Но мы по-прежнему топтались на месте и были уверены, что не продвинемся ни на шаг, пока не притащим режущие инструменты и не вскроем машину, чтобы узнать, с чем ее едят.

Мы взяли одну машину и поволокли ее по коридорам. Добравшись до выхода, мы подумали, что дальше ее придется тащить на руках. Но ошиблись. Она заскользила по земле и даже по сыпучему песку не хуже, чем по коридорам.

После ужина Хэч спустился в рубку управления двигателями и вернулся с режущим инструментом. Металл был прочный, но в конце концов нам удалось содрать часть кожуха.

При взгляде на внутренности машины мы пришли в бешенство. Это была сплошная масса крошечных деталей, перевитых так, что в них сам черт не разобрался бы. Ни начала, ни конца найти было невозможно. Это было что-то вроде картинки-загадки, в которой все линии тянутся бесконечно и никуда не приводят.

Хэч залез в машину обеими руками и попытался отделить детали друг от друга.

Немного погодя он проворчал:

— Они ничем не скреплены друг с другом. Ни винтов, ни шарнирных креплений, даже простых шпонок нет. Но они как-то липнут друг к другу.

— Это уже чистое извращение, — сказал я.

Он взглянул на меня с усмешкой.

— Может быть, вы и правы.

Он снова полез в машину, ушиб костяшки пальцев и принялся их сосать.

— Если бы я не знал, что ошибаюсь, — заметил Хэч, — я бы сказал, что это трение.

— Магнетизм, — предположил Док.

— Послушайте меня, Док, — сказал Хэч. — Вы в медицине и то не шибко разбираетесь, так что позвольте уж заниматься механикой мне.

Чтобы не дать разгореться спору, Фрост поспешил вмешаться:

— Эта мысль о трении не так уж нелепа. Но в таком случае детали требуют совершенной обработки и шлифовки. Из теории известно, что если вы приложите две отшлифованные до совершенства поверхности друг к другу, то молекулы деталей будут взаимодействовать и сцепление станет постоянным.

Не знаю, где Фрост поднабрался всей этой премудрости. Обычно он был, как и все мы. но иногда говорил такое, что мы рты разевали. Я никогда не расспрашивал его о прошлом; такие вопросы задавать было просто неприлично.

— Дай-ка взглянуть. Может, я справлюсь. — сказал Фрост.

Хэч даже не огрызнулся. Ему утерли нос.

Фрост начал сдавливать, растягивать, скручивать, расшатывать путаницу деталей, и вдруг раздался шипящий звук, будто кто-то медленно выдохнул воздух из легких, а все детали распались сами. Они разъединились как-то очень медленно и, позвякивая, свалились в кучу на дно кожуха.

— Смотри, что ты натворил! — закричал Хэч.

— Ничего я не натворил, — сказал Фрост. — Я просто посмотрел, нельзя ли выбить одну детальку, и только это сделал, как все устройство рассыпалось.

Он показал на детальку, которую вытащил.

— Знаешь, что я думаю? — сказал Блин. — Я думаю, машину специально сделали так, чтобы она разваливалась при попытке разобраться в ней. Те, кто ее сделал, не хотели, чтобы кто-нибудь узнал, как соединяются детали.

— В этом есть смысл, — сказал Док. — Не стоит с этим возиться. В конце концов машина не наша.

— Док, — сказал я, — вы странно ведете себя. Я никогда не замечал, чтобы вы отказывались от своей доли, когда мы что-нибудь находили.

— Я ничего не имею против, когда мы ограничиваемся тем, что на вашем изысканном языке называется полезными ископаемыми. Я могу даже переварить воровство произведений искусства. Но когда дело доходит до воровства мозгов… а эта машина — думающая…

Вдруг Фрост вскрикнул.

Он сидел на корточках, засунув голову в кожух машины, и я сперва подумал, что его защемило и нам придется вытаскивать его, но он выбрался сам как ни в чем не бывало.

— Я знаю, как снять колпак, — сказал он.

Это было сложное дело, почти такое же сложное, как подбор комбинации цифр, отпирающих сейф. Колпак крепился к месту множеством пазов, и надо было знать, в какую сторону поворачивать его, чтобы в конце концов снять.

Фрост засунул голову в кожух и подавал команды Хэчу, который крутил колпак то в одну сторону, то в другую, иногда тянул его вверх, а порой и нажимал на него, чтобы выпутать его из системы пазов, которыми он крепился. Блин записывал комбинации команд, которые выкрикивал Фрост, и Хэч, наконец, освободил колпак.

Как только его сняли, загадки как не бывало. Это был шлем, оснащенный множеством приспособлений, которые позволяли надеть его на любой тип головы. В точности, как сиденье, которое приспособлялось к любому седалищу.

Шлем был связан с машиной эластичным кабелем, который дотянулся бы до головы любого существа, усевшегося на сиденье.

Все это было, разумеется, прекрасно. Но что это была за штука? Переносный электрический стул? Машина для перманентной завивки? Или что-нибудь другое?

Фрост и Хэч покопались в машине еще и нашли наверху, как раз под тем местом, где был колпак, поворотную крышку люка, а под ней трубу, которая вела к механизму внутри кожуха. Только теперь этот механизм лежал грудой распавшихся деталей.

Не надо было обладать слишком большим воображением, чтобы понять, для чего эта труба. Она была размером точно с динамитную шашку.

Док вышел и вернулся с бутылкой. Сделав глотка по два, они с Хэчем пожали друг другу руки и сказали, что теперь зла не помнят. Но я не очень-то в это верил. Они мирились много раз и прежде, а потом и дня не проходило, как они были готовы вцепиться друг другу в глотку.

Трудно было понять, почему мы устроили празднество. Мы, разумеется, узнали, что машину можно приспособить к голове, а в трубу положить динамитную шашку… и все же для чего это все надо, мы не имели никакого представления.

По правде говоря, все были немного испуганы, хотя никто в этом не признался бы.

Естественно, мы начали гадать, что к чему.

— Это, наверно, машина-врач, — сказал Хэч. — Садись запросто на сиденье, надевай шлем на голову, суй нужную шашку и вылечишься от любой болезни. Да это же было бы великое благо. И совсем не надо беспокоиться, знает ли твой врач свое дело или нет.

Я думал, Док вцепится в Хэча, но он, видимо, вспомнил, что мирился с Хэчем, и не бросился на него.

— Раз уж наша мысль заработала в этом направлении, — сказал Док, — давайте предположим большее. Скажем, это машина, возвращающая молодость, а шашки набиты витаминами и гормонами. Проходи процедуру каждые двадцать лет и останешься вечно юным.

— Это, наверно, машина-преподаватель, — перебил его Хэч. — Может быть, эти шашки набиты знаниями. Может быть, в каждой из них полный курс колледжа.

— Или наоборот, — сказал Блин. — Может, эти шашки высасывают все, что ты знаешь. Может, в каждой из этих шашек по истории жизни одного человека.

— А зачем записывать биографии? — спросил Хэч. — Немного найдется людей, ради биографий которых стоило бы городить все это.

— Вот, если предположить, что это что-то вроде коммуникатора, — сказал я, — тогда другое дело. Возможно, это аппарат для ведения пропаганды, для религиозных проповедей. Или это карты. А может, это не что иное, как склад деловых записей.

— Или, — сказал Хэч, — этой штукой можно прихлопнуть кого-нибудь в мгновение ока.

— Не думаю, — сказал Док. — Чтобы убить человека, можно найти способ полегче, чем сажать его на сиденье и надевать ему на голову шлем. И это не обязательно коммуникатор.

— Есть только одни способ узнать, что это, — сказал я.

— Боюсь, — догадался Док, — что нам придется прибегнуть к нему.

— Слишком сложно, — возразил Хэч. — Не говоря уже о том, что у нас могут быть большие неприятности. Не лучше ли бросить все это к черту? Мы можем улететь отсюда и поохотиться за чем-нибудь попроще.

— Нет! — закричал Фрост. — Этого делать нельзя!

— Интересно, почему нельзя? — спросил Хэч.

— Да потому, что мы всегда будем сомневаться, не упустили ли мы куш.

Мы знали, что Фрост прав, но не торопились согласиться с ним.

Наконец мы потянули жребий, и Блину не повезло.

— Ладно, — сказал я. — Завтра с утра пораньше…