Иногда комиссар начинал рассказывать эпизоды из своей боевой жизни в Испании, где он пробыл больше года. Чуяли мы в его словах правдивость и убежденность, улавливали в его рассказах не только внешний ход событий, но и внутреннюю их закономерность. Меня поражала скромность комиссара. Себя он как-то обходил, выставлял сторонним очевидцем.

А его советом относительно собственной инициативы мы не преминули воспользоваться.

Когда он пришел к нам в следующий раз, мы обратились к нему с просьбой: «Разрешите у фрицев разжиться провизией!»

- Каким это образом вы собираетесь разжиться?

- Обоз фашистский на большаке подкараулим.

Подумав, он сказал:

- Так и быть, переговорю об этом с комбатом.

Навещало нас и бригадное начальство. Запомнилась встреча с полковником Курышевым и комиссаром Щербиной. Вызывают как-то меня в штаб батальона. «Не награду ли уж получать»,- подумал я и припустился к штабной избе. Вывернувшись из-за ее угла, оступился, попав ногой в запорошенную снегом воронку, и растянулся во весь рост.

- Чтобы тебе сдохнуть, собаке! - ругнулся я в адрес фюрера. И еще кое-что добавил… по щедрости русского сердца.

- Кого это вы, товарищ десантник, так ругаете? - раздался надо мной голос.

Глянув снизу вверх, я так и застыл. С добродушной усмешкой смотрели на меня комбриг и комиссар. Я сразу узнал их, хотя и вооружены и одеты они были неотличимо от десантников - в маскхалатах. Обретя наконец способность двигаться, я выпрыгнул из воронки и, стараясь скрыть смущение, замер по стойке «смирно», лихорадочно соображая, что ответить. А получилось в той же ругательной интонации:

- Адольфа косопузого, товарищ комбриг!

Этим прозвищем мы частенько крестили между собой Гитлера. Спохватился, что сказал лишнее, да уже поздно было. Держа руки по швам, стоял, ожидая разноса. Мыслимое ли дело - «выражаться» при начальстве..

- Ну и ну! - сказал комбриг, а комиссар рассмеялся и опять спросил:

- А как ты считаешь, разобьем мы фашистов или уж очень они сильны?

- Разделаем под орех и в Берлине побываем,- храбрился я.

- А все так думают? - улыбнулся комиссар.

«Разноса не будет», - обрадовался я и браво отрубил: - Все до одного, товарищ комиссар!

- Это хорошо, - сказали командиры и, посмотрев на меня, доброжелательно добавили: - Боевого счастья тебе, товарищ десантник!

А в штаб меня вызывал писарь. Ему, видите ли, нужно было уточнить мой домашний адрес, а по таким пустякам, как он выразился, ходить на «передок» у него не хватало времени.

- Вот гусь, а!

Прошло после дня три, когда к нам снова заявился комиссар роты и порадовал разрешением на вылазку.

Все наше отделение деятельно стало готовиться к рейду на большак, километрах в пятнадцати от нашего расположения. Подобрали лыжи по росту (их сбросили нам на парашютах), начистили автоматы (ими мы вооружились только что перед этим), набили патронами по три диска. Ко всему дополнительно вооружились трофейными парабеллумами. Двое суток отдыхали и отсыпались, а потом, в ночь на третьи, как только угасла вечерняя заря, отправились в путь. Отдохнувшие, шли ходко за сержантом Юрой, сверяя путь по компасу и карте. А ему-то, новгородскому лесничему, как свободно дышалось в лесу!..

Далеко за полночь подул свежий ветерок и разогнал тучи на небе. Зябким светом засветила луна. Делая короткие остановки, мы шли, оставляя за собой серебристую от лунного света дорожку. Под лыжами поскрипывал снег. Покачивались деревья, отбрасывая смутные тени.

Шли друг за другом, готовые в случае опасности в любую минуту раствориться в безмолвии заснеженного леса, в расплывчатых тенях елей и сосен или встретиться с врагом в жестокой кровавой схватке.

С рассветом вышли к большаку. Он вдоль самой кромки леса дугой проходил по пологой, поросшей молодым ельником и березняком лощине. Дорога была расчищена, только-только повозке проехать. Чуть свернул в сторону - и застрянешь в непролазном, глубоком снегу.

Остановившись на опушке и прячась за елями, мы осмотрелись. С возвышенности, на которую вышли, хорошо просматривались дали заснеженных лесов и полей.

У дальнего леса, за лощиной, виднелись избы деревушки с редкими дымками из труб, как будто против воли поднимавшихся навстречу разгорающейся заре.

Опираясь на лыжные палки, слегка наклонившись вперед, мы настороженно вглядывались вдаль. Сержант, по уставу и по сути теперь наш «бог и повелитель», внимательно рассматривал подступы к дороге. Я мало погрешил против истины, назвав так Юру. В боевой обстановке нет для солдата никого выше командира. Его слово- закон.

У самой дороги, под густыми елками, выкопали в снегу ячейки, настелили в них лапника и улеглись ждать. Между нами было решено: большой и сильно охраняемый обоз пропустить, а нападать на обоз подвод в десять, с которым нам легко было бы справиться.

- Агафонову и Климачеву стрелять по ногам лошадей, остальным - по возницам! И никаких чтобы оглядываний, пристрелю труса, если увижу! - с силой сжал приклад автомата сержант.

- Ты что, не знаешь, нас, что ли? - обиделись мы.

- Знаю, но предупредить не мешает…

Среди еловых веток мне случайно попалась веточка можжевельника. Колючая ветка касалась лица, и я ощущал сильный запах -такой знакомый с детства. Можжевеловыми ветками мать запаривала кадки перед посолом огурцов. Чуть-чуть горьковатый запах воскресил самый дорогой образ - образ матери с ее неторопливыми движениями и добрым всепрощающим взглядом. Счастливое время - как далеко теперь все это было!

Мороз пробирал уже до костей, когда на пригорке показались высокие повозки. В каждую было впряжено по две лошади.

С легким звоном отдался звук пружин взведенных нами автоматов. Со скрипучим визгом мимо проехали первые повозки. Всего их было шесть. На высоких козлах, закутанные во что попало, сидели по двое фрицев в соломенных эрзац-калошах. От заиндевелых лошадей шел пар.

Сержант, приподняв голову, подал знак. Громом всколыхнулось лесное эхо и пошло перекликаться на разные голоса и подголоски. Лошади первых двух повозок, словно подхлестнутые, рванулись и понеслись. Оставшиеся лошади и возницы были скощены нашими очередями.

Прекратив стрельбу, побежали к повозкам. Оказавшись у последней, я остановился. Одна лошадь в упряжке была убита, вторая, держа на весу раненую переднюю ногу, стояла, понуро опустив голову. Крупные слезы бессилия катились из ее фиолетовых глаз, намерзая на ресницах. По копыту, кровеня снег, стекала кровь.

- Придется пристрелить, чтобы не мучилась, - произнес подошедший сержант.

Подняв автомат, он выстрелил в голову лошади.

В первых повозках кроме овса в мешках ничего не было. Зато в последней, похожей на фургон, мы нашли колбасу, хлеб, консервы, сигареты и даже шоколад. Все с этикетками разных стран.

Нагрузившись трофеями из расчета: своя ноша плеч не тянет, - не задерживаясь, тронулись в обратный путь. Погони мы не боялись, зная, что фрицы в лес не сунутся. Ощущая за плечами тяжесть туго набитого вещмешка, я, не чувствуя усталости, не шел, а словно летел по снегу. Как мальчишка, радовался столь удачно проведенной операции. Мысленно готовясь поразить воображение товарищей своим рассказом, я отводил для себя не первое, но и не последнее место.

Еще засветло устроили большой привал и даже вздремнули. Зимой сумерки наступают рано. А ночью за нами увязались волки.

- Колбасу, дьяволы, учуяли, - прошептал сержант Юра. - Сейчас я их угощу.

Грохот автоматной очереди прокатился по лесу. Огоньки глаз метнулись и исчезли в густом ельнике. По дороге к своим еще не раз слышали мы отдаленный волчий вой.

Уставшие, но с радостным чувством успеха, мы за полночь добрались до места. Всю провизию сдали в штаб батальона. Консервы, хлеб, колбаса и сигареты были розданы всем десантникам нашего батальона (нас осталось, увы, не так уж много), а шоколад отослали раненым.

Операции, подобные нашей, проводились и позднее, но не всегда так успешно. Некоторые группы не возвращались совсем, из других - лишь половина, неся на руках, вместо трофеев, раненых товарищей.