— Нет, отчего же! — язвительно сказала Елени. — Она должна была всем понравиться. Всем угодить — вот чего ты хотел. И хозяйчикам, и рабочим, всем нужен правопорядок. Какой правопорядок — вот вопрос.

— Какой же? — спокойно спросил Никос.

— Революционный! Вот какой! — почти крикнула Елени. — Идет народная революция, ты понимаешь? Революция, а не просто военные действия! Революция снизу! Рабочим не интересно, о чем вы там договорились в верхах. А слова «революция» в твоей речи я что-то не расслышала. Или, может быть, я его пропустила?

— Ты забыла, что мы не на коммунистическом митинге, — мягко сказал Никос. — Зачем отпугивать людей, которые…

— Вот именно, всем угодить, этого ты хотел.

— А ты хотела бы, чтобы назавтра в банде Пулидиса появилась лишняя сотня бойцов?

— Ты должен был посоветоваться с нами, — упрямо сказала Елени. — Ты должен был считаться с настроениями на местах. Рабочие комитеты хоть завтра готовы были взять все предприятия города в свои руки. Ты их обезоружил своей сегодняшней речью! А земля? Ты же ни слова не сказал о земле, как будто Амальяда плавает в воздухе! Народная революция, народная власть, социализм — вот какие слова должны были быть в твоей речи, вот чего мы ждали от тебя. И пусть у Пулидиса появилась бы лишняя сотня бандитов, пусть даже тысяча, десять тысяч. Все они были бы по ту сторону баррикад: все эти хозяйчики, спекулянты, землевладельцы. А по эту сторону — весь вооруженный народ. Почему мы должны ждать директив какого-то там правительства, искусственно созданного в Ливане?

— Хотя бы потому, — тихо сказал Никос, — хотя бы потому, сестренка, что в это правительство входят министры и от нашей партии. От нашей с тобой партии, сестренка.

— Так это ошибка! — гневно сказала Елени.

— Не здесь и не на таком уровне мы будем этот вопрос обсуждать, — ответил ей Никос. — Кроме того, я убежден, что ты неправа в принципе: время размежевания еще не пришло.

— Ну да, конечно, — Елени усмехнулась. — Ведь вы же переданы под командование генерала Скоби. О каком размежевании можно здесь говорить?

— Очень огорчила ты меня, сестренка, — грустно сказал Никос. — Очень огорчила…

Он отвернулся, и Елени со слезами припала к его груди. Никос гладил ее по голове, успокаивал, что-то говорил — и вдруг почувствовал, что на него пристально смотрят. В толпе, вновь обступившей их со всех сторон, стояли Георгис и Василики — седые, старенькие, с лицами, потрескавшимися, как земля, похожие друг на друга, как все старики, прожившие долгую жизнь вместе…

Первого октября 1944 года передовые части ЭЛАС вышли к городу Патры. Три дня продолжались тяжелые бои за каждый квартал, за каждую улицу столицы Пелопоннеса. Четвертого октября последний немецкий солдат был сброшен в море. А вечером того же дня в нескольких километрах от Патр начали высаживаться английские парашютисты. Под звуки угасавшего в городе боя первая группа десантников подготовила посадочную площадку. И к ночи под Патрами уже стояли две английских бригады — воздушно-десантная и танковая. Не приближаясь к городу, англичане спокойно дождались окончания боя, проследили за беспорядочным отступлением немцев, даже не пытаясь ему помешать, а наутро бойцы ЭЛАС увидели на улицах взятого ими города английские танки. Это был первый десант союзников на территории Греции.

Два года спустя, когда Белояннис работал в Пелопоннесском областном комитете КПГ, банда Кацареаса (из бывших цольясов) устроила дикую резню в одном селении на юге полуострова. Сотня бандитов, увешанных английским оружием (боеприпасы к немецкому были давно уже израсходованы), ворвалась в деревню на рассвете. Все жители, вплоть до малых детей, были выведены к церкви, и Кацареас объявил, что, по его данным, в деревне должно быть трое бывших андартесов. «Во избежание кровопролития» он предложил им выйти из толпы. Вышло двое. Бандиты схватили их, привязали к трактору и протащили за трактором вокруг деревни. Когда трактор вернулся на площадь, за ним по земле волочились окровавленные трупы. Кацареас сказал, что теперь его начальник штаба отомщен (у этой банды, оказывается, был свой начальник штаба, который был убит в недавней стычке с местным отрядом самообороны), и родственники могут получить тела для погребения. Охваченная ужасом толпа молчала. Родственники, зная повадки бандитов, не осмеливались приблизиться к трупам. Тогда Кацареас, глумясь, заявил, что селение, в котором не чтят память погибших, не может находиться под его покровительством, и «доблестные воины» его отряда могут дать волю своему возмущению. На глазах мужчин, стариков и детей бандиты стали вытаскивать из толпы женщин, здесь же, возле церкви, они насиловали их и душили, а тех, кто пытался их образумить или им помешать, пристреливали на месте. Затем, оставив на площади два десятка трупов, бандиты удалились.

Это был далеко не первый случай охоты за бывшими бойцами ЭЛАС. Армия ЭЛАС была демобилизована, в правительстве давно уже не было левых министров, полиция вербовалась из таких же монархо-фашистских групп, и защитить героев Сопротивления от фашистского террора было некому. На юге Пелопоннеса свирепствовали банды Павлакиса, Камаринеаса, в других районах хозяйничали Манганас, Сурлас, Велецас, Бурлакис, поставившие целью истребить бывших бойцов ЭЛАС, особенно ее командный состав. В обком шли гневные письма из каждой епархии: неужели партия не в состоянии защитить себя от бандитов?

По поручению обкома Никос выехал в те места, где орудовал Кацареас. Душа Никоса была неспокойна: в последнем письме из Амальяды мать вскользь упомянула о многочисленных угрожающих записках, которые им подбрасывались в последнее время. Вместо подписи там стояла буква «X». Никосу был знаком этот зловещий знак: он сам получил уже добрый десяток писем за такой подписью. Буква «X» означала «ХИТОС»: в те времена фашистские «мстители» называли себя хитосами.

Банда Кацареаса скрывалась в тех отрогах Тайгета, где когда-то стояли роты восьмого полка третьей дивизии ЭЛАС. С помощью своих бывших бойцов Никос разыскал оружие, спрятанное еще в годы оккупации. Местные жители указали ущелье, в котором устроил свое логово Кацареас. Собрав около пятидесяти человек, Никос перекрыл все выходы из ущелья и ночью совершил налет на бандитский лагерь. Стычка продолжалась недолго. Привыкшие иметь дело с безоружными деревенскими жителями, бандиты были ошеломлены внезапной атакой и даже не пытались оказать серьезное сопротивление. Кацареас покончил с собой, члены его «штаба» были взяты живыми, большая часть банды была обезоружена и распущена по домам, несколько бандитов было убито в перестрелке.

И сразу же со всей остротой встал вопрос: что делать с пленными? Сдать в полицию? В какую? В ту самую, которой командовал Ксантопулос, сам бывший коллаборационист, а ныне покровитель хитосов? Но проще было отпустить этих подонков на все четыре стороны. Расстрелять их на месте? Это будет объявлено уголовным преступлением. Никос принял решение: в той деревне, где свирепствовали бандиты, устроить над ними народный суд.

— Товарищи, это гражданская война, — сказал кто-то.

…А ведь можно было предвидеть, что она начнется. Когда в 1944 году Национально-освободительный фронт договорился в Ливане с эмигрантами о коалиционном правительстве и в том же 1944 году армия ЭЛАС была передана под командование англичан, — разве не спрашивали рядовые коммунисты у Никоса: зачем? или мы не хозяева положения в Греции? ради единства? с кем единства? с беглым королем? с бросившими страну политиками и генералами? Превращать их во власть, а себя в бунтовщиков без роду, без племени — в то время как сейчас МЫ власть, а они беглецы без роду, без племени? во имя чего? У партизан в руках была вся Греция, а у них — только улица Стадиу в Афинах, от площади Синтагма до площади Омония…

Никос вернулся в Патры через несколько дней. Поздно вечером, отказавшись от охраны (надо было дать людям возможность отдохнуть), Никос пошел в редакцию «Элефтерос Морьяс»: срочно нужна была статья о зверствах бандитов в южном Пелопоннесе. На стенах домов были расклеены свежие объявления. Никос подошел к одному из них, чиркнул спичкой, прочитал, горько усмехнулся: населению Патр предлагалось дать показания «о преступлениях Николаоса Белоянниса» в 1943–1944 годах. Хотя объявление было официальным, его текст местами полностью совпадал с содержанием подметных писем хитосов. Под преступлениями подразумевалось незаконное ношение оружия (это в годы Сопротивления, когда каждый, кто называл себя греком, должен был взяться за оружие!), разрушение общественного достояния (имелись в виду диверсии в тылу немецко-фашистских войск), а также убийства (не только казни цольясов, но даже уничтожение оккупантов приравнивалось к обычным уголовным преступлениям).