В ту пору никакая его помощь Серебрякову не требовалась, он собирал эту армию на какой-нибудь непредвиденный случай, поэтому условие поставил только одно: чтобы по первому зову полковник явился к нему.

Уже три года он не трогал полковника – не для того он сколачивал эту армию, чтобы использовать ее по пустяковым делам. Но сегодня был именно такой случай, когда без нее, похоже, никак не обойтись. Про добрую четверть Москвы Головчухин знал совершенно точно кто чем дышит, еще про четверть догадывался, и сейчас его помощи Виктор Арнольдович придавал первостепенное значение.

Серебряков попросил полковника подождать, пока соберутся остальные, и едва они завели какой-то ничего не значащий разговор, как дверной замок щелкнул – значит, и второй гость не замедлился.

То, что гость явился без звонка, ничуть не удивило ни Серебрякова, ни Головчухина.

— Вьюн? — только и спросил полковник.

Виктора Арнольдовича поразило его умение определять воров на слух. Ибо это действительно был знаменитейший московский вор-медвежатник по кличке Вьюн, умевший открывать самые хитроумные сейфы так же легко, как иной открывает обычную мыльницу. У Вьюна к Серебрякову был чисто деловой интерес. Не кто иной как Виктор Арнольдович дал ему в свое время наводку на одно крупное хранилище драгоценных камней, за что, кстати, и получил тогда свою долю – те самые два замшевых мешочка; ради них, собственно, и связался с Вьюном.

Он вышел в прихожую к тому навстречу, ибо кое-что в сегодняшних событиях желал прояснить для себя. Про комнату "Синей Бороды" тот уже знал – он как раз и давал когда-то консультацию касательно надежности этой двери, — поэтому Виктор Арнольдович препроводил его туда и, указав на распахнутый сейф, спросил:

— Как по-твоему, чья могла бы быть работа?

Вьюн минут пять осматривал дверцу, нажимал на кнопки цифрового замка, наконец сказал:

— Не знаю таких. Если б кто так умел – я бы о таком сразу прослышал. Еще взрезать – можно бы; а открыть!.. Хотя, впрочем… Какие циферки установили?

Обычно Виктор Арнольдович в таких случаях заглядывал в таблицы логарифмов, но тут назвал по памяти весь двенадцатизначный код:

— Три – семь – шесть – один – два – ноль – ноль – один – один – пять – шесть – девять.

— Да, и циферки хорошие, — кивнул Вьюн. — Дураки обычно даты какие-нибудь памятные устанавливают – это в пару минут расщелкать можно, а тут – никакой зацепки… Хотя… Ну-ка, где вы книжки держите?

Серебряков провел его в кабинет. Вьюн внимательно оглядел книжные полки и безошибочно достал нужную книжонку.

— Тэ-эк… — проговорил он. — Книжица много пользованная, а вот по содержанию такая, что навряд ли ее на ночь-то читают. Смотрим дальше: одна страничка особенно замусоленная – часто, стало быть, на ней открывали… А вот и подчеркнуто даже! Три – семь – шесть… и так далее.

Да, это был натуральный логарифм от нынешнего возраста Виктора Арнольдовича. Но оказалось – как просто вору, не имевшему понятия о логарифмах, выявить эту цифирь!.. Неужели Колобуил действовал тем же методом? Тогда он еще смышленей, чем Серебрякову представлялось…

Они вместе с Вьюном вошли в гостиную.

— Мое почтение, Семен Игнатьевич, — приветствовал вор полковника.

— Гм, Вьюн… — буркнул тот. — Когда б я имел сильное желание, ты бы у меня еще в шестидесятом году на всю пятнашку загремел.

— Оно пожалуй, — легко согласился вор и бесцеремонно уселся на диван рядом с полковником.

Пара была весьма контрастная – хмурого вида, полноватый, краснолицый полковник и с прилипшей навеки к бледному лицу улыбкой, тщедушный, худой, как стебель, вор, с непропорционально огромными, однако, кистями рук, которыми он (Серебряков это хорошо знал) мог рвать, как бумагу, железные листы.

Нынче Вьюн был необходим Виктору Арнольдовичу, потому что не существовало такой щели, в которую он не нашел бы способ пролезть. Да и смекалка его при теперешних обстоятельствах была далеко не лишней.

Некоторое время они с Головчухиным коротали время, предаваясь воспоминаниям. Если не прислушиваться к их разговору, то внешне выглядело это так, словно погрузились в воспоминания два закадычных друга, а не матерый вор и такой же матерый сыщик.

— А вот в пятьдесят девятом, — сказал вор, — вы бы меня, Семен Игнатьич, ни за что не словили! При всем уважении скажу – не словили бы!

— Мда, это ты ловко тогда придумал – по телеграфным проводам уйти. Прямо канатоходец!.. А в пятьдесят восьмом – взял же тебя! Хоть ты и через трубу ушел, и уже был с аквалангом в Москве-реке!

— Кто ж мог знать, что вы в реке пятерых водолазов наготове держать станете? Кривить душой не буду – в тот раз вам повезло.

— Везение, братец, у картежников, а у меня – расчет. Я как трубу увидел – сразу вычислил, что ты через нее вьюном, как тебе по прозвищу и положено, ускользнешь. Вот по такому расчету и взял.

— А надолго ли? Из Бутырки-то я уже на четвертый день смылся!

— Так то ж из Бутырки, оттуда только ленивый не бегает. А от меня б не ушел…

Их задушевную беседу прервал звонок в дверь. Вошедшая весьма миловидная, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, женщина с бриллиантовыми перстнями на всех десяти пальцах была самой известной бандершей Москвы по прозвищу Пчелка. Пожалуй, даже многоопытный Головчухин не знал об изнаночной стороне жизни столицы столько, сколько эта Пчелка через своих вездесущих "ночных бабочек". Войдя в гостиную, она лишь кивнула своим старым знакомым полковнику и Вьюну, затем устроилась в кресле и, ожидая, пока Серебряков начнет разговор, ради которого он созвал столько знаменитостей, достала моток шерсти, спицы и, не задавая лишних вопросов, принялась за вязание.

Виктор Арнольдович, однако, не спешил начинать, он ждал еще двух гостей, и они тоже не замедлились. Спустя минуту он встречал на пороге моложавого, элегантного мужчину, пахнущего дорогим одеколоном и одетого во все импортное Это был сотрудник внешней разведки, уже сам, вероятно, забывший собственную фамилию и имя. Что, впрочем, не имело значения; Серебряков называл его Эдуардом Сидоровичем, и это вполне устраивало обоих.

Эдуард Сидорович в действительности был даже не двойным, а тройным агентом, о чем, кроме Серебрякова и самого Сидоровича, никто не знал. Это и помогло архангелу Хризоилу, несколько раз избежав почти верной смерти от рук подосланных этим Сидоровичем убийц, в конце концов завербовать его и в свою маленькую армию. Сейчас Эдуард Сидорович нужен был на тот случай, если Колобуила как-то поддерживают спецслужбы или (что, впрочем, маловероятно) Наташа переправлена за границу – в этом случае информация Сидоровича была бы незаменима.

Тройной агент был предельно точен, как английский лорд – вошел одновременно с боем стенных часов. Войдя в гостиную, он кивнул остальным, затем сверился со своими часами и сказал:

— Да, двадцать один ноль-ноль. Как и договаривались. Надеюсь, все уже в сборе?

— Нет, ждем еще одного, — ответил Серебряков. Афанасий что-то запаздывал.

И тут услышал голос этого самого Афанасия, донесшийся из уборной:

— Мене, што ли, чекаете, товарыщ Хрызоил? Та я вже давно тута. Заскочиу тильки по малой нужди – мучи нэма. Звиняйте, што бэз звонка.

— Класс! — восхитился Вьюн. — Высший пилотаж! Я – и то не услышал, как он прошмыгнул!

Если бы он получше знал Афанасия, это его удивило бы менее всего. Афанасий Хведорук от рождения обладал способностями поистине удивительными – мог без труда читать чужие мысли на расстоянии до пятидесяти метров, мог взглядом передвигать предметы, мог иногда (правда, обычно такое происходило непроизвольно, от волнения или от задумчивости) взмывать в воздух.

Такие его способности не могли остаться незамеченными. На родной Херсонщине его чуть было не прибили односельчане, считая лешим. В последнюю минуту спасло МГБ, забравшее его для исследований в одну из своих спецлабораторий. Но там Афанасию не давали пить его любимый портвейн "Бело-розовый", и чудесные способности его начали быстро чахнуть. Вызволением своим оттуда он был целиком обязан Виктору Арнольдовичу. Серебряков имел влияние на одного профессора, общепризнанного, с мировым именем светилу в области психиатрии, тот, осмотрев Афанасия, заявил, что в данных условиях у него судя по всему начались эпилепсоидные приступы и что без длительного клинического лечения его былых способностей не восстановить, и забрал к себе в психиатрическую лечебницу, где с тех пор Афанасий жил без забот и лечился вовсю своим "Бело-розовым", который Виктор Арнольдович в неимоверных количествах не забывал поставлять ему каждый месяц.