Когда Констанс вышла из дома, на ней был купленный Хейзл яркий цветастый хлопковый костюм. Родители, увидев ее в обновке, обменялись довольными взглядами.

— Девочки спят, — сказала Хейзл, когда Констанс появилась на пороге ее дома. — Не буди их.

Вскоре приехал Джефф, и Хейзл, поцеловав Констанс на прощание, с чувством прошептала:

— Я старалась для тебя, дорогая. Я тебя люблю.

Констанс подумала, что сестра говорит о костюме.

Не зная, как убить время, Констанс решила посмотреть телевизор. Переключая каналы, она нашла фильм, который заинтересовал ее. Это оказалась любовная история, очень нежная и красивая.

Любовные сцены подействовали на Констанс особенно угнетающе, но выключить телевизор она почему-то не смогла. Неприязнь боролась в ней с желанием досмотреть, когда она видела полный нежности взгляд актера, обращенный на партнершу.

Раздался звонок в дверь. От неожиданности и удивления Констанс даже подпрыгнула. Она пошла открывать, предположив, что пришел кто-нибудь из знакомых Хейзл. И меньше всего Констанс ожидала увидеть на пороге Мэтта. Он вошел, прежде чем Констанс успела захлопнуть дверь.

Хейзл! Только один человек мог сообщить Мэтту что я здесь. Констанс тут же вспомнила иудин поцелуй, которым наградила ее сестра перед отъездом.

— Насколько я понимаю, вы с Хейзл вместе режиссировали этот спектакль, не так ли? — с вызовом спросила она.

— Да, ты угадала, но только потому, что ты вынудила нас так поступить.

Мэтт рассказал, что вначале Хейзл не хотела помочь ему встретиться с Констанс, но после того как он показал заявление Констанс об уходе, сестра сдалась.

Он ничего не сказал о своих чувствах к Констанс, как и о испытываемых муках совести, и в каком он отчаянии из-за того, что его не оказалось рядом с ней в нужный момент. Мэтт пришел сюда не за отпущением грехов — груз вины навсегда останется с ним. Он не должен поддаваться искушению просить Констанс о прощении. И о любви тоже?

Зачем он пришел сюда? — нервничала Констанс. Он должен был уже понять: я теперь полностью отдаю себе отчет в том, что им руководило лишь физическое влечение.

— Я хотел поговорить с тобой, — взволнованно сказал он и достал из кармана ее заявление об уходе.

Констанс, широко раскрыв глаза, смотрела на Мэтта и ничего не понимала. Что же здесь обсуждать? В заявлении все написано предельно ясно.

— О чем тут говорить? — звенящим от напряжения голосом спросила она. — Я хочу уйти с работы. Я...

— Ты предупреждаешь о своем увольнении за месяц.

— Ну да, — пожала плечами она. — Но, конечно, я могу, если нужно, уйти и прямо сейчас. Кажется, так будет лучше для всех нас.

— То, что кажется тебе, или мне, или нам обоим, не имеет никакого отношения к делу, — отчеканил Мэтт. — Скажи, ты внимательно прочитала контракт, который подписывала при приеме на работу?

— Да, читала, но...

— Если читала, — перебил Мэтт, — то должна знать, что, согласно контракту, желающий уволиться сотрудник обязан предупредить об этом не менее чем за три месяца.

Констанс, почувствовав дурноту, пошатнулась и прислонилась спиной к дверному косяку.

Да-да, конечно... Как я могла об этом забыть?

— Послушай, давай присядем, — довольно резко предложил Мэтт.

Констанс молча села, скорее даже рухнула на маленькую софу, стоявшую в гостиной.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, да? Ты обязана предупредить о своем уходе за три месяца, а не за месяц.

На мгновение волнение Констанс уступило место злости.

— Разумеется, я все понимаю. Этот пункт можно обойти? Должен быть какой-то способ...

— Может, и должен, но его нет, — покачал головой Мэтт. — Я говорил об этом с лондонским руководством, и, боюсь, они не намерены в твоем случае делать исключение. Видишь ли, в компании тебя считают ценным сотрудником. Кроме того, ты не сможешь за пару недель передать дела своих клиентов преемнику.

Мэтт смотрел в сторону, словно хотел, но не решался сказать что-то.

Сердце Констанс отчаянно забилось. Неужели фирма подаст на меня в суд, если я нарушу контракт?

Когда она, волнуясь, спросила об этом, на лице Мэтта появилось растерянно-удивленное выражение, и это была совершенно искренняя реакция. Но Констанс все равно не могла отделаться от впечатления, будто Мэтт что-то скрывает. Последовала короткая пауза, затем он медленно проговорил:

— Я не исключаю такой возможности.

Значит, да, поняла Констанс.

Но она чувствовала, что просто не может вернуться. Пусть доктор Моррис настаивает, что ей нужно работать, пусть говорит, что у нее слишком много времени на то, чтобы вновь и вновь переживать случившееся, пусть грозит, что она действительно заболеет, если не образумится...

Констанс только сейчас заметила, как похудел и осунулся Мэтт... Ей вдруг до боли захотелось дотронуться до него, почувствовать его тепло, его силу и... его слабость.

На этот раз желание, которое она ощутила, было сильнее и глубже, но к нему примешивалась горечь утраты. Теперь Констанс уже знала, какова на ощупь кожа Мэтта, как она подрагивает под ее пальцами, как напрягаются от желания мышцы его сильного тела...

— Ты не можешь вернуться или не хочешь? — услышала Констанс его слова, произнесенные довольно резким тоном. — Но почему ты не можешь? Из-за того, что произошло, или... из-за меня?

У Констанс от сильного волнения перехватило дыхание.

Мэтт и так знает ответ... Конечно, знает, но хочет, чтобы я признала свою глупость и свое бессилие перед ним. Что ж, пожалуйста.

— Ты и сам знаешь, что из-за тебя, — глядя ему в глаза, сказала Констанс. Она встала, подошла к окну и, не оборачиваясь, попросила: — Уходи.

— Ты уже ездила к себе?

Господи, зачем он об этом спрашивает? — поразилась Констанс и яростно выкрикнула:

— Нет! И никогда не поеду! А теперь, пожалуйста, уходи! — со слезами взмолилась она.

— У тебя хорошо получается. Ты умеешь бросать... Работу... свой дом... меня.

Его руки вдруг легли на ее плечи, Мэтт осторожно повернул Констанс лицом к себе, обнял и поцеловал. Она начала молотить кулачками по его спине, и молотила до тех пор, пока Мэтт не отпустил ее.

— Прости меня. Я не хотел. — На его лице были написаны отчаяние и стыд.

— Убирайся, — хрипло бросила Констанс. — Уходи. Немедленно.

Она чувствовала, что на ее щеках проступил лихорадочный румянец, но, только после того как Мэтт ушел, поняла, что в его присутствии уже не испытывает страха. Остались только желание, возбуждение, и еще гнев и презрение к самой себе. А страх куда-то исчез.

Более того, когда ей захотелось коснуться Мэтта, она тут же вспомнила, как ласкала его, как хорошо ей было с ним в постели. И на этот раз в воспоминаниях не фигурировал ни Кевин Райли, ни его оскорбления.

Констанс с огромным облегчением поняла, что свободна, что больше не думает о Кевине... Только о Мэтте, о том, как он ласкал ее, какие слова шептал.

«У тебя хорошо получается. Ты умеешь бросать», — сказал он сейчас. Так ли? Неужели я, как он намекнул, трусиха, которая боится посмотреть жизни в лицо и только прячется? Взять хотя бы мой дом. Пусть я и не хочу там больше жить, но ведь это мой дом.

Констанс провела кончиком языка по пересохшим губам. Завтра... да, завтра я поеду туда. Завтра я докажу Мэтту и себе, что вовсе не трусиха.

Да, завтра я всему миру докажу, что не испытываю больше страха.

Но это еще не все. Нужно сделать еще одно, не менее важное дело. А именно — объяснить Хейзл, что я сама в состоянии строить свою жизнь и принимать решения.

9

— Ты должна понять, я же для тебя старалась, — оправдывалась Хейзл. — Он так хотел видеть тебя! Вот я и подумала, что...

— Что ты подумала, что?! Что он сразу же заключит меня в крепкие объятия и громогласно поклянется в страстной и вечной любви?

На глазах Констанс сверкали слезы гнева.

До этого разговора она держалась с сестрой холодно и натянуто, но ни разу не упомянула о Мэтте. Констанс была сильно обижена и сердилась на Хейзл, что та позволила Мэтту застать ее врасплох, и теперь боялась окончательно потерять самообладание и навсегда рассориться с сестрой.