Кроме того, подсчитано, что в боях с 23 октября по 11 ноября и в последующих карательных операциях, до января 1957 года включительно, с венгерской стороны погибло более 2,5 тысячи человек, а число раненых превысило 19 тысяч. Жертвами «Будапештской осени» стали не только повстанцы, но и сотни безоружных манифестантов, кровь которых пролилась и на площади имени Кошута у парламента (расстрел 25 октября), и в провинции. В одном только Шалготарьяне, где после 4 ноября шахтеры с особым упорством отстаивали власть Областного рабочего совета, 8 декабря каратели расстреляли свыше 130 демонстрантов.

С другой стороны, по данным нашего Генштаба, потери с советской стороны составили 720 погибших, скончавшихся от ран и пропавших без вести, и 2 260 раненых. Такова была цена относительно быстрой «нормализации обстановки».

Эскалация зла

Происходили тогда в ВНР эксцессы и иного рода — ведь народные возмущения неизбежно высвобождают потенциал зла и слепого насилия. Октябрь 1956-го, когда в движение пришли сотни тысяч людей, разных по убеждениям и намерениям, явил миру случаи дикого самосуда и кровавых расправ над людьми, зачастую совсем неповинными в ужасах сталинизма и ракошизма. Впоследствии эти случаи, прежде всего кровавую драму, происшедшую 30 октября на площади Республики, не раз описывали — часто тенденциозно. «В Будапеште вешали коммунистов!» — этой фразой советская пропаганда на протяжении десятилетий оправдывала действия СССР в то время. Действительно, жертвами самосуда с 25 по 31 октября в Будапеште и других городах Венгрии стало не меньше 28 человек, в том числе 23 служащих госбезопасности, три офицера армии и милиции, а также двое гражданских. И все же вторжение в Венгрию было мотивировано не этим, да и законности советскому вооруженному вторжению подобные акции не прибавляли.

Осень, приведшая к зиме

Мировая общественность, в том числе рассчитывавшие на помощь Запада оппоненты социализма в самих странах Восточной Европы, справедливо восприняла происшедшее как подтверждение прочности мировой биполярной системы, возникшей после Второй мировой войны и господствовавшей вплоть до 1980-х. Немалые последствия венгерские события имели и для мирового коммунистического движения: они его раскололи. Сторонники «национально-ориентированных» концепций социализма увидели, что любые попытки отхода от советской модели общественного устройства воспринимаются официальной Москвой как посягательство на ее «хозяйскую» роль. И разочаровались…

Ну и, наконец, внутриполитическая ситуация в самом СССР тоже обострилась: страх перед развитием событий по «венгерскому образцу» охладил и без того скудный реформаторский потенциал «хрущевцев». Процесс десталинизации общества пошел на спад. Существенно ослабло положение самого Никиты Сергеевича, а критика «курса XX съезда» с ортодоксальных позиций — усилилась, возникла реальная внутрипартийная оппозиция, которая и выступила совершенно открыто — в июне 1957-го. Но это уже совсем другой юбилей.

Вячеслав Середа

Пятнадцать лет — срок большой. Столько лет я не была на своей исторической родине. Российские газеты и журналы о современной Армении пишут нечасто. Вспоминается, впрочем, статья трехлетней давности в одном московском издании о постсоветском Ереване. Не без снобизма жителя мегаполиса автор умилялся сохранившимся в армянской столице (в силу своей провинциальности, надо полагать) детской железной дороге, каруселям с деревянными лошадками и лимонаду, а также патриархальности уклада и гостеприимству ереванцев. У меня никакой ностальгии нет, а незатейливые радости детства были начисто стерты из памяти другими воспоминаниями: предпоследняя моя поездка совпала с карабахскими событиями и землетрясением, а последняя, зимой 1991-го, — с разрухой, отсутствием света и тепла. Я дала себе обещание никогда больше туда не возвращаться и держала его до настоящего дня. И вот я все-таки еду в Армению, от «Вокруг света». Не знаю, почему согласилась, наверное, это просто должно было случиться...

Памятник 1600-летию армянского алфавита был сооружен в прошлом году — к северу от Еревана на пути в Спитак

Все началось с приключений, причем прямо в московском аэропорту. Во время регистрации обнаружилось, что вместо заграничного паспорта я почему-то взяла с собой российский. То ли «советский синдром» сработал, то ли подсознание еще противилось смелому решению ехать. «Вы никуда не летите», — безапелляционно заявил мне представитель авиакомпании. «Что ж, Армения не желает без испытаний принять назад свою блудную дочь», — подумала я. Всучив свой багаж командированному со мной фотографу Саше, еду домой за паспортом, почему-то не сомневаясь, что все же сегодня вылечу. При том, что лето и билетов нет — армянская диаспора в Москве нешуточная, многие уезжают домой на каникулы. Пробки, снова аэропорт, несколько часов томительного ожидания — и я обладательница единственного свободного билета. Уже глубокой ночью лечу в Ереван…

Матенадаран — крупнейшее в мире хранилище древних рукописей — возвышается над проспектом Месропа Маштоца. Над зданием видна 20-метровая фигура Матери Армении из чеканной меди. Возведена она в 1968 году, и видно ее в городе отовсюду

Армянский алфавит: 1600 лет в ходу

В 387 году Армения была завоевана и разделена между Византией и Персией. Последняя, исповедовавшая зороастризм, пыталась навязать его и армянам, уже принявшим в 301 году христианство . Не получилось. Более того, религия Иисуса немедленно стала единственным оплотом национального объединения. Однако поскольку христианство пришло на берега Севана из эллинизированной Месопотамии, богослужение велось на греческом языке. В создавшейся ситуации для сопротивления чуждому вероучению, насаждаемому захватчиками, логично было сделать Евангельское учение более понятым народу. Так среди патриархов армянской церкви возникла идея создать собственную письменность и перевести Священное писание на родной язык. Поручили эту важную миссию монаху Месропу Маштоцу. Он принадлежал к высокому сословию, был блестяще образован, знал в совершенстве греческий. Кстати, до того как Маштоц изобрел свой алфавит, пытались использовать арамейский, так называемые данииловские письмена (не сохранились) и некоторые другие системы. Но они, как выяснилось, не могли адекватно передать все звуки армянского языка и были отметены. Маштоц взялся за дело с большим рвением, работал в лучших библиотеках эллинистического мира (например, в Эдесской), изучая все древние письмена. Его старания вскоре принесли плоды. Используя буквально все известные тогда азбуки, он разработал оригинальную графику из 36 знаков, совершенную с точки зрения армянской фонетики. Вероятно, именно поэтому им пользуются и поныне — почти без изменений! Создав в Эдессе алфавит, Маштоц направился в другой сирийский город — Самосат, где нашел греческого каллиграфа по имени Ропанос и с его помощью начертал все изобретенные им буквы, придав им окончательно «кодифицированный вид». А затем — с учениками — приступил к переводу Библии. Закончив его, он отправился в обратный путь домой, где развернул большую деятельность по распространению нового письма. Открывались школы, монахи переводили все главные книги богословия… Всю оставшуюся жизнь Маштоц посвятил проповеднической миссии, тем более действенной, что она теперь вооружилась серьезным оружием — собственным алфавитом.

День первый

Каменный алфавит. Безмолвный город

В ереванский аэропорт Звартноц мы прибыли в 5 часов утра. Крохотный зал прилетов, теснота и сутолока при получении багажа. Архитектурная гордость Армении, этот необычный, похожий на инопланетную тарелку аэропорт, построенный в 1970 годах, не ремонтировался, наверное, лет десять. С трудом обнаруживаю выход — и тут же оказываюсь в тесном кольце таксистов-частников, предлагающих отвезти куда угодно, хоть на край света. Совсем как в Москве. Я терпеливо жду опаздывающих родственников — за истекшие сутки я привыкла ждать. Но вот наконец едем в город. Дорога из аэропорта на первый взгляд ничуть не изменилась: те же аккуратные каменные домики вдоль шоссе с выставленными на продажу цветами для встречающих и провожающих. Затем — тот же живописный въезд в город: слева на возвышении — строгое здание Ереванского коньячного завода из темно-оранжевого, как сам коньяк, туфа и монументальный мост над рекой Раздан. А дальше — купол церкви Св. Саркиса (долгое время остававшийся главной доминантой городской панорамы), мелькание знакомых улиц, редкие утренние машины и уже успевшая пожелтеть от июньской жары трава на газонах. Бросающихся в глаза изменений пока нет. Разве что все магазины другие — столько лет прошло!