Настал день приезда моих родителей. Я была очень рада видеть их и говорить, говорить, говорить… С ними это делать было гораздо приятнее, чем с дурно пахнущим исследователем карты. Мама привезла с собой целый чемодан вещей. Конечно, моей одежды.

Целых пять дней мы будем постоянно спорить с ней о том, что лучше: синие хлопковые брюки или крошечные розовые шорты, льняная рубашка или обтягивающая черная футболка. Но я все равно была рада и родителям, и вещам, которые они привезли для меня. Кстати, я даже ожидала этого.

Раньше мне было бы трудно представить себя, маму и папу в каком-нибудь людном месте. Маму, смертельно уставшую, в своих мешковатых тяжелых серых брюках (никогда не знаешь, кого ты можешь встретить в Барселоне), и папу — тоже в мешковатых брюках, но рыжего цвета и из вельвета. Итак, все эти пять дней мы беседовали только о шмотках и моде. Для мамы мои вещи и манера одеваться всегда были больным вопросом. Представьте, как я разочаровала бы ее, если бы, позвонив мне на мобильный, она услышала бы: «Привет, я в горах».

Одежды, которую она привезла для меня, оказалось немного. И мама была уверена, что все пять дней нашего совместного пребывания в Барселоне я буду носить только ее, хотя мнение мамы в вопросах моды уже давно не имело для меня никакого значения, с тех пор как мне исполнилось четырнадцать лет. Именно тогда я начала покупать себе неподобающие, по мнению мамы, крошечные топы от Дороти Перкинс.

Помимо разговоров о моде наше время занимали достопримечательности Барселоны. Мы должны были посетить их все, и строго по плану. Я уже упоминала об одной отличительной черте каталонцев — seny.Этот здравомыслящий народ и от других всегда требует того же и подходит к этому очень серьезно. Первым это испытал на своей шкуре мой папа, а затем и мы с мамой. Когда он, никому не мешая, уселся на сломанный стульчик в парке Гуэля, к нему подошла служащая, явно находящаяся в плохом расположении духа, и сказала:

— Здесь сидеть нельзя. Уходите отсюда!

Мой папа вообще не любит, чтобы ему указывали, что ему делать, а чего не делать. Да еще мы с мамой надолго задержались в очереди в туалет, испытывая его терпение. Естественно, от всего этого он просто рассвирепел.

Когда я, в свою очередь, пыталась открыть дверь в туалет в одном из баров, где мы сидели, подскочившая ко мне уборщица рявкнула мне прямо в ухо:

— Прежде чем пытаться открыть эту дверь, надо попросить разрешения!

Она нажала на какую-то маленькую кнопочку и, уже смягчившись, повторила:

— Если бы вы попросили, я бы сразу же открыла для вас туалет.

За все время нашего пребывания в Барселоне мы не раз оказывались в похожей ситуации: то мы пытались поймать такси на пристани в том месте, где этого делать было неположено, то совершали безуспешные попытки пройти через турникет в метро (вместо того чтобы просто толкнуть металлическую решетку, мы ждали, пока она сама откроется). Если бы об этом нам не сказал один молодой человек, по всей видимости студент, который заходил вместе с нами, мы бы так и стояли, не зная, что предпринять. А сколько грубостей мы наслушались за все это время: «Вы что, идиоты?», «Эй ты, неуклюжая скотина, давай пошевеливайся!». Однако надо сказать, что все эти мелкие неприятности нас (меня и моих родителей) очень сблизили и не особенно омрачали наши прогулки по городу. Мы с удовольствием бродили по улочкам, забавлялись, глядя на уличных музыкантов, беспрестанно напевая при этом «Мой путь». Да, отделаться от этой навязчивой мелодии было очень трудно. Потом мы лежали на пляже, грелись на солнце и ели сардины. Естественно, как и все женщины, мы с мамой не могли обойтись без покупок и, как-то раз зайдя в магазин «Зара», вышли оттуда, само собой разумеется, обвешанные разбухшими бумажными пакетами. Радости нашей не было предела. Приятные воспоминания остались у нас и от посещения одного из самых шикарных ресторанов в Олимпийском порту, где мы полакомились морепродуктами. На следующий день мы решили отправиться в музей Миро. Как же мы удивились, когда из десяти тысяч такси Барселоны мы остановили ту же самую машину, на которой ехали в Олимпийский порт! Как ни странно, таксист тоже узнал нас.

— Ну ничего себе! — сказал он. — Ведь это вас я посадил в свою машину вчера на этом же самом месте!

В тот день, как и положено настоящим туристам, мы пообедали в ресторане «Четыре кошки». Когда-то это была обычная таверна. Появилась она благодаря модернистам в 1897 году. Сейчас это ресторан, кстати высшего класса, а раньше это было кафе, причем необычное, если можно так сказать, интеллектуальное. Здесь собирались художники fin de siècle ^[16]Барселоны (в том числе и молодой Пикассо), которые любили не только поговорить, но и хорошо выпить. К тому же они организовывали выставки, встречи и лекции. Модернисты отрицали реализм в искусстве. Они предпочитали Ибсена и Вагнера. Один из критиков по имени Рамон Касильяс в 1893 году написал следующее: «Модернисты поставили перед собой сложную задачу найти в обыденной жизни и выдернуть из нее яркие и блестящие образы-галлюцинации, одновременно притягивающие и отталкивающие. Они словно ходят по краю бездны. Хаос и парадокс — вот их настоящее кредо». Именно в этом, по мнению критика, заключается формула модернистского искусства, такого непонятного и странного, неотчетливого, но в то же время очень яркого, хаотичного и совершенного, в чем-то прозаического, но при этом чувственного и мистического, лишенного грубости и варварства Средневековья.

Оказавшись в парке Гуэля, созданного архитектором Антонио Гауди, мы затерялись среди ярких скамеек, облицованных керамикой, сказочных домиков с необычной архитектурой и скульптур драконов. А ведь когда-то на месте этого парка планировалось построить большое количество частных особняков для богачей. Дерзкие архитектурные формы и яркие краски, которые предпочитал Гауди, делали его в глазах других не просто чудаком, а сумасшедшим. Это впечатление еще больше усилилось в последние годы жизни архитектора. Он был настолько увлечен своим последним проектом — собором Саграда Фамилия (Искупительный собор Святого Семейства), что стал жить отшельником, продал свое имущество, чтобы раздобыть деньги на его строительство. Он практически ничего не ел, кроме хлеба. Его часто видели бредущим по улицам города в черном мешковатом костюме и тапочках, сгорбленного и несчастного. Когда 7 июня 1926 года он попал под колеса трамвая на улице Гран-Виа, его сразу не узнали, настолько он исхудал и выглядел измученным. Поэтому он оказался в общей палате на жуткой больничной койке среди самых обычных и простых людей.

Гауди не был ни сумасшедшим, ни чудаком. Он был обычным человеком, хотя сюрреалисты, даже сам Дали, боготворили его. Самого же Гауди шокировали их антирелигиозные убеждения, и он не разделял их. Гауди был истинно верующим человеком. В творчестве его направляли талант и приобретенный опыт, религиозные убеждения, а также знание законов архитектуры. К пятидесяти годам Гауди стал настоящим аскетом. Сексуальная сторона жизни тоже его не интересовала — как полагают историки, он умер девственником.

Глубокое религиозное чувство Гауди сравнимо только с каталонским патриотизмом, символы которого запечатлены в творениях архитектора. Его мечта об автономии Каталонии была настолько сильна, что на приеме у короля Альфонса XIII он даже отказался говорить по-кастильски, а обратился к монарху на каталонском языке. Однажды Гауди сказал: «Мы совсем другие, мы не похожи на тех, кто управляет нами из центра. Но это нельзя считать недостатком».

Действительно, Гауди стал непревзойденным мастером каталонского модернизма. Его творения, произведения высокого искусства, сделали Барселону совершенно особенным и неповторимым городом.

Его чудеса архитектуры открыты для всех. Они не спрятаны в галереях и музеях. Их можно увидеть прямо здесь, на улице. В центре Эшампле, на бульваре Пассеч-де-Грасия, находится Ла Педрера — здание с необычным волнообразным фасадом и детально проработанными железными балконами. Роберт Хагес так сказал про это произведение: «Это гора, возникшая на обрывистом морском берегу с пещерами, в которых живут люди». По замыслу самого Гауди у здания должен был быть пандус, чтобы жильцы дома могли спокойно подъезжать прямо к входу в квартиры. Но от этой идеи ему пришлось отказаться, так как он не был уверен в безопасности подобного сооружения. (Гауди даже исследовал уже построенные пандусы других зданий.) Так, например, он обследовал пандус колокольни Хиральда в Севилье и сделал вывод, что тот должен состоять из двух частей, или ярусов: один для подъема, другой для спуска. Интересно, во времена Гауди здесь было столько же толкающихся и снующих взад-вперед туристов, сколько сейчас? Вместо пандуса Гауди построил в Ла Педрере первую подземную автомобильную парковку. Для этого, правда, ему пришлось передвинуть одну из колонн, чтобы жильцам было удобнее заезжать на своих «роллс-ройсах».