Через пару дней после похорон Тэннера я услышал в кафетерии, как какая-то секретарша сказала, что Черил Карпентер получила то, на что нарывалась. И это мнение добралось до радио с косвенными намеками на прошлые связи девушки. В предпоследнем школьном году она встречалась со студентом. Черил была отличницей, всегда стремилась выбраться из города, надеялась поступить в колледж другого штата, в определенном смысле заметно опережала в развитии мальчиков своего возраста. Она уже давно знала, чего хочет. В контексте передачи это было крайне плохо.

Напрашивалось предположение, что этот аборт был у нее не первый, и на протяжении вечера обсуждение мимоходом затрагивало несусветное множество проблем, касающихся различий в половом созревании юношей и девушек и противозачаточных средств (следует ли сделать презервативы и противозачаточные таблетки доступными для подростков, и будет ли это способствовать сексуальной распущенности). Обсуждался и вопрос, имеет ли право женщина избавляться от эмбриона без согласия отца.

Бейнс оставался в городе до похорон Тэннера, но не присутствовал на них. Он все еще занимался расследованием в школе, хотя чем больше он усердствовал, тем больше восставала на него общественность. Бейнс был необходимым нам козлом отпущения. Если бы Кайла арестовали, Тэннер остался бы жив, и мы бы узнали, что на самом деле произошло в ту ночь, когда Черил была убита.

Снова ставилась под сомнения гипотеза, что раны Черил наносил не один человек. Разве Кайл не мог держать нож под разными углами? Не планировал ли он сбить следствие с толку, изобразить различия в психологии нападавших, чтобы переложить вину на оуэнсборовцев, вывести их из равновесия и бросить тень на их команду?

Как-то вечером, когда я считал, что следствие совсем выдохлось, некто позвонил на ночную программу и изложил пугающую историю о нашей склонности к заговорам и умалчиванию, подчеркивая, что весь город способен держать язык за зубами. Он продолжал разглагольствовать о секретном ку-клукс-клановском прошлом Индианы, о том, что он назвал «невидимой империей», подчеркнув, что при возрождении Ку-клукс-клана во время депрессии Индиана оказалась первой по числу сторонников этой организации и даже возник ее женский эквивалент: «Королевы Золотой маски».

Я больше недели не видел Лойс, и она не звонила. Я старался не проходить мимо ее отдела. С мэром и шефом я тоже не разговаривал, хотя мы видели друг друга в коридорах. Но ограничивались кивками и продолжали идти, куда шли. Мы все затворились в себе и верили, будто все кончилось и нам ничего не грозит, будто скорбная правда о том, с чего все это началось, так и не всплыла на поверхность.

День за днем я ждал, что Эрл Джонсон скажет что-то, выступит с заявлением. Я ощущал этот гнев — все, на что он ставил, было у него отнято. Я ждал, что он разоблачит нас всех, но он так и не сказал ни слова.

Единственная перемена сводилась к тому, что Арнольд Фишер получил постоянный пост. Я прочел это в отчете мэрии. Должность его была неопределенно названа административной. Об уходе шефа на пенсию, естественно, не упоминалось.

Мы пребывали в патовом положении.

В этот четверг маячил День благодарения, обрубая еще сохранявшийся интерес к нашей истории — неделя была куцей, люди уходили раньше, намереваясь уехать на продленный уик-энд или принять родственников.

В среду я оказался перед перспективой на следующий день в одиночестве съесть обед из индейки, разогретый в микроволновке. У меня в Айове был брат, и я думал, не позвонить ли ему, но в последний раз мы разговаривали что-то около двух лет назад.

Я уже собрался уйти, когда позвонил мой страховой агент, «ваш друг Боб Адамс». Его голос не был особо дружеским. Он сказал:

— У меня плохие новости. В вашей претензии на страховую премию за хижину вам отказано.

— Отказано?

— Именно. Видимо, пожар был вызван использованием какого-то горючего материала. Вам что-нибудь об этом известно? Что могло вызвать пожар?

Я сказал:

— Нет… мне ничего не известно, Боб.

— У вас в хижине находились какие-либо горючие материалы, которые могли бы вспыхнуть? Баллоны с газом, канистры с бензином? Они обнаружили на пожарище некоторые признаки, которые позволяют сделать вывод об использовании легковоспламеняющегося материала.

Я сказал:

— Бензин? Дайте подумать. Нет… бензина там не было. Наверное, эксперт ошибся.

— Может быть. — Но, судя по голосу, Боб так не думал. Я услышал, как он скребет ногтями по трубке. Этим Боб славился.

— Послушайте, Боб, не забыть ли нам про это? Если этот агент, или кто он там, считает, что платить вы не должны, то и ладно. Я ведь ума не приложу, как это могло произойти, но если он полагает, что кто-то пытался меня убить, так почему, черт подери, вы должны платить, верно?

— Кто-то пытался вас убить?

— Да нет, я говорю только… Черт, я не знаю, что я говорю. Я чуть не погиб там во сне и понятия не имею, как начался пожар. Знаете, Боб, я рад, что остался жив, только это и могу сказать. И плюньте на мою заявку о страховой премии.

— Э-эй, Лоренс, расслабьтесь. Я обязан спросить. Простая формальность, только и всего. Послушайте, мне надо идти, но вам позвонят из нашего внутреннего отдела. И решать вам с ними. Меня, собственно, это больше не касается. Я просто позвонил сообщить, что вам отказано.

Я ничего не сказал. Мне пришла в голову мысль о совпадении: я чуть было не погиб в тот самый уик-энд, когда была убита Черил.

Вечером, возвращаясь домой в одиночестве, я проехал мимо автостоянки мэра. Пылали прожекторы, мэр занимался съемкой рекламы. Одет он был «отцом-пилигримом» с «Мейфлауэра» и говорил прямо в камеру, говорил о выгодах приобретения автомобилей в его магазине. Перед въездом на стоянку он установил клетку с индейкой. Насколько я понял, вы получали индейку, купив машину.

Совсем поздно ночью я увидел эту рекламу. Индейки вели свое «кулды-кулды-кулды», и мэр сказал: «Они, возможно, несут всякую ерунду, но я — нет. Я говорю дело».

Камера спланировала на стоянку, и в каждой машине на сиденье рядом с водительским красовалась индейка.

Я проснулся навстречу утру Дня благодарения, зиявшему, как бездна. Надел свой лучший костюм и зачем-то пошел в церковь. Из чувства вины, полагаю, и потому что в здешних местах так принято.

Тем не менее, когда служба кончилась, было еще только девять часов, а потому я решил предложить свои услуги в благотворительной столовой в трущобной части города.

Я поравнялся с продовольственным магазином, купил два тыквенных пирога, сгущенное молоко, бобы и еще всякие консервированные съедобности. Не то чтобы у меня были лишние деньги, но я все-таки потратил их, чтобы укрыться от одиночества этого дня.

И впервые после целой вечности подумал о Кэндол. Из телефонной будки внутри магазина я позвонил по ее номеру, но тут же повесил трубку. Что, черт побери, я делаю? Потом я позвонил Джанин, и ответил Эдди, и вот это было больно — повесить трубку, ничего ему не сказав, но я ее повесил.

Полчаса спустя я припарковался перед домом Кэндол. Я купил еще один тыквенный пирог в подарок. Это же был первый День благодарения, первый праздник без ее ребенка.

Я проскользнул сквозь входную дверь, измеряя каждый шаг вверх по ступенькам. Из квартиры Лейкока доносилась музыка.

Я тихонько постучал в ее дверь. Тишина.

В щели под дверью виднелся свет. Я снова постучал и подождал. В руке я держал тыквенный пирог. Он был еще теплым.

Я нашел оторванную половицу там, где сказал Лейкок, и нащупал ключ. Вставил его в скважину и повернул. Затаив дыхание, осторожно приоткрыл дверь.

В комнате царил лютый холод, словно в ней давно никто не жил. Занавеска всколыхнулась от внезапного сквозняка, свисавшая с потолка лампочка закачалась. Окно в комнате было открыто.