Сколько тогда он золота потратил на подкуп и на подарки куренным атаманам. Сколько горилки поставил братчикам-запорожцам, пока убедил их поддержать нового гетмана единогласно. Сам Иван Сирко тогда похвалил его расторопность и ум.

— Умеешь ты говорить с казаками, Иван, — сказал тогда Сирко. — Даже я так бы не смог их убедить. А они уважают меня.

— Это благодаря тебе у меня все получилось, — произнес ответный комплимент Брюховецкий. — Казаки в тебя верят. Ты отличный кошевой атаман, Иван.

— Я за то чтобы сын Богдана стал нашим гетманом. Я всегда был против Выговского. Он продал Украину ляхам!

Затем Брюховецкому пришлось отправиться в Белую Церковь и там снова на новой казацкой раде, добиться очередного избрания Юрия Хмельницкого в гетманы. На этот раз Юрий был провозглашен гетманом единогласно и его булаву уже никто не оспаривал. Признал его власть и царь Алексей Михайлович. И вот тебе новая рада в Ржищеве!

Первым Брюховецкого встретил полковник Яким Сомко.

— Уже знаешь вести из Ржищева? — спросил он.

— Знаю. Но как ты, полковник, узнал про это так быстро? — Брюховецкий был удивлен тем, что осведомители Сомко работали не хуже его собственных.

— Не важно как я узнал. Важно, что мы буем делать? Казаки требуют усиления власти гетмана, пан Иван, и полной самостоятельности украинской православной церкви.

— Я то знаю, — угрюмо произнес в ответ Брюховецкий. — Царь никогда не пойдет на это. Ты, пан полковник, ведь знаешь, что за требования привез в Чигирин полковник Ляпунов.

— Как не знать. Царь требует слишком много и сразу. Стоит действовать немного осторожнее.

— Пан Яким, так и не понял, что московские цари хотят получать то, что желают. У них на Москве иные порядки чем у нас. А и две армии князя Трубецкого и боярина Шереметева могут поддержать эти требования.

— Наших казаков мутят известные тебе полковники. Не со своего же голоса они поют! И теперь нам не обойтись без новой Рады! И созвать её надобно в Переяславле, там где созывал Раду Богдан. До биса Ржищевскую раду!

— Этого хотят москали? — спросил Брюховецкий. — Что же. Трубецкой прав.

Они вошли в зал, где уже собрались многие властные люди в Украине. Это были те, от кого зависели судьбы страны. Паны полковники и паны старшина генеральная. Сколь разными они были! И выходцы из шляхты православной, блестяще образованные и умные, и выходцы из низов, из буйной казацкой голоты, что саблей прорубила для себя место на этом украинском Олимпе, и вчерашние мещане, и недоучившиеся спудеи, и сланные своими подвигами казаки.

— Панове, а где же гетман? — спросил киевский полковник Екимович.

— Он давно должен был вернуться!

— Пана гетмана нет в Чигирине! — произнес полковник Сомко.

— Но когда он вернется?

— Да на кой он вам сдался? — спросил полковник Золотаренко. — Мы и без него все решим. Наш гетман еще зело молод. Пусть слушает старших, и учиться управлять.

— Оно так, пан Василий, — согласился с Золотаренко Брюховецкий, — но он все же наш законный гетман.

— А мы Рада генеральная Войска Запорожского, пан Иван. И ежели гетмана нет, то дела нам все оно делать надобно. Вопросов много накопилось.

— Верно! Если гетман не соизволил явиться, то все решать станем без него! — произнес Яким Сомко.

Трапезунд: имение Ферхада

Федор Мятелев, когда поляк и Реджеп ушли, не стал ограничиваться простой роль стороннего наблюдателя. Он быстро спустился вниз и подошел к пастухам, что пасли овец в долине.

— Привет вам, православные, — Федор сразу узнал в этих людях своих единоверцев. Он обратился к ним по-русски.

— Привет и тебе во имя господа Иисуса Христа! — ответил высокий и тощий пастух в рваном треухе и облезлом кожухе. — Земляк?

— Я из Москвы, — признался Федор. — А ты человече судя по говору рязанский?

— Оно так. Из под Рязани я. Роман я. А вот он Гришка. А только языка у него нет. Отрезали нехристи и потому говорить он не может. Но слышит все. Верно, Гришка?

Второй пастух кивнул в знак согласия. Был он также худ, как и первый, но роста был небольшого.

— Ты откель здесь взялся, православный, а ее из самой Москвы? — спросил Роман.

— Али не понял? Я беглый раб.

— Галерный? — догадался рязанец. — Такие часто бегают.

— С галеры. Отдал меня капудан здешнему турку во временное пользование как собаку. А не токмо меня, но и других. Но мы сбежали от своего хозяина. Дауд-бей его кличут. Слыхал?

— Как не слыхать? А вот мы с Гришкой рабы Ферхада эфени. Это его земли. И мы его овечек здеся пасем.

— С вами есть ее кто-то? — спросил Феор.

— Нет. Токмо псы наши. Но они тебя не тронут. Они до волков охочие, не до беглых рабов, брат. Так что будь в надеже. Не выдадим. Но видеть тебя с нами не должны, а то и нам с Гришкой достанется.

— Я скоро уйду.

— Пока садись с нами поешь! Мы баранины сварили в котле. И холодного айрана тебе дадим. Хороший айран у нас, холодный. Ажо зубы сводит.

Федор не заставил себя упрашивать. Запах варева, исходивший от кипящего котла, вызвал голодные спазмы в его желудке…

Насытившись, Мятелев отрыгнул, показав, что он сыт, и еще раз поблагодарил пастухов.

— Ты, человече, по долине бы не шатался, — предупредил Мятелева рязанец Роман. — Здесь тебя легко схватить могут.

— Схватить? Кто?

— Как кто? А охрана имения Ферхада? Иногда наезжают по десять пятнадцать человек.

— И много в имении охраны? — как бы просто так невзначай поинтересовался Федор.

— У Ферхада-то? Хватает. Имение богатое. Одни его маслобойни чего стоят. А ты беги в город. Там укрыться легшее всего. Ты ведь мало-мало по-турецки лопочешь?

— Немного.

— Вот и хорошо. Голову тряпкой обмотай и сойдешь за мусульманина. А то и за дервиша. Там нищих много болтается.

— А ты чего не бежишь, Роман, коли все так просто?

Раб махнул рукой в ответ. Но затем все-таки сказал:

— Много разов бежать пытался ранее. Родная земля звала меня. А ныне вот сижу здесь и овечек пасу.

— Или земля более не зовет?

— Ты кем был на Москве, человече?

— Воином. В стрельцах служил.

— Вона как. А я землепашец. Крестьянин. Под помещиком ходил. И там была неволя и тут неволя. Но скажу тебе, стрелец, здеся оно полегшее будет. Мы с Гришкой на вольном воздухе и еды хватает и всего.

— А семья есть ли?

— Семья? — задумчиво произнес Роман. — Семья была. А что толковать. Теперя нету у меня ни кола, ни вора и ни души что по мне заплачет, коли помру. Вот так вот.

— Ну, прощай, Роман. Спасибо те за все.

— Прощай. Храни тя господь….

Федор снова вернулся на свой наблюдательный пост и залег среди камней. Теперь он был сыт, и его клонило ко сну.

Москва: Кремль, покои царя Алексея Михайловича

Царь и великий князь Всея Руси Алексей Михайлович всегда соблюдал дворцовый этикет. Никогда он не позволял себе показываться на людях без византийской пышности. Подданные всегда должны были видеть в нем не простого человека, но помазанника божия.

В глубине души государь страдал от того, что род его не от Рюрика происходит. А межу тем князья Долгорукие от него род свой вели и везде кичились этим. Мол Рюриковичи мы истинные. Князья Милославские от Гедимина род выводили. Знатнейшими на Руси себя называли, хотя и добавляли "после государя великого". А получалось, что были на Руси рода древнее царского.

Поэтому царь никогда не опускал никаких вольностей в отношении с нижестоящими и даже самые знатные именовали себя его холопами, и назывались уничижительно Ивашка, Романка, Богашка, Петрушка.

Сейчас в этот ранний час государь был одет в белый кафтан с золотыми шнурами. Волосы его были тщательно ухожены и перехвачены золотым обручем. Пышная волнистая борода была расчесана и пахла заморскими благовониями.

Царь принимал в палате ближних людей. Это был боярин Афанасий Ордин-Нащекин и дьяк иноземного приказа Алмаз Иванов. Люди они были незнатные и возвышены были самим царем за ум и таланты к делам государственным.