— Вот я к этому и веду, Ваше величество. При Петре Великом для дел изменных Преображенский приказ существовал. Но в году 1730-м вместо него была Тайная розыскных дел канцелярия учреждена. И ведать онной генерал Андрей Ушаков был поставлен. И его на заседание кабинета я пригласил. Пусть и отвествует!

— Что скажешь ты, Ушаков? — императрица строго посмотрела на генерала.

— Трудимся на благо царствования твоего матушка.

— Ты мне дурака здесь не валяй! Я шутовство люблю, но не на заседании кабинета государственного. Али не понял куда зван?!

Тон императрицы стал таким, что Ушаков задрожал. Анна в такие минуты могла и приказать его в Шлиссельбург кинуть.

— Отчего у тебя по доносам смехотворным люди в подвалах сидят? Что за дело у тебя по моему пииту* (*пиит- поэт) Тредиаковскому заведено? Мне жалобы надоело разгребать. Этим ты должен заниматься. Ты, а не я. Чего глаза пучишь, Остерман? Не знал про сие?

— А что такое по Тредиаковскому? — Остерман не слышал ничего подобного. — Что у вас с пиитом, генерал?

— Донос на сего пиита поступил. В его стихах было вольнодумство усмотрено. И для того дело мы сие расследуем со всем тщанием. Ибо пиит сей в оде в честь государыни нашей назвал титул императрицы тако — "императрикс".

— И что? — не понял сути дела Остерман. — Я сам ту оду читал многократно.

— Зачти! — приказал императрица Ушакову.

Тот открыл папку, достал лист и стал читать:

— Да здравствует днесь императрикс Анна,

На престол седша увенчана….

Воспримем с радости полные стаканы,

Восплещем громко и руками,

Заскачем весело ногами

Мы — верные гражданы!

— И что в сем стихе тебе не понравилось? — спросил Остерман. — Подданные возрадовались коронации Анны! Где дело то изменное?

— Но титулатура "императрица" была злонамеренно изменена на "императрикс"! И в том было усмотрено….

— Вот! — прервала Ушакова императрица. — Сие не врагов моих ловить! Так то легче чины да звания себе добывать! Дело на пустом месте завели и уже сколь бумаги по нему исписали. И больше 40 человек пытке подвергли! Губернатор Тобольский в гостях пребываючи, услышал ту оду и подумал про сие слово "императрикс" и "слово и дело" завел. Пятерых арестовали. Затем дело до Москвы докатилось. И там 20 человек взяли в застенок. А затем и до Петербурга дошло. И самого Тредиаковского трепать стали. Отчего ты дескать, раб божий, то слово "императрикс" написал? Не злоумышлял ли на государыню? Так?

— В том разбирательство идет, матушка, — залепетал Ушаков.

— Разбирательство с Тредиаковским? А за Лизкой цесаревной не следишь?! Так? Отчего тебе за ней следить? Может и сам думаешь в тайности, что она на престоле вместо меня сидеть достойна?!

— Да что ты, матушка-государыня! — Ушаков пал на колени.

— Встань! — приказала Анна. — Дело по "императрикс" прекратить! Всех людей по нему заарестованных освободить и каждого достойно наградить. И награду ты из своих средств, Ушаков, изыщешь. И ежели обманешь, смотри. Не помилую! Все самолично проверю!

— Все исполню, матушка.

— Отчего у тебя доносы такие процветают? Думаешь, не знаю? От того, что фискалы некие хотят награду захапать и ничего при сем не делать! Они не измену в государстве ищут, но наград для себя. И от того твою императрицу знаешь, как зовут? "Царь Иван Васильевич"! Это я то! И ты, Остерман, в том виноват! Не следишь! Не урезонил Ушакова. Ты вице-канцлер и тебе до всего должно дело быть!

Остерман покорно склонил голову.

— При Петре Великом за ложный донос казнили и доносителя. А теперь что? — продолжала бушевать императрица. — За ложные доносы награды раздают? То прекратить! С того кто "слово и дело" кричит спрашивать строго! И ежели попусту кто сие кричал или облыжно, то того казнить жестоко!

— Будет исполнено все по слову великой государыни, — ответил Ушаков.

— Враг мой Голицын! Тот самый, что кондиции богомерзкие изобрел и власть царей хотел ограничить в имении своем сидит и шипит словно змий! И про меня гадости говорит! А Тредиаковского за оду похвальную судят! Вот она справедливость в моей империи!

— Но Голицын Дмитрий Михайлович стар уже, государыня. И в Европе его знают, — вступился за старика князь Черкасский. — Стоит ли его трогать? И так помрет в скорости. А чести твоей государской, матушка, поруха в Европе.

— И ты так думаешь, Остерман?

— Да, государыня. Князь прав. Просто так арестовать князя Дмитрия Голицына… И так его родственник князь Михайла Голицын в шуты определен.

— А ты придумай, за что его арестовать. Вот посидите с Ушаковым и придумайте вместе, чтобы Европа на меня не обижалась! Такова моя воля! Я дважды повторять не стану более. Как из пустого слова дело сделать и сотни людей запытать до смерти, то вы мастера великие. А как врага моего прищучить — то, что в Европах скажут?

В 1736 году старый аристократ князь Дмитрий Михайлович Голицын был арестован и помещен к Шлиссельбургскую крепость где и умер в 1738 году. А поскольку князь этот взяток не брал, и обвинить его в том возможности не было "пришили" ему старое дело по тяжбе с князем Антиохом Кантемиром.

Дело в том, что князь Антиох был младшим сыном Молдавского господаря Дмитрия Кантемира, сбежавшего некогда к Петру I. Петр награбил его в России за верность по-царски. И стал Кантемир богатейшим помещиком.

Старший сын Дмитрия Кантемира стал зятем Дмитрия Голицына. И все имения умершего господаря Молдавии старшему достались. Антиох же был тогда обделен. Но сие произошло не потому, что князь Дмитрий своему зятю потворствовал, а потому, что существовал закон о майоратах, Петром Великим принятый. Старшему сыну все достается и дробить имение-майорат запрещалось. Однако, затем закон сей изменен был и Голицын был обвинен в пристрастности к своему зятю.

Остерман дураком не был, и приказ государыни четко исполнил….

Год 1736, март, 21 дня. Санкт-Петербург. При дворе. "Женитьба" шута Педрилло.

На следующий день Пьетро Мира прибыл во дворец в новом костюме от модного портного Шевальдье. Он в 11 часов вошел в приемный покой императрицы. Там уже собралось общество, и все посмотрели на него. Он опоздал намеренно.

— Адамка! — вскричал граф Бирен с напускной строгостью. — Как же ты посмел опоздать? Государыня про тебя уже справлялась.

Мира приблизился к государыне и низко поклонился.

— Отчего же ты опоздал, Педрилло? Али служба тебе наша не мила? — спросила Анна. — Знаешь ведь, как я не люблю, когда опаздывают.

По тону императрицы было не понятно, какое у неё настроение.

— Я сегодня не мог прийти вовремя, государыня, — снова поклонился Мира.

— А он каким франтом явился, матушка. Вишь? — Буженинова дернула Анну за рукав халата.

— А и вправду, Педрилло, с чего это? Ты как мои придворные наряжаться вздумал? Камзол и кафтан на тебе добрые.

— От портного Шевальдье, матушка-государыня.

— С чего это тебе, Адамка, так роскошествовать? Али богат стал?

— Твоими молитвами, матушка-государыня. Но сейчас мне нужно больше, ибо человек я нынче женатый.

— Что? — вмешался Бирен. — Как это женатый? Кто же позволил тебе дураку жениться без спросу? Без слова великой государыни.

— Погоди, Эрнест, — прервала Бирена императрица. — Неужто не шутишь? Женился? На ком же? Неужели на певичке? На Марии Дорио? И моего дозволения не спросивши?

— Нет, матушка-государыня, — признался Мира. — Не на Марии Дорио я женат ныне. Одну твою придворную за себя взял. Но позволения на то не спрашивал. То верно, государыня-матушка. Прости меня дурака.

— Придворную? — Анну это начало забавлять. — Фрейлину? Или шутиху мою Буженинову уговорил под венец идти? Куколка, не на тебе ли женат сей молодец?

— Нужон он мне матушка. Я иного в мужья желаю. Сей иноземец, а мне иноземец нашто?