Отец Беренжер также перешел на латынь. Говорил он долго и с необычным для него жаром, но из этих его слов я понял только одно – что когда-то какой-то Пипин с согласия Рима сверг какого-то Меровея.

Тем временем кардинал обернулся и посмотрел на меня проницательным взглядом. Его умные глаза, казалось, видели меня насквозь.

— А наш парубок не так-то прост, — вдруг, улыбнувшись, сказал он. — Кое-что он явно кумекает… — Мне стало не по себе, я ожидал, что за сим воспоследует кардинальский гнев, но его преосвященство довольно мягко продолжил. — Что ж, не вижу ничего предосудительного в том, что юноша узнает чуть побольше об истории своей страны, в том числе и о не самых приглядных ее сторонах. Коли любопытно, послушай, мой мальчик. Были такие Меровинги, которых принято называть "ленивыми королями". Чтобы не впасть в ересь, не буду останавливаться на их происхождении, хотя это, быть может, самое интересное в них… Говорят, родом они были с Востока, потому и правили, подобно восточным царям, то бишь ничего не делая, проводя время в усладах и пиршествах, — отсюда и их прозвище. Впрочем, одно полезное дело они все-таки умели делать – наложением рук исцелять от проказы. Занятно, не правда ли? И ни о чем ли это не напоминает? Пришедшие им на смену Каролинги, подражая своим предшественникам, тужились лечить таким же способом хотя бы от золотухи, по крайней мере, слух такой всячески поддерживали, но, уверен, это лишь тщательно созданный ими миф… А правили страной за Меровингов четыре майордома. И вот один из них, Пипин по прозвищу Короткий, отец нашего Карла Великого, имея большое войско и почувствовав свою силу, заручился поддержкой Рима, взял да и сверг последнего из благородных Меровингов, и сам воссел вместо него на франкский престол. Случалось и такое в те немилосердные времена… Я рассказал тебе это, маленький хитрюга, — добавил он вполне благодушно, — дабы унять твое любопытство, ибо излишнее любопытство, тем паче никем не дозволенное любопытство – одна из самых верных дорог в ад. — Но последние слова он произнес, глядя уже почему-то не на меня, а на отца Беренжера, тот же, в свою очередь, слегка потупил взор. — А теперь, — снова повернулся ко мне его преосвященство, — иди-ка прогуляйся вон у того фонтана, я хочу насладиться запахом этой акации, и мы кое о чем еще немного поговорим с господином кюре. Когда понадобишься, я кликну тебя. Ступай.

С четверть часа я, томясь от скуки, кружил вокруг фонтана поодаль от них, как запряженный мул вокруг мельничного жернова; тем временем отец Беренжер и его преосвященство вели оживленную беседу. Фонтан был не так уж и далеко от них, поэтому некоторые слова все же долетали до меня. Так, я уловил, что мой преподобный что-то говорит, кажется, о своем происхождении, причем (о, Боже!) уж не от тех ли самых Меровингов?! Кардинал же, перебирая четки, говорил гораздо тише и с меньшим пылом; единственное, что я услышал от него, это что он, по-моему, призывал нашего кюре к терпению и покорности судьбе.

Наконец они примолкли, его преосвященство поманил меня пальцем, и мы тронулись по благоухающей аллее в обратный путь. Отец Беренжер шел сбоку молча и опустив глаза, в задумчивости перебирая четки – кажется, он был не особенно доволен этой беседой, кардинал же продолжал о чем-то живо говорить, но на такой изысканной латыни, что понять удавалось вовсе считанные слова. Говорил он о каком-то чувстве вины, которое, кажется, до сих пор почему-то испытывает Ватикан, и о том, что кое-какие вещи, касающиеся лично отца Беренжера, все-таки с Божьей помощью, вероятно, можно будет в скором времени поправить.

— Одно дело – целое королевство и, быть может, судьба всей Европы, — на миг перейдя на французский, сказал его преосвященство, — а совсем иное судьба лишь одного… (тут он произнес совсем уж загадочное слово)…лишь одного-единственного деспозина. [14] — И снова перескользнул на свою витиеватую латынь.

Только у самого кардинальского дома, перед тем, как расстаться с моим преподобным, его преосвященство опять перешел на французский.

— Касательно же отмены целибата [15]для вас, то, надеюсь, в данном единичном случае Ватикан может пойти навстречу. Я-то полагаю, что в наше время вообще можно отказаться от этого средневекового обычая, но, увы, сие не мне решать. Ведь суть его – не столь демонстрация целомудрия (как думают многие не только миряне), сколь феодальные имущественные отношения. В самом деле, вступай средневековые аббаты и епископы в законный брак и имей они законных отпрысков – то представьте себе, на сколько лоскутов пришлось бы нарезáть их феодальные уделы. Но сейчас, когда собственными землями мы не располагаем, все это не более чем дань старым, уже почти утратившим свое значение традициям… Тем более, что вы… — он снова улыбнулся, — …если верить вашим источникам, являетесь, как бы это выразиться — (Господи, еще одно словечко-то!) — …мелхиседеком, [16]  и то, что было позволительно, к примеру, тому же Аврааму (боясь греха, не будем забираться дальше), почему бы не могло быть позволительно также и вам?

Пока что эти слова звучали для меня маловразумительно. Зато последнее, что сказал его преосвященство, заканчивая беседу, поистине ввергло меня в трепет. Ибо напоследок его преосвященство сказал:

— Насчет средств можете не беспокоиться – Ватикан достаточно богат. — И прибавил… О, да! он прибавил это: — Имейте в виду, Его Святейшество наивнимательнейшим образом следит за вашей судьбой.

Эти слова так и звучали во мне на обратной дороге, пока в карете возвращались к себе в гостиницу. И значили они даже больше, чем то, что я сподобился поцеловать руку кардиналу. Боже мой, Его Святейшество, сам папа, наместник Господа Бога на нашей грешной земле не просто знает о существовании нашего кюре, нет, он самолично следит за его судьбой!

Да еще не просто следит, а – наивнимательнейшим образом!..

Рядом с кем волею судьбы ты оказался, деревенщина Диди?! Неужто вправду рядом с наследником несчастных королей Меровингов, с каким-то (как бишь?) мелхиседеком, с каким-то заплутавшимся в этом мире божеством, право, не иначе как божеством!..

..................................

…И опять чудится: в карете рядом со мною, но не на кожаном сидении, а на своем троне с высокой спинкой и узорами на подлокотниках, восседает пока еще облеченный в человеческую форму прах, цепко держит меня за плечо холодной, мертвой рукой и повторяет:

— Ты сказал. Ты сказал…

…Нет, был он все еще задумчив после беседы с кардиналом и ни слова он не проронил за всю дорогу, мой преподобный отец Беренжер. Лишь когда подъехали к самой гостинице, он произнес:

— Вот тебе твой франк, держи, Диди. Можешь пока, если есть желание, прогуляться по Парижу. Но к пяти часам… нет, пораньше даже, непременно возвращайся, ты мне еще сегодня вечером понадобишься.

Оказывается, на вечер мы ждем гостей, отец Беренжер устраивает прием, и мне предстоит помогать гостиничному лакею прислуживать им.

…Я снова прогуливался по этому новому, прекрасному Парижу, но теперь уже я не так пристально в него вглядывался, все вспоминал минувшую встречу с кардиналом, и слишком уж путаные мысли и непонятные слова, сбившись в кучу, кружились в голове. "Деспозины", "Меровинги", какие-то там… как их?.. "мелхиседеки"…

"…Его Святейшество – наивнимательнейшим образом…"

Нет, божество! Конечно же, божество, никак иначе!..

И снова откуда-то:

— Ты сказал…

6

Я старик. Мне почти 100. Я пока что, хвала Господу, не утратил способности самостоятельно передвигаться, даже могу иногда выйти из дома.

Однако, считается, что за мной нужен постоянный пригляд. Что ж, наверно. Приглядеть – жив еще я или нет, смержу лишь девять десятых, как сейчас, или уже целиком, как некогда под завывание псов отец Беренжер, сидя на своем восточном троне.