— Что-то нет никого, — Ермак взглянул на степь, что простиралась на восток, к Тоболу. Дружина остановилась на вершине небольшого холма.

— Вон, кострища, — показал Волк. «Там мы стояли».

— Зоркий ты, — присвистнул Ермак. «Ну, поехали, — он махнул рукой всадникам.

— Атаман, — внезапно сказал Михайло. «Там есть кто-то, слышите?».

Ермак застыл. С берега Тобола доносился низкий, слабый, протяжный стон.

— Ручницу возьми, — кивнул он Волку. «Здесь нас ждите», — велел Ермак дружине, и пришпорил коня.

Волк спешился и встал рядом с Ермаком, увидев, как чуть-чуть, — совсем немного, — дергается щека атамана.

— Дай ручницу, — протянул тот ладонь.

— Ермак Тимофеевич! — Волк в ужасе отступил. «Он жив же еще! Ползет!».

Ермак присел и поднял лицо человека — окровавленное, с выколотыми глазами, отрезанным носом. Позвоночник был перебит и человек полз на руках — с отрубленными пальцами. Ноги бессильно волочились сзади.

— На спину кладут доску, — тихо, медленно сказал Ермак, — и потом всадники по ней проезжают — человек с полста. Дай ручницу, Михайло.

— Я сам, — внезапно сказал юноша.

Ермак кивнул. Волк, перекрестившись, прошептал: «Простите, Иван Иванович», — и, вложив дуло ручницы в ухо человеку, — выстрелил.

— Сейчас похороним, — тяжело сказал Ермак, глядя на мертвое тело Кольца, — и обратно на север будем поворачивать. Тут, — он повел рукой в сторону холма, — место красивое, Ивану хорошо лежать будет.

— А как же Федосья Петровна? — Волк опустил глаза и увидел брызги у себя на сапогах — кровь уже засыхала.

— Нет ее более, — устало вздохнул Ермак. «И не проси меня воинов на восток отправлять, Михайло — я бы и за Иваном их не отправил, хоша он друг мне был и рука правая. Не можем мы людей терять, и так, — атаман повел рукой в сторону кострищ, — тут с полста погибли.

Если б не Иван, вечная ему память, — так и вся бы дружина полегла. А нам Сибирь завоевывать надо».

Михайло снял с себя кафтан и сказал: «Ежели вы мне поможете, Ермак Тимофеевич, то мы его быстро донесем, до холма».

Волк внезапно обернулся, посмотрев на степь за Тоболом, и почувствовал, как на глаза его навернулись злые слезы.

— Сие только начало, Михайло, — вздохнул Ермак, положив ему руку на плечо.

Федосья сидела, опустив голову в колени, чувствуя, как горят связанные за спиной руки, как затекли щиколотки, стянутые арканом.

Карача просунул голову в возок, и сказал, ухмыляясь: «Ну вот, русская, и стан хана Кучума.

Сейчас помоем тебя, и поведем к нему. Может, он решит прямо сейчас брюхо тебе вспороть, — так я это сам сделаю, уж больно мне хочется семя атаманово истребить».

Он больно рванул ее за волосы и расхохотался: «Ноги сейчас развяжу тебе, сама пойдешь!».

Девушка еле встала, цепляясь рукой за деревянную стойку возка. «Прыгай», — велел Карача, подтолкнув ее.

Федосья ощутила, как дрожат колени, и, спрыгнув, услышала смех.

Воины Карачи, собравшиеся вокруг возка, показывали на нее пальцем.

— Что они говорят? — чуть не плача, спросила Федосья.

— Что от тебя воняет, как от кучи лошадиного дерьма, — издевательски ответил визирь, и, толкнув Федосью лицом в грязь, ударил ее сапогом пониже спины.

Карача разорвал руками едва обжаренные бараньи ребра и ухмыльнулся: «Ну вот, связали мы его, положили лицом вниз, и по спине его я воинов пустил, на конях. Ну, потом пальцы отрубил, глаза выколол и пустил ползать. Как уезжали мы, так он стонал еще, убить его просил, а потом затих».

— Не выживет? — Кучум потянулся за бурдюком с кумысом.

Карача расхохотался. «Не хотел бы я выжить, на его месте-то. Не волнуйся, государь, ночи нынче холодные, сдох атаман Кольцо, как и положено ему. Однако сказал, что с заката большая сила идет, тысячи всадников, Ермак во главе их».

Кучум злобно выругался. «Вот этому я бы не только нос и уши отрезал, но и еще кое-что. Ну, ничего, придет еще наше время, визирь. Ты вот что — отправляйся-ка сейчас на север, там Тайбохтоя отряды к нам идут, соединиться надо».

— Думаешь, они за Тобол сунутся, русские-то? — внимательно взглянул на него Карача.

В юрте было душно, пахло прогорклым бараньим жиром и дымом, и Кучум, махнув рукой, велел: «Полог откиньте, хоть подышим немного».

Он откинулся, опираясь на локоть, на засаленный ковер, и развязав пояс халата, погладил себя по свисающему животу. «Вот всегда так, когда объемся — пучит и пучит. Тебе хорошо, ты худой. А они, Карача, не только за Тобол, они и сюда, к Ишиму придут, если их не остановить. Надо упредить Ермака-то и первыми ударить. Для сего я силы сейчас и собираю. У Кольца-то ты взял чего-нибудь, золото было у него?».

— У него кое-что лучше было, — усмехнулся Карача блестящими от жира губами. «Жену его я тебе привез. Ну, то есть вдову, теперь уже».

Ермак поднялся на холм и посмотрел на восток. Тобол, сверкающий на солнце, отсюда казался тонкой, извилистой лентой. Тура текла под холмом, широкая, ленивая, с зеленоватой, даже на вид прохладной водой.

— Сие, — сказал Ермак, обернувшись к дружине, — Тюменский волок. Здесь дорога с юга, из Бухары, и дорога на запад, на Большой Камень, и далее — к Волге и Москве, — сливаются.

Здесь, на этом холме мы и будем ставить крепостцу. Так, — он почесал жесткую бороду, — сейчас разбиваем стан, Волк Михайло берет полста человек, топоры, и едет вона в ту рощу — Ермак показал рукой. «Завтра нам надо уже начать стены возводить, а для сего бревна нужны».

— Я, конечно, деревья валить умею, — смешливо сказал Волк, — научился, когда на дорогах грабил. Однако стены ставить, Ермак Тимофеевич, — то, как делать, — мне неведомо.

— Ну, вот изведаешь, — усмехнулся Ермак. «Припасы возьмите, и езжайте. Далее, — ты, Григорий, — сказал он мощному, высокому парню, — бери лучников хороших, отправляйтесь охотиться. Порох не тратьте, его здесь не достать нигде».

Атаман спешился и сказал остальным: «А мы с вами пока оружием займемся — надо проверить пушки и пищали затинные».

Волк подъехал к роще, и, подняв голову наверх, присвистнул: «Тут такие сосны, что с их вершин, наверное, и Москву видать».

Он поиграл топором, и, улыбнувшись, откинув со лба прядь белокурых волос, сказал: «Ну, что, ребята, сие бревна для первого города нашего в земле Сибирской!»

Деревья, треща под ударами, стали медленно клониться вниз.

Федосья, жмурясь от дыма, обнимая руками мокрые плечи, стояла на пороге юрты.

— А, привели, — Карача легко поднялся и подошел к ней. Визирь был ниже ее. Он покачался на кривых ногах и холодно сказал: «А ну на колени встала, и ползи, перед тобой хан земли Сибирской».

Девушка, уперев глаза в покрытый грязными коврами земляной пол, медленно опустилась на колени.

В центре юрты, у низкого столика, покрытого остатками трапезы, лежал полный, широкоплечий человек в развязанном халате.

Кучум посмотрел на нее темными, узкими глазами, и, погладив редкую бороду, велел на ломаном русском: «Поднимись».

Федосья встала, прикрываясь волосами. Горел, трещал фонарь с бараньим жиром, и Федосья вдруг вспомнила, как ее обливали водой на дворе — ведро за ведром, под хохот собравшихся вокруг татар.

— Повернись-ка, — велел хан, осматривая ее с головы до ног. «И вправду носит, — Кучум вдруг рассмеялся и обратился к Караче: «Пробовал ты ее?».

Как везли сюда, лежал с ней, — Карача опустился на подушки. «Девка как девка, ничего особенного, только что молодая. Еще семнадцати нет ей, русские говорили».

Кучум обгрыз баранью кость и кинул за спину. «Ну ладно, ты езжай на север, как и говорили, а я ее оставлю при себе пока, потом решу, что с ней делать».

Карача поклонился и вышел из юрты.

Хан зевнул, и сказал: «Сейчас лягу с тобой, потом уберешь здесь, — он повел рукой на стол, — объедки собакам отнеси, по дороге можешь кости за нами обглодать. Спать у входа будешь, там попоны лежат».

Федосья молчала, чувствуя, как на ресницах собираются слезы.