Дебора подъехала к школе.

— Я… не понимаю, как они смогут узнать?

— На руле мои отпечатки пальцев, — сказала Грейс.

— Они не будут снимать отпечатки пальцев, — возразила Дебора. — Полиция полагает, что за рулем была я. О тебе ничего не спрашивали. Кроме того, я прикасалась к рулю после тебя, когда доставала документы из бардачка.

— Специально? — спросила Грейс, ее голос казался испуганным.

Дебора вдруг почувствовала себя виноватой.

— Нет. Я подумала об этом уже потом. — Она судорожно вздохнула. — Не смотри на меня так, дорогая. Я этого не хотела. Если бы полиция хоть раз спросила, кто был за рулем, я бы сказала. Я всегда ценила честность, ты это знаешь. — Грейс фыркнула. — И то, что в этом случае мы не совсем честны, мучает меня так же, как и тебя. Я приняла решение, которое считала правильным. Могло быть и по-другому, но что сделано, то сделано.

Сначала Грейс ничего не сказала. Она посмотрела в свой учебник, потом на школу. Когда ее взгляд наконец остановился на Деборе, в глазах читался вызов.

— Так ты пойдешь сегодня в спортзал?

— Да, — пообещала Дебора. — Обязательно.

Дебора не пряталась. Скорее, старалась казаться незаметной. Но принимая во внимание смерть Кельвина МакКенны, это было естественно.

Прислушавшись к замечаниям Грейс, она посмотрела на ситуацию с другой стороны. Как обычно по утрам, Дебора заехала в кондитерскую и специально поздоровалась с каждым лично. Когда одна женщина спросила, как у нее дела, Дебора решила провести эксперимент и ответила:

— Прекрасно.

Расположившись на диване, где всегда сидела, она выпила кофе и съела ореховую булочку, просматривая медицинский журнал. Она была у всех на виду. Никто не мог обвинить ее в том, что она прячется.

— У тебя все хорошо? — спросила Джил, одетая сегодня в желтую футболку. Она поставила на стол свой напиток и сказала: — Есть что-нибудь новенькое насчет того, чего нельзя беременной женщине? Ни вина. Ни рыбы. Ни красного мяса. Ни искусственных подсластителей. Ни кофеина. Не спать на правом боку. Погоди, или на левом? Никаких обезболивающих сильнее тайленола. Речь идет о новейшем методе предохранения — придумать столько запретов, чтобы женщина задумалась, а стоит ли заводить детей.

Дебора улыбнулась и посмотрела на троих работников за стойкой, которые принимали заказы.

— Кто-нибудь здесь знает?

— Нет. Я только что раскатала тесто на целую партию печенья, как делаю каждое утро. И никто не догадается, что я пью кофе без кофеина, а не черный. Я придумала несколько видов печенья, но так на меня могло подействовать и лето. Со вкусом манго, черники, малины. Это определенно лучшее время года для беременности.

— Мне бы действительно очень хотелось, чтобы ты рассказала папе о ребенке. Это бы его встряхнуло. Выходные выдались тяжелыми.

— Почему?

— В субботу утром он не принял нескольких пациентов, а вчера не приехал на завтрак.

— Странно, — сухо заметила Джил. — В последний раз, когда я была у папы, он ухаживал за кустами мимозы так, словно жить без них не может.

— Возможно, так оно и есть, — сказала Дебора. — Он меня иногда беспокоит. Проводит вечера в одиночестве.

— Пьет.

Дебора кивнула.

— Он тоскует по маме.

— И я тоскую, но не напиваюсь, чтобы заполнить пустоту.

— Ты не была жената на ней сорок лет.

— Нет, но она была моей мамой. И моим партнером по бизнесу. Мы мечтали о том, чтобы открыть свою кондитерскую, еще когда я училась в школе. Уверена, ты об этом не знала.

— Не знала, — удивленно ответила Дебора.

— Я думала, что для меня это будет идеальным решением, потому что я всегда любила помогать маме на кухне, а работа кондитера не требует высшего образования. Я не подозревала, сколько мне придется узнать о бизнесе. Но мама в меня верила. Бедняжка, она всегда балансировала в разговорах с папой, когда речь заходила обо мне.

Дебора поняла, что Рут Барр балансировала во многих вещах. Майкл не был тираном. Просто он был человеком определенных взглядов. В девяноста восьми случаях из ста он оказывался прав. Остальные два неизбежно касались завышенных требований по отношению к детям.

Дебора закончила есть и вытерла руку салфеткой.

— Мама когда-нибудь лгала нарочно?

— Не думаю, — ответила Джил. — Она просто не говорила отцу того, чего ему не следовало знать.

— Правильно. Так, значит, нам следует побеседовать с ним о выпивке?

— Зависит от того, насколько это серьезно.

— Он пьет вечером, пока не уснет.

— Каждый вечер?

— Думаю, практически каждый. — Дебора откинулась на спинку дивана. — Папе одиноко. Ему не хватает цели в жизни. Скажи ему о ребенке, Джил. Думаю, это поможет.

— Чтобы мой ребенок стал объектом его злости?

— Это может дать ему новый смысл в жизни.

— Если у папы недостаточно причин, чтобы жить, мой ребенок не поможет. Это его только разозлит.

— Возможно. А может, и нет.

— То, что он пьет, как-то отражается на работе?

Дебора сделала глоток кофе, затем поставила чашку.

— Отец не может вовремя проснуться. Он раздражителен по утрам.

— Это негативно влияет на него как на врача?

— Пока нет. И я за этим слежу. Можешь представить, что будет, если он неправильно поставит диагноз из-за того, что по чуть-чуть пьет из бутылки, лежащей в ящике стола? — Это был оправданный страх, достойный повод для страхования от ошибок практикующих специалистов. — С прошлой недели папа зациклился на моей репутации. А как насчет его собственной? Что будет с моей репутацией, если он сделает что-нибудь не так? Может, мне следует с ним поговорить? В разговорах с пациентами я часто использую выражение «злой гений». Я злой гений отца?

Джил взяла ее за руку и встала.

— Я не собираюсь об этом разговаривать. Не знаю, чем занимается отец, потому что он держит меня на расстоянии вытянутой руки. Ты подаешь ему выпивку? Нет. Ты заставляешь его пить? Нет. Ты отказываешься признавать, что это может привести к проблемам? Да, потому что ты боишься его реакции. Я бы на твоем месте тоже боялась. Видишь, в чем мне повезло? Твоя жизнь тесно связана с его жизнью. Моя — нет.

— Связана, — возразила Дебора, потому что честность для нее была превыше всего. Она думала о том, как Джил бунтовала дома и в школе по поводу того, что ее воспринимали как ребенка. — Слишком многие из твоих поступков — эго вызов ему. Так было всегда. А насчет нежелания признавать…

— Это не одно и то же, — заметила Джил с легкой улыбкой. — Если ты будешь отрицать, что он пьет рано или поздно ты поплатишься за это. Если я не буду признавать его влияние на меня, на мне э го никак не отразится.

Вскоре Дебора подъехала к дому. Если поведение отца на выходных было предвестником того, что ожидает ее сегодня, то ей предстояла ссора. Собравшись с духом, она вошла в кухню.

Майкл уже был там, бодрый и веселый, сидел за столом. Он оделся, сделал кофе и, обхватив ладонями кружку, читал газету. Отец не только съел свой рогалик, но, судя по темным крошкам на тарелке, сначала его поджарил.

— Доброе утро, — облегченно вздохнув, поздоровалась Дебора.

— Доброе утро, — улыбаясь, сказал он. — Дети в школе?

— Да. — Она прислонилась к двери. — Ты хорошо выглядишь. Это новый галстук?

Майкл посмотрел вниз. Взял галстук в руку.

— Твоя мама подарила мне этот галстук незадолго до того, как заболела. Я не хотел его носить. — Он поднял голову и подмигнул. — Она говорит, что мне нужно взять себя в руки, и этот галстук должен мне помочь. Думаешь, поможет?

Улыбка Деборы стала еще шире.

— Наверняка. — Она почувствовала огромное облегчение — и оттого, что опять видит отца таким же жизнерадостным, как раньше, и оттого, что избежала ссоры. — Что еще говорит мама?

— Что я утонул в жалости к себе. — Он приподнял бровь.

— Возможно. Что еще?

— Что то, что я не принял утренних пациентов, непростительно. Дебора взмахнула рукой.