— Что там, с утра! — заорал Блин. — Я хочу покончить с этим сейчас же.

Он боялся, и ему, право, было чего бояться. Да и я чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы вытащил короткую спичку.

Не люблю болтаться по чужой планете после наступления темноты, но тут уж пришлось. Откладывать на завтра было несправедливо по отношению к Блину. И кроме того, мы увязли в этом деле по самые уши и не ведали бы покоя, пока не разузнали бы, что нашли.

И вот, взяв фонаря, мы пошли к силосной башне. Протопав по коридорам, которые показались нам бесконечными, мы вошли в зал, где стояли машины.

Они все вроде были одинаковые, и мы подошли к первой попавшейся. Пока Хэч снимал шлем, я приспосабливал для Блина сиденье, а Док пошел в соседнюю комнату за шашкой.

Когда все было готово. Блин сел на сиденье.

Вдруг из меня поперла глупость.

— Послушай, — сказал я Блину, — почему должен делать это непременно ты?

— Кому-то надо, — ответил Блин. — Так мы скорее всего узнаем, что это за штука.

— Давай я сяду вместо тебя.

Блин обозвал меня нехорошим словом, чего он делать не имел никакого права, потому что я просто хотел помочь ему. Но я его тоже обозвал, и все стало на свои места.

Хэч надел шлем на голову Блину. Края шлема опустились так низко, что не стало видно лица Блина. Док сунул шашку в трубу, и машина, замурлыкав, заработала, а потом наступила тишина. Не совсем, конечно, тишина… если приложить ухо к кожуху, слышно было, как машина работает.

С Блином ничего особенного не случилось. Он сидел спокойный и расслабленный, и Док принялся сразу же следить за его состоянием.

— Пульс немного замедлился, — сообщил Док, — сердце бьется слабее, но, по-видимому, никакой опасности нет. Дыхание частое, но беспокоиться не о чем.

Мы ждали и ждали. Машина работала, а размякший Блин сидел в кресле. Он был расслаблен, как собака во сне, — возьмешь его руку, и кажется, что из нее начисто вытопили кости. Мы волновались все больше и больше. Хэч хотел сорвать с Блина шлем, но я ему не позволил. Черт его знает, что могло произойти, если бы мы остановили это дело на середине.

Машина перестала работать примерно за час до рассвета. Блин начал шевелиться, и мы сняли с него шлем.

Он зевнул, потер глаза и выпрямился. Когда он увидел нас, вид у него сделался немного удивленный — он узнал нас вроде бы не сразу.

— Ну как? — спросил его Хэч.

Блин не ответил. Видно было, что он приходил в себя и что-то вспоминал, собираясь с мыслями.

— Я путешествовал, — сказал он.

— Кинопутешествие! — с отвращением сказал Док.

— Это не кинопутешествие. Я там был. На планете, на самом краю Галактики, наверное. Ночью там мало звезд, да и те, что есть, совсем бледные. И над головой двигается тонкая полоска света.

— Значит, видел край Галактики, — кивнув, сказал Фрост. — Что его, дисковой пилой, что ли, обрезали?

— Сколько я просидел? — спросил Блин.

— Довольно долго, — сказал я ему. — Часов шесть-семь. Мы уже стали беспокоиться.

— Странно, — сказал Блин. — А я могу поклясться, что был там больше года.

— Давай-ка уточним, — сказал Хэч. — Ты говоришь, что был там. Ты хочешь, наверно, сказать, что видел эту планету.

— Я хочу сказать, что был там! — заорал Блин. — Я жил с этими людьми, спал в их норах, разговаривал и работал вместе с ними. Когда я в огороде работал, я себе кровавый мозоль мотыгой натер. Я ездил с места на место и насмотрелся всякой всячины, и все это было по-настоящему — вот как я сижу сейчас здесь.

Стащив его с сиденья, мы пошли обратно на корабль. Хэч не позволил Блину готовить завтрак. Он что-то состряпал сам, но кок из него был никудышный, и ничего в рот не лезло. Док откопал бутылочку и дал хлебнуть Блину, а всем остальным не досталось ни капля. Он сказал, что это лечебное, а не увеселительное средство.

Вот такой он бывает иногда. Настоящий жмот.

Блин рассказал нам о планете, на которой побывал. Правителей на ней, кажется, вообще не было, так как она в них не нуждалась, но богатой жизни тоже не было — довольно простодушные жители ее занимались примитивным сельским хозяйством. Блин сказал, что они похожи на помесь человека с кротом, и даже пытался нарисовать их, но толку от этого получилось мало, потому что Блин художник был липовый.

Он рассказал нам, что они выращивают, что едят, и это было потешно. Он даже легко называл имена местных жителей, припоминал, как они разговаривают — язык был совсем незнакомый.

Мы забросали его вопросами, и он всегда находил ответы, причем было видно, что он не выдумывал. Даже Док, который с самого начала был настроен скептически, склонялся к мысли, что Блин и в самом деле посетил чужую планету.

Поев, мы погнали Блина в постель, а Док осмотрел его и нашел, что он вполне здоров.

Когда Блин с Доком ушли, Хэч сказал мне и Фросту:

— У меня такое ощущение, будто доллары уже позвякивают у нас в карманах.

Мы оба согласились с ним. Мы нашли развлекательное устройство, какого сроду никто не видел.

Шашки оказались записями, которые не только воспроизводили изображение и звук, но и возбуждали все прочие чувства. Они делали это так хорошо, что всякий, кто подвергался их воздействию, ощущал себя в той среде, которую они воссоздавали. Человек как бы делал шаг в воспроизводимое и становился частью, он жил там.

Фрост уже строил планы.

— Мы могли бы продавать эти штуки, — сказал он, — но это было бы глупо. Нам нельзя выпускать их из рук. Мы будем давать машины и шашки напрокат, а так как запас их будет только у нас, мы станем хозяевами положения.

— Мы можем рекламировать годичные каникулы, которые длятся всего полдня, — добавил Хэч. — Это как раз то, что нужно администраторам и прочим очень занятым людям. Ведь только за субботу и воскресенье они смогут прожить четыре-пять лет и побывать на нескольких планетах.

— Может быть, не только на планетах, — подхватил Фрост. — Может быть, там записаны концерты, посещение картинных галерей или музеев. Или лекции по литературе, истории и тому подобное.

Мы чувствовали себя на седьмом небе, но усталость взяла свое, и мы пошли спать.

Но я лег не сразу, а достал бортовой журнал. Не знаю уж, зачем мне было возиться с ним вообще. Вел я его как попало. Месяцами даже не вспоминал о нем, а потом вдруг несколько недель записывал все кряду. Делать запись сейчас мне было, собственно, ни к чему, но я был немного взволнован, и у меня почему-то было такое, ощущение, что последнее событие надо записать черным по белому.

Я полез под койку и вытянул железный ящик, в котором хранились журнал и прочие бумаги.

Их набралось там у меня чертовски много, и по большей части все это был хлам. Когда-нибудь, говорил я себе, я выброшу его. Там были пошлинные документы, выданные в сотне различных портов, медицинские справки и другие бумаги, срок действия которых давно уже истек. Но среди них я нашел и документ, закрепляющий мое право собственности на корабль.

Я сидел и вспоминал, как двадцать лет назад купил этот корабль за сущие гроши, как отбуксировал его со склада металлолома, как года два тратил все свободное время и все заработанные деньги на то, чтобы подлатать его и подготовить к полетам в космос. Не удивительно, что нас называют отпетыми. С самого начала наш корабль был развалиной, и все двадцать лет мы только и делали, что клали заплату на заплату. Уже много раз он проходил технический осмотр только потому, что инспектору ловко совали взятку. Во всей Галактике один Хэч способен заставить его летать.

Я продолжал разбирать бумаги, думая о Хэче и обо всех остальных. Я немного расчувствовался и стал думать о таких вещах, за которые вздул бы всякого другого, кто осмелился бы сказать их мне. Я думал о том, как мы все спелись и что любой из команды отдал бы за меня жизнь, а я свою — за любого из них.