Из гостиной доносился звук работающего телевизора. Теннисон, наверное. Кто-то взбежал по лестнице наверх — кто-то один, либо мама, либо папа. Они разошлись по разным углам ринга — зализывать раны, и, конечно же, нашли для означенных углов самые удалённые друг от друга точки дома.

А прямо передо мной, на нашем лучшем сервизе, красовались руины моей затеи с обедом.

Я принялась убирать со стола — лучше заниматься простым, заурядным делом, чем размышлять, в каком круге ада обретаешься в настоящий момент.

Однако, сосредоточиться на уборке не получалось: взявшись за блюдо с жарким, я не доглядела, и большой палец напоролся на лезвие лежащего на блюде ножа. Я рефлекторно отдёрнула руку, но было поздно — у основания большого пальца появилась резаная рана глубиной в добрых полдюйма, из которой тут же потекла кровь.

— Чёрт!

Я обхватила ладонь другой рукой, стараясь остановить багровую струю, но ничего не помогало. Кровавые бусины градом сыпались на мой несчастный кулинарный шедевр и смешивались с подливкой.

Вот теперь я расплакалась.

Глупее не придумаешь. Мой парень бросил меня, моя семья разваливается, а я плачу над дурацким испорченным филеем.

— Бронте? — В дверях стоял Теннисон. — Что случилось?

Я схватила со стола нетронутую матерчатую салфетку, прижала её к ране. И тут осознала, что хнычу, как раскапризничавшийся ребёнок. Вот стыдобище!

— Всё пропало, Теннисон! Всё пропало!

— Пошли! — Он вцепился мне в локоть и потащил в ванную.

Там он принялся шарить в аптечке в поисках пластыря, а я тем временем промывала рану, наблюдая, как розоватая струя утекает в слив.

— Прижми посильнее, — посоветовал он.

— Не рассказывай мне, как надо останавливать кровотечения! — огрызнулась я. — Если помнишь, я даже на курсы первой помощи ходила!

— Ладно-ладно. Я всего лишь пытаюсь помочь, о-кей?

Я промыла рану перекисью, и брат протянул мне пластырь.

— Дай я заклею, — предложил он. — Ты не сможешь одной рукой.

Тут он был прав. Он аккуратно наложил пластырь и разровнял края.

— Ну вот, — удовлетворённо кивнул он. — Думаю, обойдётся без швов.

Я глубоко вздохнула.

— Спасибо, Теннисон.

— Не за что.

Приятно осознавать, что хоть мы с братом частенько ругаемся, такие моменты, как этот, всегда нас сближают.

Мы так и остались в ванной. Теннисон закрыл дверь и присел на крышку унитаза, а я расположилась в сухой ванне. Не слишком подходящее место для срочного совещания близких родственников, но, с другой стороны — в тесном пространстве семейной ванной есть что-то удивительно успокаивающее.

Я рассказала Теннисону о том, с какими словами Брюстер покинул меня.

Он рассказал о тех случаях, когда он поднимал трубку зазвонившего телефона, а на том конце её тут же бросали. А ещё брат как-то раз случайно подслушал, как мама говорила кому-то слова, которые ей не следовало бы говорить никому, кроме папы.

— У мамы есть любовник, — подвёл итог Теннисон.

Вот так, открытым текстом, без прикрас. Голый факт.

— Думаешь, это из-за того, что папа сделал в прошлом году?

— Может быть, — сказал брат. — А может, и нет. Может, так оно и должно было случиться?

В прошлом году мама с папой постарались скрыть от нас свои неурядицы, но мы с Теннисоном знали, какую штуку отколол наш папа. Она привела нас в ярость — папы не должны иметь... подруг, пусть даже на короткий срок. Пусть даже это случилось только один раз. Вот просто не должны — и всё. Но иногда такое случается. Факт, от которого не спрячешься. Не имею понятия, что там по статистике. Наверно, надо бы глянуть цифры.

Итак, это случилось, и папа был поставлен перед выбором: либо бросить свою... гм... подругу и перевернуть небо и землю, чтобы восстановить отношения с мамой, либо развестись. Он выбрал маму. Мы с Теннисоном видели, как он старается искупить свою вину — не только перед мамой, но и перед своими детьми. Похоже, нам вполне хватило этих его усилий, чтобы простить его — во всяком случае, частично. Я думала, что так же было и с мамой. Но, как выяснилось, её рана оказалась куда более глубокой.

Внезапно мои мысли устремились к Брюстеру. Хотя думать о нём было больно, но всё же легче, чем о родителях. Его легче обвинить. Чем дольше я размышляла о том, что он сделал, тем больше злилась. Когда надо было спасти этого парня от того неведомого ужаса, которым был полон его мир, то я протянула ему руку помощи, а вот когда что-то серьёзное случилось с моим собственным миром — он не просто ушёл, он сломя голову удрал!

— Он умыл руки, — пробормотала я. — Просто бросил меня в самый трудный момент...

— А ты ожидала, что он станет островком безопасности в бурном море жизни? — хмыкнул Теннисон. — Знаешь, репутация отпетой шпаны так просто с неба не падает.

Тоже мне оправдание. Его поведению нет оправданий! Если бы я могла быть хоть в чём-нибудь в этот вечер уверена, то это в том, что Брюстер поступил бесчестно.

— Ненавижу его, — сказала я и в этот момент верила всей душой в то, что говорила. — Ненавижу!

Заскрежетала открывающаяся дверь гаража, а затем мы услышали, как завёлся мотор. Кто-то уехал. Не знаю кто — мама или папа — да и знать не хочу.

— И что теперь? — проронил Теннисон.

Вот так сюрприз. Из нас двоих именно Теннисон всегда прикидывался, будто у него на всё имеется готовый ответ.

— Что-что, — буркнула я. — Дело дрянь, вот что.

— Думаешь, будет слово на букву «Р»?

— Сначала на букву «С», — возразила я. Не могу себе представить — наши родители в сепарации [13]. Кто выедет — мама или папа? Позволят ли нам выбрать? И если да, то как мы вообще можем кого-то выбрать?

Больше мы с Теннисоном не произнесли ни слова — а что тут ещё можно было сказать? Однако из ванной не ушли, потому что здесь было единственное место, где мы чувствовали себя в безопасности. Вот так мы и сидели в молчании, желая только одного — впасть в спячку и проспать все грядущие ужасы. А ещё — чтобы пришёл волшебник и забрал себе всю нашу боль.

Невероятно, как нам всегда хочется, чтобы другие чувствовали то же, что и мы! Наверно, это основной человеческий инстинкт. В компании несчастье переносится легче, так ведь? Когда тебе понравился какой-нибудь фильм, разве не хочется затащить на него всех своих друзей? Потому что делать что-либо во второй раз интересно только тогда, когда для кого-нибудь другого это впервые — как будто опыт, который для них внове, эхом отзывается в твоей душе. Мы любим делиться тем, что пережили — наверно, это так природа напоминает нам, что все люди связаны между собой.

К утру стало ясно, что дом покинула мама. Она не вернулась. Папа приготовил для нас завтрак — более-менее сносные блинчики, хотя подгоревший «первый ком» красноречиво покоился в мусорном ведре.

— Когда вы придёте из школы, она будет дома, — уверенно сказал папа. Слишком уверенно, из чего я сделала вывод, что он вовсе ни в чём не уверен.

По дороге в школу я всё время возвращалась мыслями к Брю. Я по-прежнему негодовала на него и, будь это в моих силах, заставила бы его прочувствовать на себе то, что сама во всей полноте ощутила вчера: беспомощность при виде распада моей семьи, жгучая обида от того, что он бросил меня в самый тяжёлый момент. Взять бы всё то, что кипело в моей душе, слепить в ядро, заложить в пушку и выпалить прямо в этого предателя!

Мы с Брю обязательно встретимся сегодня в школе. Самым неприятным было то, что я не представляла, как мне себя с ним вести. Хуже не придумаешь, когда нет чёткого плана действий. Я даже знала точно, где мы с ним столкнёмся: его шкафчик располагался рядом с дверью того класса, где у меня будет второй урок. Обычно мы радовались этим встречам и стремились к ним — хотя бы только затем, чтобы сказать друг другу «привет». Теперь же меня била нервная дрожь.