Этот случай продолжал занимать наши умы и во время сборов, и всю дорогу до станции.

За несколько дней до своего отъезда я получил из дома письмо. Из него я узнал, что вслед за мной уехала на фронт медсестрой Тамара - девушка, с которой я познакомился на комбинате и которую успел полюбить.

Ехали мы, почти без остановок, остаток дня и всю ночь. Выгрузились рано утром в подмосковном городке. За несколько секунд вывалились из вагонов со всем своим имуществом. После вагонной духоты я не мог надышаться свежего, обжигающего морозцем воздуха.

В той стороне неба, где находилась Москва, среди еще не померкнувших звезд на несколько секунд появлялись новые звездочки. Сверкнув на миг, они тут же пропадали.

- Зенитки бьют, - сообразил Виктор.

Не было слышно ни звуков стрельбы, ни разрывов. Огоньки сверкали в темноте беззвучно и таинственно, от-чего все происходившее казалось чем-то неземным, потусторонним.

Нашему батальону было выделено помещение зрительного зала городского клуба.

Дни пошли один лучше другого: ни походов, ни тревог, ни учений. Всем, кому нужно и не нужно, я написал домой письма. Только Тамаре не пришлось написать, не знал адреса.

Не прошло и недели, как батальон облетела новость: прыжки начались! Наши отделенные; совершившие до того не по одному прыжку, сказали с сознанием своего превосходства:

- Сейчас вы обыкновенная пехтура, вот когда пройдете «обручение» (имелось в виду - впервые взяться за вытяжное кольцо парашюта), тогда можно будет вас и десантниками назвать.

- А свидетели будут? - спросил какой-то шутник.

- Об этом не беспокойтесь, будут.

- Кто же они? - не унимался все тот же десантник.

- Голубое небо и бабуся, - рассмеялись сержанты.

- Что за бабуся? - раздалось сразу несколько голосов.

- Есть тут одна! Серьезная бабка. Никаких шуток не признает. Советуем подальше от нее быть.

Самые недогадливые из нас, и те поняли, о какой «бабусе» шла речь. Эта особа и вправду не любила шутить, когда плошал десантник и дело принимало трагический оборот. Возможно, по той причине случались трагедии, что на все и про все прыгуну отпускалось лишь 20 секунд, если падать, не раскрывая парашюта, тысячу метров - с такой высоты совершались прыжки.

Наступил день, когда нашей роте приказали забрать со склада парашюты и отправиться на аэродром. День был по-зимнему хорошим. Но меня мало интересовали и зимнее солнышко, и дымки, и связанные с ними приятные воспоминания. Предстоящий прыжок заслонил все.

Забрав парашюты (восемнадцать килограммов в объемистом чехле), мы зашагали на аэродром. Он находился километрах в пяти от города. С его укатанного поля поднимались и приземлялись «дугласы», У-2, огромные ТБ-3.

Такой большой аэродром и так близко приходилось видеть впервые. Через широко распахнутые ворота вышли на поле. В первый момент мы были ошеломлены гу-лом моторов и снежными вихрями, поднимаемыми винтами.

Разделившись на взводы, подошли к взлетной полосе, где стояли готовые к полету двухмоторные «дугласы».

- Пристегнуть парашюты! - приказал инструктор.

Помогая друг другу, пристегнули парашюты и, по лесенке поднявшись в самолет, расселись по лавочкам вдоль иллюминаторов.

А прыжок отменили. Вернулись обратно.

Так повторялось раза три. Не без умысла, как я считал, все это делалось командованием.

Постепенно, исподволь оно подготовляло и вводило нас в курс дела. И, надо признаться, небезуспешно. Нам так надоели бесполезные путешествия с парашютом на аэродром и обратно, что мы уже и не чаяли, прыгнем ли когда.

Помню, когда в четвертый раз мы подошли к только что приземлившемуся самолету, из открытого люка вышли трое десантников из третьего взвода с жалким и растерянным видом. Им не хватило мужества преодолеть страх и выдержать первое испытание на звание десантника. Не хотелось мне быть на их месте.

На этот раз мы поднялись в воздух.

Все было волнующе новым и необычным: и дверца люка, и круглые иллюминаторы, и пилотская кабина, а главное -ощущение полета.

Самолет, набирая высоту, неожиданно и стремительно проваливался в воздушные ямы. Сердце замирало, дыхание перехватывало. Ощущение было точно такое же, какое бывает во сне, когда приснится, что ты сорвался- с обрыва и падаешь.

Когда самолет набрал высоту (один километр), раздалась команда: «Приготовиться!»

Все встали, зажав в правой руке (продетой в резинку) кольцо. Наш увалень Трошин, от волнения или с перепугу, поторопился выдернуть кольцо в самолете. Прыгнуть он уже не мог. И еще двое других, в смелости которых до того никто не сомневался (всегда они были первыми у кухонных котлов), последовали его примеру. Только позднее, в следующий полет, перебороли они свой страх и прыгнули.

По знаку летчика инструктор открыл дверцу люка и скомандовал: «Пошел!»

Парашютисты один за другим оставляли самолет. Вот и моя очередь. Я подошел к борту люка. Передо мной зияла бездна. Было бы хвастливой бравадой, если бы я сказал, что мне не было страшно. Было, да еще как!

Только что передо мной исчез в бездне Виктор. Странным мне все это показалось: был только что - и не стало! Несся ли он камнем к земле или раскрыл парашют - все было скрыто от глаз.

«Что с ним, не разбился ли? Прыгать ли мне?» - шевельнулась мысль. Но не прыгнуть для меня было то же, что отступить от клятвы. Мог ли я, комсомолец, пойти на это? Нет!

Не теряя самообладания и стараясь не смотреть вниз, шагнул. В грудь ударил ветер. Секунду, две не мог преодолеть его напора. Сделав усилие, оттолкнулся от борта и выбросился из самолета. Воздушный вихрь от винтов подхватил и закрутил меня. Сколько времени падал и когда выдернул кольцо, в памяти не запечатлелось. Догадался об этом, почувствовав за спиной рывки строп. Неожиданно с силой рвануло вверх и наступила оглушающая тишина. Никак не мог понять, что случилось. Только взглянув вверх и увидев купол парашюта, все понял. Главный раскрылся. Набравшись смелости, осторожно глянул вниз. Там, внизу, виднелось белое поле и ярко-красный посадочный знак «Т». Еще увидел много других парашютов, которые, словно по ранжиру, опускались к земле. Восторг и радость охватили меня. Я что-то запел, а потом закричал во всю силу легких:

- Ваня, Саша, Витя, где вы?

- Миша! Это ты? - раздалось внизу и сверху.

- Живы! -облегченно вздохнул я.

С песней и «обручальными» кольцами в руках мы медленно опускались. Теперь-то уже я мог, не краснея, считать себя парашютистом-десантником. Мне открылась простая, но важная истина: стоит захотеть, и крылья может обрести даже тот, кто, казалось бы, рожден только ползать.

Земля приближалась. Ноги коснулись пушистого снега. Купол, на длинных стропах, повалился набок и протащил меня несколько метров по снежной целине. Погасив купол, отстегнул карабинчики лямок, снял парашют и уложил его в чехол.

Счастье быть живым, видеть солнце и дышать морозным воздухом переполняло меня.

Я ликовал и радовался, что не струсил и прыгнул. Не помню, зачем нагнулся, слышу, что-то мягкое шлепнулось в снег возле меня. Гляжу - два валенка. Где же хозяин? Глянул вверх. А вот и он. Опускается поблизости, болтая босыми ногами. Приглядевшись, узнал соседа по отделению.

- Эй! - крикнул я. - Ты чего валенками кидаешься?

- Иди ты… (я не разобрал, куда).

Я быстро поднял валенки и побежал к нему. Грешно было обижаться. Он уже приземлился. Вдвоем мы энергично начали растирать его окоченевшие ступни.

- Ты знаешь, как… тряхнет! - начал он, - валенки раз - и слетели. Думал, отморожу ноги. Теперь умнее буду. В следующий раз так привяжу, клещами не стянешь.

И все-таки один десантник чуть не разбился - он не успел вовремя в воздухе выдернуть кольцо и неудачно приземлился метрах в пятидесяти от нас.

И вот снова застучали колеса тесных теплушек, замелькали станции и полустанки, сохранившиеся и полу-сохранившиеся, или просто груды кирпичей с притулившейся сбоку щитовой времянкой.