— Ваше высочество… — сказала она, и голос ее дрогнул.

Реальность превратилась в какой-то запутанный, фантастический сон. Где-то вдали раздавался высокомерный смех Марион, звучал и замолкал. Дом на Босфоре, родина, кроваво-красные закаты над Золотым Рогом, все это стало явью, воплощенной в этом незнакомом человеке с тонкими сердитыми губами и внимательными глазами.

Ей вдруг захотелось вскочить, взять его тонкие, безвольно повисшие руки и прикоснуться губами к его плечу.

— Ваше высочество, — повторила она, опустив голову. — Я ваша слуга, Ваше высочество. Я пойду за вами куда вы прикажете.

Она подняла глаза. На секунду ее охватило бешеное, дикое, почти болезненное ощущение счастья. Губы Джона улыбались.

Он поднялся и проводил ее до дверей. Она шла по Рингу, как по мягкому ковру. Счастье — необъятное, единственное в жизни — вот оно. У него были светлые глаза, тонкие губы и мягкий стамбульский диалект. Оно было неожиданно в ней — неразделимо, словно часть ее тела — счастье.

Только у порога дома Азиадэ вспомнила, что она замужем и ее зовут фрау доктор Хаса. Она остановилась и с испугом оглянулась. На улице не было ни души. Азиадэ на миг замерла, потом тряхнула головой. Действительно, есть человек по имени Хаса, и она — его жена.

Неожиданно она повернулась и торопливо направилась в сторону городского парка.

Она брела по аллеям парка, усыпанным гравием. Песок хрустел под ее ногами, на траве дрожали тени от деревьев. На скамейках обнимались влюбленные, и легкий шепот, доносившийся оттуда, стихал, когда Азиадэ проходила мимо. Сгорбившись, она шла по аллеям, над которыми в печальном поклоне склонились темные ветви деревьев, а под ногами переливался в лунном свете гравий.

На старом мосту она остановилась и, опершись о перила, долго смотрела вниз на высохшее русло реки, тоже залитое лунным светом. Азиадэ пошла дальше, бесцельно кружа по аллеям и вспоминала, как когда-то Хаса целовал ее в машине и казался ей таким высокомерным. А потом он стоял под дождем на Берлинерштрассе и смущено просил у нее прощения. Когда все это было? Вчера? Сто лет назад? Он спас жизнь святого из братства Бекташи и это он сделал ее женщиной в жаркую летнюю ночь на широкой кровати номера сербского отеля.

Азиадэ остановилась. Луна, светящая сквозь ветви, казалась такой же нежной и мягкой, как душа Хасы.

Это было в спальне перед кроватью, на которой когда-то спала Марион, думающая о чужих мужчинах. Он стоял около нее с испуганными и молящими глазами.

Она дала слово быть ему хорошей женой. Тогда она лежала рядом с ним и думала о Марион, которая бросила его и, перед которой уже распахнулись врата ада.

Азиадэ не замечала, что ходит по кругу, по аллеям, наполненным шепотом влюбленных. Вероотступник Хаса оказался бессилен в мире чувств. У него были сильные руки, ловкие пальцы и он был счастлив в мире своей любви. Она видела его в белом халате, пропахшем лекарствами, или в кафе среди друзей, рассказывающих незатейливые истории о своих больных, болтающих о театре или политике, и ее окутала теплая волна нежности. Невозможно представить, что Хасы больше не будет в ее жизни.

Азиадэ закурила. Дрожащее пламя зажигалки осветило ее лицо. Она курила на ходу, и все в ней страшилось принца, который так неожиданно появился и позвал ее за собой.

Ее предки когда-то пришли из пустыни и стали рабами предков принца. Каждым вздохом, каждым своим движением она выказывала благодарность предкам принца за милость, которую они оказали ее предкам. Она осталась бы простой кочевницей, если бы так решили предки принца.

Сигарета медленно тлела. Она смотрела на удлиняющийся столбик пепла и думала о палящем зное пустыни, откуда ее предки пришли, чтобы покорить весь мир.

Великий Орхан, вспыльчивый Мурад, грозный Селим, совершивший поход на Египет и набросивший на свои плечи плащ Пророка. Величие всей империи было теперь воплощено в одном человеке с безвольно повисшими руками, который звал ее с собой. Она должна была переехать к нему, она должна была стать его служанкой в опустевшем доме Османов, покорной и преданной, ведь именно это вменил Аллах в обязанность женщине.

Азиадэ отбросила докуренную сигарету, в бессильном отчаянии раздавив окурок. Может быть, Хасе нужно было искать себе другую женщину, не изгнанную из разрушенной империи, женщину, которая больше подходила бы ему, могла бы ждать в кафе, пока он лечит баритонов, не убегала бы, когда Марион подходит к столу.

Она осмотрелась и ее вдруг охватил страх перед этим чужим ей городом, чужим миром, в котором она вынуждена жить, но которого она не понимала и где ей было скучно.

Да, она точно знала, что скучает в этом эркере, в кафе с врачами, в гостях у людей, которые думали и чувствовали иначе, чем она, ее отец, этот принц, которого она никогда раньше не видела, и который был ей ближе и роднее, чем Хаса с его больными, друзьями и разговорами.

Хаса должен был переехать в Каир или в Сараево, носить феску, как и его предки, вести образ жизни, к которому привыкла Азиадэ, лечить дервишей и посещать мечети, тогда бы она осталась с ним.

Она неожиданно остановилась, чувствуя, что окончательно запуталась. Азиадэ присела на край свободной зеленой скамейки, стоящей в тени раскидистого дерева.

— Боже мой, — тихо прошептала она, и ее руки похолодели.

Хаса был ее мужем, она любила его, без принуждения вышла за него замуж, без принуждения отдалась ему. А теперь сама стала такой же, как Марион, сидит на скамейке в парке и думает о другом мужчине, в то время как ее собственный муж лежит в постели и ждет ее. Она хотела уйти к принцу, как это ей предназначено, но тогда тень Хасы ушла бы вместе с ней и преследовала ее ночами, которые она будет проводить с принцем, в разговорах, которые они будут вести днем. Везде будет возникать его тень, она будет видеть его глаза, слышать его вздохи, полные тихих упреков и проклятий.

Она сжала кулаки. Из тупика неожиданно обрушившегося на нее несчастья выхода не было. Азиадэ точно знала: если она бросит Хасу, ей будет стыдно выходить на улицу, она не сможет смотреть людям в лицо. Она продолжала сидеть, беспомощно глядя перед собой. Долг и позор, честь и радость сплелись в один крепкий узел: ее призывал долг перед принцем, но останавливала любовь Хасы. Как быть?

Ясно было одно: должна была существовать разница между Марион, бросившей своего мужа, и ею, мучительно размышляющей на скамейке в парке.

Но возможно, и для Марион тот мужчина, с которым она ушла, был тем же, чем стал для Азиадэ неожиданно объявившийся принц.

Азиадэ вздохнула. Нет, не было никакой разницы между ней и прелюбодейкой Марион.

В третий раз Хаса не женится. Он проведет свои дни в печали и одиночестве. Одичав, брошенный всеми, будет бродить по улицам и проклинать женщин, которые клялись ему в вечной верности, а потом уходили к другим мужчинам.

Азиадэ поднялась и направилась к выходу. Ее лицо пылало от стыда. Конечно, существует разница между принцессой из Стамбула и Марион, предавшей своего мужа.

Погруженная в размышления, она шла по Рингу. Вот оно — ее будущее, лежит в пыли этой широкой улицы. Из года в год она будет сидеть в этих кафе, ездить по вечерам в Кобенцл и целовать Хасу. Она потеряет свою родину, растворится в европейском мире, но не бросит своего мужа, она будет хорошей женой, сможет спокойно смотреть в глаза людям, всем, кроме грустных и одиноких глаз Ролланда, который позвал ее с собой и за которым она не последовала.

Азиадэ медленно поднялась по лестнице и осторожно открыла дверь. В спальне горел цвет. Хаса лежал в постели и равнодушно перелистывал философский журнал, взятый с письменного стола Азиадэ. Он посмотрел на нее и сонно улыбнулся:

— Уже поздно. Ты хорошо провела время? Я пока читал тут твои журналы, но так ничего и не понял. Что такое полистадиалитет?

— Опухоль гипофиза на языке философии. Это ничего, что ты не понимаешь. Спасибо, я хорошо отдохнула.