Он женился на Алисии, своей кузине, в двадцать лет, это было десять лет назад. Они вместе играли детьми, учились танцевать и верхом возвращались домой в деревню рядом с Портсмутом. Всегда само собой разумелось, что они в конце концов поженятся. Алисия переехала в дом его родителей, и ее приняли как дочь. Она рисовала, шила и играла на пианино, была любезна со всеми гостями и никогда не жаловалась, если он надолго уезжал. Жена родила сына, а потом дочь, не потеряв при этом своей прекрасной фигуры.

Грэхем считал свой брак очень удачным. Они с женой прекрасно ладили, и он знал, что другие мужчины завидуют ему из-за того, что у него такая красивая и веселая супруга. Он не понимал, почему иногда испытывал разочарование.

Теперь, когда он смотрел, как Мэри ест, он понял почему. Алисия была для него как кусочек фрукта, очень вкусного и соблазнительного, но который не насыщал его так, как может насытить мясной пирог. Алисия никогда не ссорилась с ним, всегда признавала его правоту, что бы он ни говорил. Она всегда выглядела великолепно, когда он возвращался домой в увольнительную, но страсти, настоящего чувства между ними не существовало никогда.

У Мэри не было и тени той красоты, которой обладала Алисия. Даже если одеть Мэри в самое дорогое шелковое платье, уложить ее волосы в элегантную прическу, она все равно останется той, кем есть на самом деле, — простой деревенской девочкой без светских манер.

И все же она казалась такой желанной, особенно сейчас, вымытая дочиста, с волосами, струящимися по плечам. В ней чувствовался тот вызов, которого не доставало Алисии. Мэри была гордой, смелой, волевой и решительной. Если бы заставить эту каторжницу влюбиться в себя! Грэхем почувствовал, что, если это у него получится, он откроет для себя нечто новое и замечательное. Его возбуждало даже то, что он рискует своей карьерой на флоте, приведя ее в свою каюту. Раньше он не делал ничего настолько смелого в своей жизни.

— Это было чудесно, — сказала Мэри, удивив его своей благодарностью. — И ванна тоже была великолепной.

Она знала, что теперь должна лечь с ним в постель. Согревшаяся и чистая после ванны, с полным желудком, Мэри чувствовала, что готова почти на все. Она почему-то считала, что он не будет груб с ней, если уж позаботился о ней и принес такую хорошую еду.

— Хочешь немного рома? — спросил Грэхем.

— Только чуть-чуть, — сказала Мэри. Она не особенно любила этот вкус, но ей нравилось, как он согревает. Кроме того, Сара предупредила ее, чтобы она пила все, что ей предложат, сказав, что это притупит ее ощущения.

Грэхем вручил ей немного рома в стакане и начал вылезать из своей одежды. Мэри выпила ром залпом, увидев его белые волосатые ноги и вдруг испугавшись, что она этого не вынесет. Ей стало еще страшнее, когда он отбросил в сторону рубашку. У него была куриная грудь и толстый белый живот, который дрожал, когда он двигался.

В своей жизни она не раз видела полуголых мужчин. Рыбаки и моряки часто работали в воде, раздевшись по пояс, у них были крепкие, стройные, мускулистые тела. Мэри думала, что так выглядят все мужчины, и вид неожиданно белого, рыхлого тела Грэхема вдруг заставил ее почувствовать тошноту. Но дороги назад не было, поэтому она нырнула под одеяло, оставляя для него место рядом с собой, и отвернулась.

Он очутился на ней через секунду после того, как оказался в койке, и вжал ее в матрас своим весом. Его руки блуждали по ее телу, а губы прижались к ее губам, как пиявки. Мэри не знала, как отвечать ему. Ее единственным опытом был Томас, который целовал ее нежно и чувственно, так что она желала еще.

Рот Грэхема передвинулся с ее губ к ее груди, он сосал ее так сильно, что стало больно. Мэри слышала его дыхание, затрудненное и тяжелое, как у лошади после долгого галопа. Она почувствовала, как его пенис, твердый и горячий, уперся ей в живот, и, к счастью, он оказался маленьким. Через несколько секунд, уткнувшись лицом в ее шею, Грэхем раздвинул ее бедра и с силой вошел в нее.

Мэри не было больно, но и удовольствия она тоже не испытала. Ей казалось, что шест просовывают в сухую трубку, где для него едва хватало места. Ей не понравилось, как Грэхем схватил ее за ягодицы, хрюкая, как свинья.

Но к счастью, это длилось недолго. Похрюкивание постепенно становилось громче, его тело казалось все более горячим, он потел все сильнее и вдруг глубоко вздохнул и замер, по-прежнему уткнувшись ей в шею лицом.

И только тут она ощутила, что благодарна ему. После всего того, через что она прошла за последние шесть или семь месяцев, ей было приятно чувствовать, как ее обнимают, приятно лежать в теплой удобной постели. Мэри подняла руку и погладила его по шее и по плечам, думая, должна ли она что-то сказать.

Но что она могла сказать? Что она любит его? Нет. Что он возбуждает ее? Нет. И спросить, собирается ли он повторить это с ней сегодня ночью или в другой раз, она тоже не могла. Это еще раз напомнило ей о ее статусе несчастной каторжницы, за которой не признавали никаких прав, включая право на чувства или на какие-то потребности. Мэри была почти уверена, что большинство людей даже не представляло, что заключенные способны думать.

Грэхем сполз чуть-чуть вниз, устроился головой на ее груди и почти мгновенно заснул, крепко обняв ее при этом.

Мэри какое-то время лежала спокойно. Через иллюминатор струился чистый, свежий воздух, и только легкое дыхание Грэхема нарушало тишину. Ей было приятно думать о том, что, когда она уснет, по ней не будут бегать крысы и не заболит от голода живот. И все же она не могла спать, поскольку ей вдруг пришло в голову, что она, возможно, сможет сбежать.

Грэхем запер дверь, когда вошел, и она была уверена, что он положил ключ в карман куртки. Сможет ли она выбраться из койки, найти свою одежду и его ключи, не разбудив его? Стоит ли снаружи охранник?

Мэри получила ответ на свой последний вопрос, услышав тяжелый топот ботинок у двери. Какое-то время она внимательно прислушивалась, представляя себе, где находится охранник, совершавший обход по палубе. Когда он в следующий раз приблизился к их двери, она сосчитала, за сколько секунд он делает полный крут. Мэри насчитала девяносто секунд. Но на третьем круге он где-то остановился, вероятно, чтобы закурить трубку или отдохнуть.

Мэри поняла, что для организации побега прямо сегодня остается слишком много неизвестных факторов. Она не знала, насколько крепко спит Грэхем; она не была уверена в местонахождении ключа; Мэри не проверила, с какой стороны плавучей тюрьмы удобнее всего спуститься к воде. Спрыгнуть с борта было бы глупостью: она тут же всполошила бы охрану звуком всплеска. Мэри могла надеяться только на то, что Грэхем снова ее захочет. Тогда она постепенно сможет завоевать его доверие и тем временем тщательно исследовать расположение палубы и продумать лучший способ побега.

Мэри снилось, что она дома, в постели со своей сестрой Долли, и она проснулась оттого, что ее живот ласкала чья-то рука. Но это была рука Грэхема, а не ее сестры. Мэри притворилась, что спит, надеясь, что он тоже заснет, но, к своему удивлению, услышала, как он зажег свечу.

Ей до смерти хотелось открыть глаза и посмотреть, что он делает, но, если она проснется, он может отослать ее обратно в трюм, а ей было слишком тепло и удобно, и Мэри не хотела потерять это удовольствие. Она почувствовала, как он сдвинул одеяло, и ощутила легкое тепло от свечи совсем рядом.

Мэри тут же поняла, что он сидит со свечой в руке и рассматривает ее тело. Это нервировало ее, но она все еще не открывала глаз. Грэхем мягко тронул пальцем ее интимное место, убирая волосы, а затем двумя пальцами раздвинул половые губы.

Ей стало еще тяжелее притворяться спящей, зная, что он смотрит на ту часть ее тела, которую не видел никто, кроме нее. Ей было интересно, почему он захотел посмотреть. Он никогда не видел этого раньше? Или проверяет, не больна ли она?

Но когда его палец скользнул внутрь, ее охватило странное чувство. Ей было приятно так же, как от поцелуев Томаса, и она невольно чуть раздвинула ноги. Осторожное трение стало чуть настойчивее, и Мэри знала, что он смотрит туда, а не на ее лицо, потому что чувствовала его дыхание на своем животе. Она приоткрыла глаза и увидела, что он не держит свечку, как она предполагала. Свечка стояла по другую сторону койки. Одной рукой он тер свой пенис, одновременно другой рукой лаская ее интимное место.