кое—что перепасть. Я бы не жил с этой истеричной женщиной, моей матерью. Да она истеричкой—то стала из—за его подлости!