— А ну прекратите! — жестко велел Джованни.

— А вы мне не указывайте! — Ворон поднялся и положил руку на шпагу.

— Я без оружия, капитан, — усмехнулся Джованни. Они стояли друг против друга — Джованни чуть повыше, Ворон — чуть шире в плечах. Люди вокруг затихли, и слышно было только, как шуршит вода, набегая на берег.

— Зачем тогда все это? — Джованни указал на океан. «Раз уж вы так любите Писание, капитан, то должны помнить, что еще сказал Господь, создавая мир:

— И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею. Если не будет людей, — священник помедлил, — зачем тогда ваше серебро?

Зачем тогда все это нужно?

— И не проповедуйте, — тихо ответил Ворон. «Мне отсюда на юг идти, в пролив Всех Святых, там зима на носу, мне каждая пара рук дорога. Я сказал — нет. Спасайте ее сами, если хотите, этого я вам запретить не могу. Все, — он повернулся и пошел по мелководью вдаль, туда, где волны бились о черные, блестящие, поросшие водорослями камни.

Ворон остановился, посмотрел на бескрайний, мощный океан, и вдруг вспомнил ледяную воду Чудского озера, — серую, прозрачную, как глаза Никиты Судакова.

«Господи, что же я делаю, — вдруг подумал он, — я ведь Никите Григорьевичу был чужой. И Петька, упокой Господи душу его — тоже. Он же меня спас, меня и брата — просто так, потому, что он был человек. Если б не он, не Вельяминовы — не было меня бы сейчас. И в Писании сказано: «Не стой над кровью брата своего. Ну, или сестры, — Ворон вдруг усмехнулся, и, круто развернувшись, пошел обратно к кострам.

«Прав этот Испанец, — думал он, ощущая на лице соленый, слабый ветер, — зачем тогда все?

Ладно, — Ворон вдруг улыбнулся своим мыслям, — справимся. Святого отца вмешивать не будем, ему тут работать, все сделаем сами».

— Вот что, — сказал капитан, подойдя к Джованни, и отбирая у него флягу, — уважаемый, вы сядьте, и расскажите все спокойно. Я по вашему лицу вижу — что-то придумали»

— Я и сам могу, — упрямо ответил ди Амальфи, но опустился на берег.

— Еще чего не хватало, — буркнул Ворон, — вы, небось, и шпаги в руках никогда не держали.

— Я не всегда был священником, — нарочито вежливо ответил Джованни, — и ядовито добавил, — уважаемый.

— Все равно, — Ворон потер покрытый темной щетиной подбородок, и усмехнулся. «Ладно, я вызову с кораблей еще десяток человек».

— У нас еще есть индейцы, — добавил дон Мартин.

— Им тут жить, беднягам, — вздохнул Ворон, — видел, я, как в Мексике это делают. Женщин с детьми угоняют, а мужчин собирают в какой-нибудь сарай, и разжигают костер. Во имя Божье, — он хотел было выругаться, но сдержался.

— И потом, с порохом они обращаться не умеют, а что такое лук против мушкета? Но ничего, — Ворон вдруг рассмеялся, — мы устроим Лиме такое, что о нас тут будут внукам рассказывать.

А где это, Испанец, — обратился он к Джованни, — вы собираетесь жечь бедную донью Эстеллу?

— Вы ее знаете? — удивился ди Амальфи?

— Имел честь, — Ворон еле сдержал смешок. «Недолго, правда, навряд ли она меня узнает».

— Ну, вот и проверите, — сварливо отозвался Джованни и, взяв уголек, стал чертить на плоском камне.

Дверь тихонько открылась, и Эстер, отложив Писание, улыбнулась.

— А почему вы тут, — мальчик помялся на пороге и нерешительно добавил, — тетя Эстелла?

Можно я вас так буду называть?

— Можно, конечно, — женщина усадила Хосе на колени и вдохнула его запах — сладкий, детский. Она вдруг вспомнила что-то совсем давнее — как она засыпала, прижавшись к тому, кто ее спас, — «Федор, Федор его звали, да». Он гладил ее по голове, и пел что-то по-русски, — совсем тихо, так что она брала его большую руку и спокойно закрывала глаза.

— А я тут, — женщина чуть пощекотала Хосе, — потому, что хочу подумать. Тут тихо, очень удобно.

— И что вы надумали? — подозрительно спросил ребенок.

— Что мой дорогой Хосе, наверное, забыл уже, как читают Псалмы, — серьезно ответила Эстелла.

— Не забыл, — гордо сказал мальчик и потянулся за книгой.

— Ну, молодец, — выслушав, похвалила его Эстер и достала из кармана завалявшийся там мешочек с печеньем. «Правильно, — подумала она, — когда пришли солдаты, я ведь собиралась к дону Родриго — отнести ему лекарство от кашля, и эти бисквиты заодно испекла — старик их любит».

— Миндаль, — Хосе облизнулся и вдруг покраснел: «Тетя Эстелла, а можно я маме возьму немножко? У нее ребеночек, ей надо кушать, а она мне все отдает, что собирает».

— Где собирает? — Эстер похолодела.

— Там, — Хосе махнул рукой за окно. «Ну, куда все выбрасывают, из домов».

— Так, — женщина подумала, — а ты с мамой пришел?

— Она там ждет, — мальчик кивнул на коридор, — сказала, что вы ее не заходите видеть.

— Какая чушь! — поморщилась Эстер. «А ну быстро зови ее сюда!»

— Он нас выгнал, — Мануэла сидела, сложив руки на животе, уперев глаза в пол, сложенный из грубых, каменных плит. Она шептала так тихо, что Эстелла, устроившаяся рядом с ней, обняла индианку и притянула ее к себе. «Он венчается, — женщина утерла глаза передником, — на рынке говорили. С доньей Каталиной. Он уже туда переехал, в дом к ним».

— Ну-ну, — Эстер задумалась и вдруг спросила: «Что ты раньше ко мне не пришла? Где вы ночуете?»

Мануэла замялась и пробормотала: «Еще тепло». Она вдруг сжала зубы, чтобы не разрыдаться, и проговорила: «Я не приходила, потому что это я на вас донесла, хозяйка».

Эстер чуть усмехнулась. «Да уж поняла я».

— Простите, — Мануэла поймала ее руку и прижалась к ней губами. Эстер почувствовала что-то теплое, влажное, и тихо велела: «А ну не смей плакать. У тебя дитя, ему от этого плохо.

Скажи, когда дом обыскивали, половицы в моей комнате поднимали?»

— Нет, — непонимающе ответила Мануэла.

— Ну, вот и славно, — Эстер прижала к себе женщину еще ближе и зашептала что-то ей на ухо.

«И отправляйся домой, в горы, — сказала она твердо, закончив. «Тебе детей вырастить надо.

Хосе в школу отдай обязательно, при монастыре, он мальчик способный».

— Хозяйка, — Мануэла все же расплакалась, — как же это теперь будет, хозяйка!

— Будет так, как решит Всевышний, — твердо сказала Эстер. «Сказано же в Псалмах: «Ибо знает Господь путь праведников».

— А путь нечестивых погибнет, — прочитал Хосе, и поднял на женщину темные, красивые, отцовские глаза.

— В общем, вот так, — закончил Ворон. «Два десятка человек остаются здесь с доном Мартином, и разбираются с караваном. Пленных не брать, индейцев, по возможности, под пули не подставлять — им ответить нечем. Лошади у них есть? — обратился капитан к таможеннику.

— Есть, они некрасивые, но резвые, — ответил тот.

— Что они резвые, — это хорошо, — задумчиво ответил Ворон, — нам такие и нужны. К пятнице чтобы у меня здесь было штук десять. А что они некрасивые, — капитан вдруг усмехнулся, — ну, о своем коне я сам позабочусь.

— Почему? — удивился Джованни.

— Я же сказал, вице-королевство меня надолго запомнит, — Ворон поднялся. «Все, кто отправляется в город — встречаемся в ночь с пятницы на субботу, в том месте, которое я указал на карте. Вы, святой отец, оставайтесь в Лиме, — с вас веревки, как мы и договаривались».

Джованни кивнул, и, тоже встав, тихо спросил капитана: «И все же, зачем вы это делаете?».

— Вот же зануда вы, Испанец, — рассмеялся Ворон. «Не лезьте в душу. Хочу еще раз потрогать ее задницу — вот зачем!»

Джованни закашлялся и сказал: «Достойное объяснение, капитан, очень достойное».

Снизу, с площади доносился заунывный голос архиепископа, — он читал проповедь. Слова были неразборчивыми, Эстер, было, хотела прислушаться, но, улыбнувшись, подумала, что сейчас уж точно ей это, ни к чему.

Женщина поежилась, стоя у решетки — ночи уже были холодными. «На мула Мануэле должно было хватить, — подумала она, — доберутся до ее селения в горах, а там уже легче.