И, как это ни удивительно, такая гляделка у меня, как у барина какого-нибудь, имеется. Причем гляделка совершенно бесплатная. Это моя соседка по лестничной площадке, некая семидесятипятилетняя Роза Вениаминовна, страстная франкоманка. Вся ее корысть заключается лишь в том, чтобы, зайдя, поболтать со мной на французском. Язык этот она неплохо выучила когда-то в детстве, находясь в Париже вместе со своим отцом-дипломатом, которого потом, уже здесь, в холодной России, как она говорит, on a fusillè [17](кстати, мне, находящемуся в этой самой холодной России едва ли не столько же, сколько она, и хлебнувшему поболе, чем она, много привычнее здешнее выражение "поставили к стенке", "пустили в расход" или, если желательно покороче, то просто "шлепнули").

Впрочем, Розе Вениаминовне, после того, как ее отца-дипломата, беднягу, ont fusillè, тоже пришлось кое-чего хлебнуть. О том, "sur ces terreurs", [18]  частенько и говорим. Плюс иногда о другой нашей общей с нею беде – о rhumatisme. [19]  А поскольку обе эти темы для меня одинаково мало приятны, то я бы не сказал, что "глядение" за мной вовсе уж бесплатное. Плата, правда, не особенно велика, но порой, видит Бог, весьма обременительна.

Но это так, к слову… А о чем бишь я?..

Да! Вот!.. Однажды, не так давно, она зазвала меня к себе на чашку чая. И тут на стенах ее комнатенки, отвратительно пропахшей, как и моя, противоревматическими мазями, я вдруг обнаружил фотографии, на которых были в том числе и лица, знакомые мне.

— Метерлинк? — указал я на одну из них.

Взглянула покровительственно, ибо когда-то, до выхода на à la retraite, [20]  была профессором французской филологии, а профессора всегда смотрят на тебя покровительственно, если ты вторгаешься в их вотчину:

— Vous avez lu les pièces de Maeterlinck? [21]

Пришлось объяснять, что les pièces de Maeterlinck я не читал по причине своей вообще не особой расположенности к чтению, и даже этих самых pièces не смотрел, поскольку большим театралом также не являюсь. Да просто-напросто я вживе видел этого самого Метерлинка. Только тут он у вас вполне степенный муж с усами, а в ту пору, когда я его видел, ему едва перевалило за двадцать, он совсем недавно (кажется, в Бельгии) окончил иезуитский колледж, и был он почти никому не известным начинающим поэтом с нежными, как у девицы, щеками и пушком на губах. И называли его тогда просто monsier Moris. [22]

Расширила блеклые глаза:

— Vous йtiez familiers avec le grand Maeterlinck? Vraiment?! [23]

Ну да, именно! Если это только можно так назвать, то да, да, действительно, J'йtais familier avec lui. [24]И не с ним одним, между прочим. Вот это у вас на стене, коли мне память не изменяет, monsieur Stefan. Если быть точным, Стефан Малларме – так, кажется.

Вовсе потерялась:

— Oui, c'est surement lui! Mon Dieu, est-ce que vous йtiez familiers avec lui aussi? Ou seulement avec ses vers? [25]

Да при чем, при чем тут какие-то стихи? Стихов я и вовсе не люблю, мадам!

— Mais si vous ne lisiez pas ses vers, peut-être ce monsieur, familier à vous, n'йcrivait pas autent les vers? Peut être, c'est un tout à fait autre monsieur Mallarme? [26]

Как же! А "Иродиаду", сии драматические фрагменты, кто же, в таком случае, не он, что ли, написал?.. Что, съели, мадам? Выходит – натурально тот самый господин Стефан Малларме, не так ли?.. Да нет, не читал я их, повторяю, не читал я этих фрагментов! И причину вам объяснил уже. А вот видеть этого самого Малларме – один раз, в самом деле, видел. Только в ту пору он был чуть помоложе, чем на вашей фотографии. Коли угодно – весьма приятный господин, большего сказать вам о нем, к сожалению, не могу.

А вот это – месье Клод, Клод Дебюсси; кажется, музыку начинал сочинять, в которой я уж и вовсе мало что понимаю. Тоже был в ту пору гораздо моложе. Да, да, мадам, всех их видел воочию, и нечего так пучить на меня глаза!

Вдруг прищурилась эдак хитренько:

— Permettez de demander – et quand aviez-vous le bonheur de voir ceux-ci? [27]

Когда?.. В самом деле, когда?.. Как огромен этот проделанный мною, уже почти замкнувшийся вековой круг! Но если переступить через эту единичку с двумя нуликами, то получится не так уж много – всего каких-нибудь тринадцать лет. Вперед или назад – какая разница?..

Кажется, эти "treize ans" [28]нечаянно и сорвались у меня с языка – просто запутался в направлении.

Покачала головой, вздохнула понятливо.

— А Шекспира и Гомера вы случайно тогда же где-нибудь там не встречали?

Интересно, где это – там?.. В сумасшедшем доме, что ли? Ну да, приняла, верно, за умалишенного. Всего на какую-нибудь четверть моложе меня, но эту мою лишнюю четвертушку считает достаточной для полного умопомрачения. Нет, нет, глупая семидесятипятилетняя девчонка, с господами Шекспиром и Гомером я не был знаком, не пересеклись наши с ними круги! А вот с этими господами, что висят у вас поблекшими, как ваши глаза, фотографиями на стенах с облезлыми обоями, — с ними я знаком был, как бы вы не качали головой, не закатывали глаза и не прятали эту покровительственную улыбочку за краешками морщинистых губ. Неужели нельзя понять, выбрать нужное направление, когда твоя память беспрерывно движется туда и сюда по этому кругу?

Я знал даже того, за кем Его Святейшество – наивнимательнейшим образом… Того, кто был… Ах, кем, кем же он и вправду-то был?.. Впрочем, вам этого все равно не понять! Как не понять, наверно, и мне. Хотя вот он, рядом, держит меня за руку и тихим голосом говорит: "Ты сказал…"– это при том, что, видит Бог, уж сейчас-то не говорил я ничего такого.

Так чего же удивляться, что я знал и их – и monsier Мориса, и monsier Стефана, и monsier Клода, я видел их так же близко, как вижу сейчас вас! Неужели так трудно понять?.. Уж это даже попроще, чем наш с вами застарелый, как вся старь на земле, le rhumatisme!

…Не понимает…

n

— …А вот мы наконец дождались и нашего господина Малларме! — провозгласил отец Беренжер, когда в гостиную наших апартаментов вошел последний из приглашенных гостей, человек лет сорока пяти (старик, то есть, по моему тогдашнему разумению), худощавый, с несколько впалыми щеками и умными, проницательными глазами.

До него уже пришли пятеро, причем один из этих пятерых был не больше не меньше как епископ. Епископ Бьель, — так его впоследствии представили остальным. Я же, тыкаясь поцелуем в епископскую руку, помню, не ощутил почти ни малейшего благоговения. После утреннего поцелуя кардинальской руки это было бы примерно то же, что, имея при себе сотню франков, возлетать от счастья под небеса при находке монеты в десять су. Да еще ежели находишься при человеке (ежели только он впрямь всего лишь человек), о котором – сам Его Святейшество…

Нет, ничего я такого на сей раз не ощутил, кроме морщинистой кожи под моими губами и все того же запаха тлеющей старости…

Епископ Бьель пришел вместе со своим племянником, коего звали господин Эмиль Хоффе, очень приятным и совсем молодым человеком, лет, наверно, двадцати. Сам епископ был несколько моложе кардинала, которого я видел поутру – пожалуй, на столько же, на сколько господин Хоффе был старше меня, и их сложение по той хитрой арифметике давало такой же округлившийся ноль, ничто, некую гармонию, которую нежелательно разрушать. Поэтому господин Хоффе все время неотлучно сидел рядом с епископом, и говорили они очень слаженно, фраза одного являлась как бы продолжением фразы другого.