Там дом».

Она внезапно вспомнила веселые, круглые холмы, маленький городок серого камня, что взбирался по их склонам, и небо — прозрачное, чистое небо Святой Земли. «Дом, — Эстер услышала мерные удары колокола. Стоявшие внизу подняли свечи — десятки маленьких огоньков, и что-то запели.

«Скоро утро, — Эстер потерла лицо руками. «А отец Джованни так и не приходил. Ну что ж, — она открыла Писание и найдя Псалмы, даже не смотря на страницу, прочитала по памяти:

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла». Она вздрогнула от звука своего голоса. «Такой одинокий он тут», — подумала Эстер.

— Благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни, — закончил кто-то с порога, мягко.

— Святой отец, — проговорила Эстер. Джованни увидел, как бьется нежная, синяя жилка на смуглой шее и тихо сказал: «Что бы ни случилось, верьте — все будет хорошо. Даже если вы будете уже стоять на костре».

Она только кивнула, чуть прикусив губу, и вдруг спросила: «Погадать вам, святой отец? Нам нельзя, — она усмехнулась, а вам можно, наверное?».

— Тоже нельзя, но гадайте, — решительно ответил Джованни. «Триста восьмая страница, пятая строчка сверху»

— Будьте тверды и мужественны, не бойтесь, и не страшитесь их, ибо Господь Бог твой Сам пойдет с тобою и не отступит от тебя и не оставит тебя, — прочитала Эстер, и, подняв на него серьезные, черные, огромные глаза, улыбнулась: «Вы знали».

— Я, в общем, Писание знаю наизусть, а в этом издании — тем более, — ласково ответил Джованни. «Но все равно — спасибо».

— Это Господь говорил сынам Израиля, — она все еще смотрела на него. «Но, я думаю, это — про всех нас».

— Да, — сказал Джованни и отступил в сторону — пришел цирюльник.

— Как там конверсо? — архиепископ потянулся за паштетом и добавил: «Все же прекрасная идея — устраивать такие завтраки. После бессонной ночи хочется поесть, а казнь — дело долгое».

— Упорствует, — вздохнул Джованни и налил себе вина. «Я уже видел подобное, — они не раскаиваются, хоть что с ними не делай. Вы же знаете, кровь проливать нельзя, поэтому в Мехико мы, большей частью, использовали дыбу. Еще можно заткнуть человеку рот тряпкой, и медленно лить на нее воду — захлебываясь, он часто отрекается от своих заблуждений».

Джованни увидел, как побледнело лицо Мендеса, стоявшего рядом с ними, и повернулся к нему: «А вас, дон Диего, я слышал, можно поздравить?».

— Да, — архиепископ похлопал Мендеса по плечу, — венчание в соборе в следующую субботу.

— Вы, конечно, приглашены, святой отец, — пробормотал Мендес, не глядя на Джованни, — и на свадебный завтрак тоже. В доме у моего тестя. Будущего, — добавил он, покраснев.

— Не премину посетить, дон Диего, — чуть поклонился Джованни.

— А донья Каталина будет сегодня? — поинтересовался архиепископ. «Или она занята, приятными хлопотами?».

— Нет, нет, они придут, — Мендес попытался улыбнуться, — заискивающе. «Попозже».

В роще было еще темно — солнце едва всходило на востоке, за мощными горными склонами.

Копыта коней были обмотаны тряпками, и кто-то из мужчин заметил: «Будто вернулся в далекую юность, и снова вышел на большую дорогу».

— Тут много не награбишь, — зевнул один из моряков. «Пистолеты все проверили?».

— А кстати, — раздался сонный голос, — почему это мы сюда индейцев не взяли? Они в том ущелье, когда мы на караван нападали, отлично сражались. Лучники, каких поискать.

— Потому, — наставительно объяснил помощник капитана, — что оттуда, из ущелья, никто из испанцев живыми не вышел. А тут этих бедняг могут запомнить — нам-то что, у нас вон, барки в море, поминай, как звали. А им здесь жить еще, хотя, говоря по чести — что это за жизнь-то, у испанцев в рабах ходить?

— Как вернемся на ту сторону, — рассмеялся один из моряков, — я, вас ребята, брошу. Мистер Рэли народ собирает, первую английскую колонию в Северной Америке основывает. У нас рабов не будет, это я вам обещаю.

— Что, решил осесть на одном месте? — подтолкнули его.

— А что, — отозвался моряк, — сам знаешь, в Мексике очень милые индианки бывают. И там, северней, наверное — тоже. Они хозяйственные, при такой жене всегда хорошо.

— У теплого-то бока, конечно, — добавил кто-то, и мужчины захохотали.

— А ну тихо, — одернул их помощник. «Лошадь какая-то, на дороге, что из города ведет».

Он раздвинул кусты, осторожно вглядываясь в предрассветный, легкий туман, и вдруг застыл.

— Что там? — нетерпеливо спросили сзади. «Испанец?».

— Да уж такой испанец, — раздался сверху ехидный голос Ворона. «Вы так шумите, что вас в проливе Всех Святых слышно».

— Капитан, — сказал кто-то потрясенно, — откуда?

Ворон улыбнулся и потрепал по холке изящного, танцующего под ним андалузского жеребца — серебристо-серого, с жемчужной, ухоженной гривой.

— Навестил конюшни вице-короля Перу, — лениво ответил Ворон. «Он все равно сейчас в Испании, этот красавец, — он погладил лошадь, — ему пока не понадобится. Жаль будет такого коня отпускать, но что делать, — он посерьезнел и махнул рукой: «Двигаемся!»

Уже когда они поднимались по узкой тропе, что вела в город, в обход главной дороги, кто- то сзади спросил: «Капитан, а почему мы это делаем? Она такой ценный агент?».

— В общем, нет, — Ворон рассмеялся. «Я просто не люблю, когда людей жгут за веру. Это у меня, — он помедлил, — с юношеских лет».

Он отчего- то вздохнул и сердито приказал: «Поторапливайтесь, по сторонам не смотрите, мы тут дело делаем, а не ради своего удовольствия прогуливаемся».

Над горами вставал золотой, нежный рассвет.

Черные, тяжелые волосы падали на каменный пол. «Будто жатва, — подумала Эстер. «А если у святого отца не получится? Даже ребенка после меня не осталось. Хотя так и лучше — было бы дитя, сожгли бы вместе, или упрятали его в монастырь на веки вечные. Хосе, наверное, священником станет — он метис, полукровка, в университет его не возьмут. Ну, хоть так, — женщина вздохнула и провела рукой по обритой, колючей голове.

«Еще немного, донья Эстелла, потерпите, пожалуйста, — сказал цирюльник. «Да, это же у него девочка упала с дерева и сломала ручку, в прошлом году, — вспомнила Эстер. «Так плакала, бедная, так плакала. Давид тогда очень искусно залечил перелом, она уже и не помнит, наверное. Все же он хороший врач».

— Вот, — сказал цирюльник, полоща стальную, острую бритву в тазу с холодной водой. «Ни одного пореза». Она чуть улыбнулась и сказала: «Возьмите там, на скамье, в мешочке, печенье. Для дочки вашей. Мне оно уже не понадобится».

Отец Альфонсо принес желтую, грубую власяницу и зажженную свечу. «Может быть, вы хотите исповедоваться, раскаяться, так сказать? — осторожно спросил он. «Еще не поздно отречься от ваших заблуждений и войти в лоно святой церкви, донья Эстелла. Тогда вас задушат, перед костром».

Женщина молчала, отвернувшись к окну. Внизу убирали столы с остатками завтрака.

Зазвонил колокол, и отец Альфонсо сказал: «Пора. Я подожду вас, там». Эстер услышала скрип двери и стала раздеваться.

«И это все тоже, — она чуть огладила руками бедра. «И вправду, я такая худая, как мальчишка. Груди и вовсе нет. Ребра вон торчат, и вообще — одни кости».

«Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, — пробормотала Эстер и потянулась за власяницей.

«Колется, — поежилась женщина и вдруг рассмеялась: «Да уж потерпи».

Она сняла потрепанные, старые шелковые туфли — «еще лондонские», — вдруг мелькнуло в голове, и почувствовала нежными, босыми ногами холод плит.

Надвинув на глаза капюшон, взяв в руки, свечу, она вышла из кельи, даже не оглядываясь.

— Мама, а почему поют? — спросил Хосе, уже сидя на муле. «Разве праздник какой-нибудь?»

— Нет, — вздохнула Мануэла, и вдруг замерла — ребенок в чреве толкался, ворочался. «Отца-то не увидит уже, — подумала женщина. «И этот тоже, — она взглянула на Хосе, и, решительно взяв мула под уздцы, повела его к городской окраине — туда, откуда доносилось пение молитв.