В данном деле Виктор Арнольдович рассчитывал на Афанасия больше, чем на всех остальных.
Однако надо было видеть лица всех собравшихся, когда Афанасий робко вбрел в гостиную. Даже Серебряков, все еще не оправившийся от нанесенного Колобуилом удара, не смог сдержать улыбку, остальные же и вовсе едва не прыснули со смеху.
Одеяние этого чудища составляли резиновые галоши на босу ногу, больничные кальсоны с тесемочками, волочившимися по полу, застиранный байковый халат, некогда чернильно-фиолетового цвета, а довершал все сидевший набекрень черный стеганый треух, который он почему-то не пожелал снять.
Невероятной густоты растительность, покрывавшая все его лицо, делала Афанасия и впрямь похожим на лешего. А какой, Боже правый, запах от него растекался! Это уж ни в сказке, ни пером! Гостиную сразу наполнила смесь запахов пота, солдатского цейхгауза, чесночной колбасы, дешевого портвейна, разумеется, "Бело-розового", вонючих папирос "Звездочка", и чего-то еще такого, что Виктор Арнольдович не смог и распознать. "Одеколон ему, что ли, подарить? — подумал Серебряков. — Так смысла ноль: все равно небось сразу же выпьет".
— Звиняйте, товарыщ Хрызоил, што у нужнике задержауся, — пробасил Афанасий. — С дороги приспичело. И звиняйте, што у галошах – по паркету: босиком ноги стынуть, а птахой над полом порхать – оно як-то несурьезно…
— Ладно, — махнул рукой Виктор Арнольдович. — Ты только с "Бело-розовым" нынче-то не перебрал? Мне надо, чтобы ты сегодня был к делу готов.
— Дак я ж усегда готов, як юный лэнинец, — сказал Афанасий и для пущей убедительности отдал пионерский салют. — А для вас, товарыщ Хрызоил – дык и на усё готов! Вы ж мне – як ридный тата.
Полковник Головчухин и Вьюн только усмехнулись, а тройной агент и Пчелка брезгливо поморщились. Афанасий заметил это и пробасил:
— А ты нэ моршись, гражданка Пчелка. Не забыла, як самую у сороковом годе у нужнике у Горькоуских лагерях зэчки топили за то, што "куму" ходила стучать?
— Да, класс! — снова с восхищением отозвался Вьюн, а Пчелка сказала надменно:
— Не помню, чтобы мы с вами когда-нибудь были знакомы, гражданин… уж не знаю как вас там.
— Ну, знакомы мы али как, — отозвался Афанасий, — а тильки мой тебе, гражданка Пчелка, совет. Чего ты там себе на ночь с гражданином агентом напридумала – так выбрось лучше из головы: у его эта ночь целиком занятая – у гостинице "Метрополь" с гражданкой дружеской Хвинландии Энке… по хвамилии – хрен выговоришь… устреча по ихним бгентским делам… — Он подмигнул лощеному Эдуарду Сидоровичу мохнатой ресницей: — С очень приятственным, як разумею, продолжением. Ваша нэ пляшет, гражданка Пчелка, звиняйте мене за прямоту.
Эдуард Сидорович густо покраснел, а Пчелка смотрела на Афанасия с ненавистью и крепко сжимала спицу – довольно, кстати, грозное оружие в ее руке, не раз уже ее использованное – того и гляди воткнет ему в бок. Боясь, что это вправду случится, Серебряков поспешил сказать:
— Друзья мои, хватит пустых разговоров. От согласованности наших действий нынче зависит многое. Надеюсь, вы сумеете мне помочь.
С этими словами он дал каждому увеличенную фотографию Наташи и попросил незамедлительно начинать поиски. Подробностей объяснять не стал. Ну а с Колобуилом – это уж его собственная забота.
Все молча спрятали фотографии, но Афанасий прежде осмотрел, даже обнюхал свою.
— Гм, нэ чую… Ныгде нэ чую… — проговорил он. — Як вы там, товарыщ Хризоил? Почуялось мене, вы Кулубуила якого-то в мыслях помянули? Може, его, Кулубуила этого чертова, тоже пошукать?
Да, с этим Афанасием надо было держать ухо востро! Никакого "Кулубуила" Виктор Арнольдович ему "шукать" не велел, а за нахождение Наташи посулил внеочередной ящик "Бело-розового".
— Да мы ж… мы ж и даром усегда готовы! — пробасил Афанасий, растроганный. — А кады-ть вы еще и так!.. Нэ кручиньтесь, сшукаем вашу Наталию!
Остальные, лишь кивая понятливо, стали расходиться. Серебряков не сомневался, что каждый из них сделает все, что сможет. Афанасия, однако, Виктор Арнольдович все же ненадолго придержал.
— Про Колобуила больше не болтай, — приказал он. — И вообще не суйся туда, куда тебя не просят. Снова, что ли, в лабораторию захотел?
— Да я ж… — не на шутку испуганный, забормотал Афанасий. — Я ж… Я ж, товарыщ Хрызоил…
— И про Хризоила забудь, — прикрикнул на него Серебряков. — Как было велено меня называть?
— Етим… Вихтер Арнольдычем…
— Вот так и называй!
— Есть!
— И других не пугай. Мысли читаешь – так таи при себе. Вон, Пчелка тебя чуть спицей не приколола. Научись язык свой придерживать!
Афанасий встал навытяжку:
— Есть, товарыщ Хры… Товарыщ Вихтер Арнольдьевич!.. Считайте язык откусиу, як краковскую колбасу! — Потом жалобно заныл: — Тока мене туда, под сухий закон, не выдавайте Христа ради…
— Ладно, — сжалился над ним Серебряков. — Ты главное девушку мне отыщи.
— Вы мене, что ли, не знаете, товарыщ Вихтер Арнольдьевич? Под землей отыщу!
"Под землей" – это Серебрякову не понравилось.
— Иди, выполняй, — строго сказал он.
За неимением каблуков, Афанасий сколь мог громко чавкнул галошами:
— Есть выполнять!.. Я тока-то с вашего созволения на дорожку схожу, а то напужали вы меня… — и, получив такое соизволения, ринулся в туалет.
Оттуда он перешел в ванную, и Виктор Арнольдович понял, что если Афанасий сейчас вытрет руки, то полотенце уже ни одна прачечная не спасет, придется выкидывать. Ну да Бог с ним, невелика потеря.
Вода из крана, однако, не лилась. Когда через пару минут Серебряков приоткрыл дверь, Афанасия в ванной уже не было. Зачем он туда заходил, тоже мигом стало ясно – половина жидкости для бритья "Свежесть" в бутылке отсутствовала: свой долгий обратный путь в психолечебницу это чудо-юдо оценило именно в такую дозу.
Виктор Арнольдович вернулся в гостиную. Теперь, когда его армия знала, что ей делать в ближайшее время, следовало подумать и о своих собственных действиях, ибо с чего ему начинать, он пока еще не знал.
Да, тут было над чем поразмыслить…
СОВ. СЕКРЕТНО
Председателю ВЧК
тов. Дзержинскому Ф. Э.
(сов. секретно)
…по Вашему поручению, выяснить в конце концов, хоть и немногое, но все-таки удалось.
В конце XVIII века текст этого послания составил царь Павел I, вдохновленный на то каким-то рыцарем Мальтийского ордена (как известно, мальтийцы по приглашению того же Павла на некоторое время осели в С.-Петербурге). В послании якобы содержались мрачные пророчества совершенно нематериалистического характера, на предмет далекого будущего России. А прочесть его по настоянию Павла мог только тот, кто будет править Россией спустя ровно сто лет после него.
Как известно, таким монархом стал не ушедший от народного гнева император Николай II Кровавый.
Однако, прочтя послание (а случилось это в 1900-м году), Николай ужаснулся и бросил его в камин. И никогда никому о прочитанном тексте не рассказывал.
Тем не менее какие-то следы павловского послания остались. Но тут приходится забредать в дебри чистого идеализма.
В том же 1900-м году в Петербурге существовала некая девица, работавшая на царскую охранку. Якобы в состоянии транса она умела прочитывать сожженные бумаги, чем помогла отправить на каторгу и в ссылку многих преданных делу пролетарской революции…
На этих строках писавший бумагу призадумался. Словечко "якобы" вклинилось, как гвоздь в неудобное место. С одной стороны, девица эта "якобы умела", с другой – в Сибирь люди без всяких "якобы" ушли. Но и без "якобы" никак было нельзя – вышел бы явный идеализм, за который по головке тут, в ВЧК, поди, не погладят. Так, с "якобы", решил и оставить. И усугубил даже: