— Я не могу выходить на люди, Натан. Я ведь скрываюсь. Где-то там ходит убийца, который шлёт мне загадочные записки. А вы хотите, чтобы я отправилась по магазинам?

Она была по-своему права.

— Камилла, ваше присутствие в Холлис Хаус уже ни для кого не секрет в Харлин Фоллс. Все знают, что вы здесь. После моих заказов вина по триста долларов за бутылку и заточек для коньков им сложно было не догадаться.

— И никто не сообщил об этом СМИ?! Чёрт! — она отвернулась и схватилась за голову.

— Успокойтесь, жители Харлин Фоллс хотят видеть здесь журналистов так же сильно, как и вы. Они хранят ваш секрет, это небольшое сообщество всегда хранило в тайне убежище ваших родителей…

Камилла что-то бормотала про себя, и я взял её за руку, чтобы повернуть к себе. Я постарался проигнорировать электрический заряд, проскользнувший между нами.

— Давайте присядем. Что вы смотрели по ТВ?

Вернув ей булочку и кофе, я обошёл её и придвинул ей кожаное кресло.

— Джессика Джонс, смотрели когда-нибудь? Обычно я не смотрю телевизор, но она что-то вроде супергероя, который всех отметеливает.

Даже в такой ситуации она оставалась вежливой, не сказав «надрать задницу». Эти мысли заставили меня улыбнуться.

— Что ж, мои заказы подождут ещё часок, можем посмотреть одну серию вместе. Так ведь делают друзья.

Очевидно, все в Харлин Фоллс знали о моём приезде. Натан вчера подтвердил это, и до сих пор ещё никто не сообщил СМИ. Я была практически призраком, идущая против ветра и находящаяся в бегах.

Сэмюэль, Натан, вся остальная прислуга Холлис Хаус — они полагали, что им успешно удавалось скрывать от меня последние новости, но спустя столько недель я жаждала услышать, что же обо мне говорило телевидение.

Мне уже звонили из СМИ, но они, конечно же, не были в курсе. И речь не только о записках, но и о деловых кругах моего отца, об общественном клубе и членах благотворительной организации, которых знала моя мать. Ребята, с которыми я училась в частной школе, жаждали узнать все вопиющие подробности и были настолько безразличны к моему горю, что однажды кто-то из них даже поинтересовался, удалось ли мне увидеть части тела моих родителей, когда дом сгорел дотла. Деловых партнёров отца интересовали деньги, женщины из благотворительной организации пытались узнать, были ли у моей матери ювелирные украшения или предметы гардероба, которые можно было бы выставить на аукционе и собрать средства в мемориальный фонд.

Меня лишили даже возможности похоронить их тела, от них остался лишь пепел, а эти люди только и делали, что перемывали им косточки. К сожалению, останки родителей до сих пор находились в лаборатории патологоанатома. СМИ называли меня поджигательницей, выставляя напоказ мои старые фотографии, на которых я бросала злобные взгляды на каком-то мероприятии на ледовом катке.

Единственной моей связью с внешним миром, помимо газет и телевидения, был Клинтон — адвокат семьи Валон. Сколько себя помню, он был словно крёстный отец для меня, а сейчас я могла общаться с ним лишь по безопасной линии. Если он полетит в Нью-Йорк, это, несомненно, вызовет интерес прессы. Последний раз я разговаривала с ним неделю назад.

— Нам нужно больше времени, — звучал успокаивающий голос Клинтона на другом конце телефонной трубки.

— Я тону здесь, Клинтон. Мне нужны ответы. Я должна знать, почему всё это произошло. Мои родители мертвы, и всю мою жизнь будто вырвали у меня из-под ног. Ты не можешь всё время успокаивать меня.

Он вздохнул на том конце телефона, и я знала, что в тот момент он потирал свой нос, как всегда это делал. Казалось, будто за последние два года он постарел, на моих глазах приобрёл болезненный вид и покрылся сединой. Как и любой адвокат, он продолжит работать до самой смерти. И от этой мысли ком встал в горле. Потеря Клинтона стала бы ещё одним невыносимым ударом для меня.

— Кэмми, ты ведь знаешь, ты мне как племянница. Я любил твоих родителей как родных. Я расстроен всем этим не меньше тебя. Но полиции нужно больше времени. Позволь им разобраться во всём и расслабься. Займись своей жизнью подальше от глаз полиции, подальше от ответственности. Тебе это необходимо. Скорби, и пусть боль угаснет до того, как ты начнёшь разбираться с тем, что же тут происходит. Поверь мне, ты не хочешь быть здесь.

Я по-прежнему была убеждена, что он знал что-то, что не хотел мне сообщать, но я отпустила ситуацию и постаралась найти утешение в его словах.

За спиной бубнил телевизор, один из ведущих интересовался, была ли я в доме той ночью.

— Вам не стоит это смотреть, — голос Натана был переполнен вперемешку сочувствием и разочарованием от того, что я действительно смотрела такое.

Он стоял в дверях женской гостиной — комнаты, в которой женщины этого дома могли собраться и расслабиться. Она пахла моей мамой, поэтому я сидела там, уткнувшись в плоскоэкранный маленький телевизор в углу комнаты.

— Я знаю, что не стоит, но, кажется, не могу остановиться. Эти стервятники налетели и покрывают мою семью грязью. Родители еще даже не покоятся в могилах, а они только и жаждут запятнать имя семьи Валон.

Я указала на телевизор, с нарастающим раздражением размахивая руками.

Натан вошёл в комнату, тихо сказав:

— Ты уже пыталась спланировать похороны?

Я покачала головой, стараясь не расплакаться:

— Расследование… им приходится держать моих родителей в морге, пока они не решат это дело. Так что я не могу… не могу даже похоронить их.

Была быстрая служба на их работе и в благотворительных группах, на которых я даже не смогла присутствовать, потому что мне было наказано «оправляться от травм после пожара».

Даже после всего того, что было между нами, Натан, не колеблясь, подошёл ко мне и взял за руку:

— Тебе не обязательно планировать большие похороны, чтобы почтить их память. Ты можешь упокоить их души. Поверь мне, похороны для живых. Ты можешь всё сама, позволить родителям уйти в загробную жизнь и самой обрести покой.

Я полностью растворилась в нём, затерявшись в его выразительных глазах.

— Как?

На секунду его глаза обратились к потолку, и я поняла, что он размышлял:

— Отец когда-нибудь водил тебя к озеру?

Он никогда этого не делал, но помню, как они с мамой гуляли до окраин поместья, оставляя меня с няней.

— Нет.

— Отец рассказывал мне, что они любили там гулять, ужинали под звёздным небом, когда вы были маленькой и пока спали. Мы могли бы сходить туда, промолвить пару слов. Если хочешь.

Мне не приходило в голову сделать это самой, но сейчас, когда он это предложил, я осознала, что это было правильным, что этого требовала моя душа. И это мог быть единственный способ почтить жизни моих родителей.

— Очень хочу. Мы можем пойти туда прямо сейчас? — на душе был груз, от которого мне необходимо было избавиться. Мне нужно было держаться за свою любовь и отпустить хоть часть боли.

— Дай мне двадцать минут. Встретимся внизу, и оденься теплее, — он быстро вышел, оставляя меня в раздумьях.

Я поднялась в свою комнату, чтобы одеться, как он и просил. До того как Натан заговорил со мной, я находилась в отчаянии. Я не была особо религиозна, но всё же верила в существование чего-то после смерти. Я не могла спать по ночам, мучаясь не только мыслями об их смерти, но и тем, что их души застряли в месте наподобие чистилища, что я не могу почтить их память, и поэтому их души остаются где-то в подвешенном состоянии без упокоения.

Я надеялась, что это даст им возможность идти дальше, несмотря на то что они заслужили большее. Возможно, это вернёт моему сердцу частичку покоя. Мысль, что я могла пойти куда-то и разговаривать с ними, даже если там не было их могил, успокаивала агонию моих страданий.

Спустя двадцать минут мы с Натаном покинули дом через задний вход и вышли в сад. Я укуталась так, словно собралась на Дальний Север, а Натан нёс два одеяла и термос. Пока мы молча шли вперёд, я изучала окрестности Холлис Хауса.