И разбойника отпускают, и он славит Аллаха и Харальда, а Харальд начинает совещаться с Ульвом.

Настаёт ночь, и спадает зной, и всё сущее радуется прохладе. Луна освещает пустыню, и дорога Иерихонская, вытоптанная до глади, блестит под луной, как река.

И по этой дороге шагает караван из десяти верблюдов с двумя погонщиками. Между горбами у верблюдов свисают мешки с дорогими тканями, как и говорил Харальд.

И они доходят до моста через ручей, откуда невдалеке видна бедуинская деревня. И в этот поздний час многие жилища в ней светятся.

И вот, едва верблюды ступают на мост, из-под моста, подобные чёрным пантерам, выскакивают двадцать человек с укрытыми лицами и кривыми саблями и останавливают караван. И погонщики в страхе падают на колени, потому что нет сомнений, что это разбойники.

Старший над ними, в чалме, говорит:

   — Помолитесь хорошенько вашему Христу, или как там его, — ваша смерть пришла.

Тогда один из погонщиков бьётся об землю и жалко вопит:

   — Возьмите всё, добрые люди, там — настоящее добро, а наши жизни ни драхмы не стоят!

   — Они дороже стоят, потому что нам не нужны свидетели, — говорит старший. И заносит над бьющимся саблю.

Но в это время второй погонщик выхватывает из-под плаща меч и одним ударом сносит ему голову и чалму. И голова катится по дороге, и разбойники ошеломлённо смотрят, как разматывается чалма.

И пока они смотрят, острые ножи прорезают мешки изнутри, и десять воинов Харальда соскальзывают с верблюдов, имея секиры в руках. И нападают на разбойников, и перебивают их в мгновение ока. Кроме одного, которого Харальд велит пощадить.

Харальд срывает укрытие с его лица и видит, что угадал верно. И разбойник, отпущенный им днём, стоит перед Харальдом и дрожит смертной дрожью, понимая, что второй раз не уйти.

   — Верно понимаешь, — говорит ему Харальд. — Но может быть, я прощу тебя второй раз, если укажешь, где другие твои подельники.

Разбойник говорит:

   — Этого я даже умирая не скажу, потому что Аллах не пустит меня в небесный рай за предательство и мне вечно гореть в аду. — Но сам мигает глазом и кивает через плечо Харальда. — Лучше уж, — продолжает он и кивает снова, — недолго потерпеть.

Харальд оглянулся и видит, что разбойник кивает на деревню, что невдалеке, и понимает, что не зря там светятся ночью огни. Он оборачивается к разбойнику.

   — Я тебя прощаю, — говорит Харальд. — Но это тебе — от своих.

И, взмахнув мечом, укладывает разбойника и делает знак варягам. И они, оставив Феодора с верблюдами, бесшумно бегут в сторону деревни. И луна, ушедшая за тучу, скрывает их во тьме.

Утром Чудин-воин медленным шагом возвращается на коне из Кесарии, куда провожал Роберта Дьявола.

Он подъезжает к мосту и видит, что вдоль дороги стоит множество острых колов с насаженными на них людьми и некоторые из них ещё живы, но не могут ничего сказать. А под каждым написано на дощечках греческими и сарацинскими литерами: «Вор». Мухи облепили запёкшуюся кровь, и хищные птицы кружат над трупами.

Оглядывается вокруг Чудин, и нет никого, кто бы объяснил ему, что это значит. Но видит невдалеке расходящийся дым и скачет туда.

Там уже догорает пепелище деревни. Бегают по нему и воют собаки и бродят куры с палёными перьями, женщины роются в пепле, ища уцелевшие пожитки, и только неразумные дети со смехом забавляются головешками.

Чудин подъехал и спрашивает женщину, что здесь случилось. Она же, видя его богатый византийский плащ, смотрит на него с великой ненавистью и говорит:

— Спроси у своих, зачем они сожгли нашу деревню и посадили всех мужей без разбора на колы, а нам запретили под страхом смерти снять их и похоронить.

Тут другие женщины с плачем и проклятьями стали окружать Чудина, и он понял, что ничего здесь не узнаешь, и поскакал в Иерусалим.

Вот он находит Харальда во дворце Ирода и спрашивает:

   — У моста на Иерихонской дороге — твоих рук дело?

   — Моих, — отвечает Харальд. — Жаль тебя не было с нами, славная вышла ника.

   — Кто? — спрашивает Чудин.

   — Ника, по-гречески «победа», — отвечает Харальд. — Теперь попрячутся разбойники, на колу не больно удобно сидеть.

Чудин говорит:

   — Разве ты забыл, что царь греческий разрешает казнить только по суду, и не смертью, а ослеплением?

   — Здесь не Миклагард, — говорит Харальд. — И суд здесь я.

Чудин спрашивает:

   — А деревню зачем пожёг?

Харальду не понравилось, что Чудин его допрашивает, ибо не первый раз были у них такие разговоры. И он отвечает, собравшись уходить:

   — Тебя спросить забыл.

Чудин говорит ему:

   — Дети малые остались без крова и бабы — они в чём виноваты?

Тогда Харальд возвращается и говорит Чудину, отвешивая каждое слово:

   — Василевс послал нас сюда, чтобы истребить в Палестине разбой и грабёж, и мы взялись за это дело. А ты знаешь, Харальд за что берётся, всё доводит до конца. Без крови драки не бывает.

   — Кровь крови рознь, — говорит Чудин. — И мера рознь мере.

   — Слишком умно говоришь, — отвечает Харальд.

   — Могу проще сказать, — говорит Чудин. — Заставь дурака молиться, он лоб расшибёт.

Харальд вспыхнул и говорит:

   — Вот что, Чудин. Хоть ты мне по оружию товарищ, но надоел своими советами и поучениями. Не нравится тебе со мной, я тебя не держу.

Чудин говорит:

   — Сам бы давно ушёл, да не приучен друзей бросать.

Харальд говорит:

   — Не друг ты мне, а хуже сварливой жены.

   — Эх, Харальд, — говорит Чудин. — Одного бы я не хотел, чтобы ты пошёл по свету, как этот Роберт, и люди бы звали тебя Сатаной. — Больше он ничего не сказал, только махнул рукой и, взяв коня под уздцы, пошёл прочь.

   — Иди, — кричит ему Харальд, — но запомни: без Харальда ты, Чудин, — никто!

Чудин не оглянулся, а Харальд расхохотался ему вслед и велел принести себе арфу, чтобы сказать насмешливую вису, подобающую такому случаю.

Но не сказал, а слуга, принёсший арфу, с удивлением глядел, как Харальд сидит с нею неподвижно и задумавшись.

Неспокойно было у Харальда на душе весь день, и ночь не принесла ему покоя. Снится ему Упландия, занесённая снегом, и нет в ней ни человека, ни зверя, одни по полю камни, и их длинные тени стелются по снегу от кровавого солнца.

Харальд проснулся и выпил много вина, чтобы спать крепче. Но едва заснул — снится ему опять эта снежная пустыня, и он бежит за белым плащом Эллисив, но никак догнать его не может.

И вдруг пропала Эллисив, как растаяла. Харальд остановился, и перед ним — подножье столба. Он поднимает глаза и видит брата Олава, распятого на кресте. И кровоточат его раны. И Олав смотрит на него сверху и просит: «Омой мне раны, брат, и приложи снадобье, не то весь истеку своею праведною кровью...»

Харальд снова проснулся в тоске великой и видит Феодора, который при лампаде читает входящие и исходящие бумаги, кои Харальду каждое утро надлежало подписывать крестом.

Феодор говорит:

— Неладные дела у нас, Харальд: патрикий нашёл много воровства у подрядчиков и о том написал логофету, а от логофета уже пришло грозное письмо.

Тут он понял, что Харальд его не слушает и большая в нём маета, и спрашивает:

   — Худо тебе? Послать за врачом?

Харальд говорит:

   — Душно здесь, — и выходит во двор, и Феодор за ним. Луна же освещает двор и коней у коновязи.

Харальд сел на мраморные ступени, долго молчал и спрашивает:

   — Что за сила в реке Иордан, если она смывает с человека все грехи?

Феодор отвечает охотно:

   — Сила в ней от Господа нашего, Иисуса Христа, ибо сам он крестился в Иордане от Иоанна Крестителя и крестил других. С тех пор воды её целебны для тела и души, они теплы зимой и прохладны летом.

   — Оседлай коней, — говорит Харальд.

   — Благая мысль, — догадался обо всём и радостно кивнул Феодор. — Давно бы тебе это сделать пора.