— Да, да! — с жаром подхватил явно обрадованный такой похвалой Хоффе. — И расшифровка этих свитков преподобным Сонье лично у меня не вызывает никаких сомнений! Это во-первых… А во-вторых… — Он, слегка замявшись, покосился на своего дядюшку.

— …Во-вторых?.. — подбодрил его тот.

— Во-вторых, — продолжал молодой Хоффе, — так же верно отец Беренжер распознал самое понятие Святого Грааля. Нынче… основываясь большей частью на рыцарских романах, а вовсе не на постулатах Святой церкви, коя вовсе воздерживается от касания этого вопроса… — явно для епископа скороговоркой проговорил он, — Грааль воспринимают как чашу с кровью Христовой. Однако во времена Меровингов в это понятие вкладывался совсем иной смысл, который позднее, после свержения Меровингов, по причинам большей частью политического характера, сознательно пытались всячески затуманить. Пожалуй, первыми восстановили истинный смысл понятия именно тамплиеры во времена первых крестовых походов, и тамплиерская часть свитков преподобного Сонье – тому явное свидетельство. Да, слова "кровь Христова" в обозначении этого понятия присутствуют с самого начала, но в давние времена эти слова имели еще и иное значение, а именно – плоть Христова, то есть отпрыски его рода. И начавшиеся еще в древности поиски Грааля значили в действительности нечто гораздо более насущное, нежели только поиски мифической реликвии. Они значили поиски этих самых отпрысков, раскиданных по всему свету.

— Ах, если бы мы вообще могли знать первоначальный смысл всех слов… — задумчиво, как бы разговаривая с самим собой, произнес Малларме. — Какой глубинный смысл мы увидели бы в совершенно банальных с нашей точки зрения вещах. Увы, нынешняя поэзия слишком погружена в себя и потому на это не способна.

— Именно, именно, — торопливо поддакнул поэту епископский племянник и продолжал свое: — Тут, ясное дело, возникает вопрос: для чего же было затуманивать столь простую истину?..

— И – для чего же? — спросила госпожа Кальве. От нетерпения она, казалось, сейчас воспорхнет вместе со струей воздуха, подувшего из окна.

— Все очень просто и понятно, — отозвался господин Хоффе. — То есть стало таким простым и понятным после расшифровки свитков преподобного Сонье. Меровинги-то и были этими отпрысками! Зачем они и их потомки, скажите на милость, свергнувшим их Каролингам и пришедшим затем Капетингам? Пусть бездельное рыцарство ищет себе какую-то чашу – и того довольно!

— Вы говорите, Меровинги – отпрыски?! — воскликнула госпожа Кальве, и казалось, что теперь она уже в самом деле парила.

— Да, я пришел к такому выводу, — твердо сказал господин Хоффе. — Тому, кстати, имеется еще одно, весьма косвенное подтверждение. Все, безусловно, знают о сбывшемся проклятии тамплиера. Но тут возникает вопрос – почему же с такой точностью оно сбылось? Мало ли кого в ту пору сажали на кол, мало ли кто отпускал проклятья в адрес сильных мира сего! А в какие-то особые кудеснические качества магистра Жака де Моле я, признаться, не особенно верю. Обычный рыцарь того времени, то есть, по нашим нынешним меркам, обычный насильник и убийца. Но одну-то вещь он знал наверняка! Это открывает нам тамплиерская часть свитков нашего преподобного. Не сомневаюсь, Жак де Моле просто-напросто знал, что Капетинги прокляты изначально и бесповоротно, ввиду того, чью кровь они когда-то давно пролили. И уж это проклятье посильнее, ибо идет от сил, кои мы и вообразить-то себе едва ли можем! И сбудется оно, будьте уверены, со всею своей заслуженной суровостью!.. [29]Это, повторяю, лишь косвенное доказательство, более достоверные мы найдем непосредственно в свитках. Вернемся, посему, к Меровингам. Да, их свергли, многих лишили жизни; кровь их, однако…

— …Однако, — вмешался в разговор епископ Бьель, как у них было заведено, начиная фразу последним словом оборванной фразы своего племянника, — превосходный виноград! Право, его вкус помешал мне внимательно слушать тебя, мой мальчик, о чем, право, нисколько не жалею. (А плут он изрядный, этот епископ, подумал я. Виноград и вправду поклевывал изредка, но еще и как при этом слушал! Лишний раз шелохнуться не смел, чтобы чего не пропустить мимо ушей!) Видимо, не только этот чудный виноград, но и мой духовный сан тому причиной, — продолжал он. — Некоторые слова и некоторые фантазии просто-напросто не проникают в мои уши. Впрочем и тех буквально нескольких слов, что все-таки проскользнули, мне довольно для вывода: ты ступаешь, мой мальчик, по опасной тропе. Ты же сам тут недавно говорил, что некоторые тайны – губительны. Боюсь, ты двигаешься как раз к той границе между дозволенным и недозволенным, переступать которую не дозволено никому, кто создан из плоти и костей. Это тебе не детские забавы, наподобие спиритических сеансов… И еще одно предостережение. Ты тут – во всяком случае, мне так показалось (возможно, по глухоте) — пытался изложить тайну нашего друга кюре во всем ее объеме. Уверяю тебя, мальчик мой, великие тайны мира не должны перелагаться на столь несовершенный и не предназначенный для них язык слов. Это все равно, что пытаться переложить на язык слов… ну, скажем, запах розы. Согласитесь, господин Малларме, — обратился он к поэту, — что сие не по силам никому.

И тот отозвался:

— Да, пожалуй, наш язык слишком скуден и несовершенен для этого.

— Видишь! — обрадовался епископ. — Кроме того, это такое же неблагодарное занятие, как растарабанить всем про тайные пассы престидижиатора, только занятие гораздо, гораздо более греховное. Ибо в первом случае ты всего-навсего уничтожишь фокус, а во втором посеешь сумятицу в душах, а что пожнешь, чем это в конце концов обернется, неведомо, кроме Господа, никому… Нет, я не призываю тебя умолкнуть, я лишь хочу по праву своего старшинства дать один совет. Хочешь говорить о тайне господина кюре – говори. Но зачем же расписывать ее во всех подробностях, со всеми там, кажется, (я прослушал) Граалями, Меровингами… Называй ее просто тайной, право, так будет лучше. Так же как запах розы лучше всего называть просто запахом розы, не раскладывая его, как это делают химики, на молекулы.

— Как замечательно сказано! — воскликнула госпожа Кальве. — Вы просто поэт, монсеньор! Вам, мой маленький Метерлинк, — обратилась она к молодому господину Морису, — долго еще надо писать свои стихи, чтобы так образно это выразить. И, продолжая, монсеньор, ваши слова, скажу, как певица, знающая свое дело: пение надо называть просто пением, не раскладывая его на колоратуры, как это делают некоторые наши музыкальные горе-критики… Я вот сейчас… — Она вспорхнула и, как мне показалось, ни разу не прикоснувшись туфельками к полу, как бабочка, стремительно очутилась возле рояля. Она даже крышку успела открыть и поманить пальцем музыканта Дебюсси – видимо, вправду петь вознамерилась. Я едва ли не возненавидел ее в тот момент, настолько мне хотелось дослушать то, что рассказывал господин Хоффе, до конца.

Но епископ Бьель не заметил (или умело сделал вид, что не заметил) этого ее воздушного передвижения. Видимо, ему не меньше, чем мне, хотелось все дослушать, однако же так, чтобы не уронить своего высокого сана. По-прежнему обращаясь к племяннику, он сказал:

— И если, мой мальчик, ты учтешь мои слова, то уверяю, рассказ твой окажется гораздо более занятным. Вот, например, о тамплиерах… Тут, кстати, и греховного меньше: я слышал, в Ватикане даже бродят слухи, что с них когда-нибудь снимут их грехи… Итак – чту там твои тамплиеры?

— …Тамплиеры… — по фамильной традиции с того же слова начал господин Хоффе. — Что ж, о тамплиерах. Принято думать, что их уничтожение связано с тем, что король Филипп опасался их нарастающей силы в Лангедоке или ненавидел кое-кого из них лично, или же просто позарился на их сказочные богатства. Или, в самом деле, верил, что они нашли философский камень и хотел пытками вырвать его секрет… Едва ли. И зачем бы тогда было папе Клименту одобрять разгром верных ему рыцарей-монахов?.. Нет, я думаю, все дело как раз в той самой тайне Грааля… — Он слегка покосился на епископа и сказал: — Не будем, в самом деле, распространяться… Но дело было в Тайне, это не вызывает у меня никаких сомнений. Однако и под самыми страшными пытками они не выдали Филиппу ничего. Да и не думаю, что сама Тайна так уж интересовала Филиппа, не исключаю, что он ее и так знал. Просто он, с согласия папы Климента, хотел, уничтожив тамплиеров, с корнем выкорчевать ее из этого мира.