Затем в первых числах мая подавленное настроение всей колонии па некоторое время развеялось с прибытием из Кейптауна «Сириуса». Хотя на корабле в основном была мука, а не более необходимые продукты, такие, как мясо, он принес и хорошие новости о том, что плывут еще корабли, а с ними долгожданная почта для тех счастливчиков, которые имели родных и близких, умевших писать.

И все же вид корабля, стоявшего в заливе, похоже, угнетающе повлиял на Уилла. Мэри много раз видела, как он, прежде чем отправиться днем на рыбалку, стоял на берегу и, не отрываясь, смотрел на «Сириус». Когда она пыталась поговорить с ним, Уилл огрызался, а когда он не работал, то не заходил за ней и Шарлоттой, как делал это раньше.

Однажды во второй половине дня Мэри несла выстиранное белье обратно в бараки, оставив Шарлотту играть с другим ребенком. Вдруг она услышала громкий голос Уилла, доносившийся из хижины Джеймса Мартина. Мэри догадалась, что они где-то умудрились достать немного рома.

Мэри испытывала противоречивые чувства к Джеймсу Мартину, этому ирландскому конокраду. Она была в восторге, что снова встретилась с ним, как и с Сэмом Бердом, поскольку дружба, зародившаяся на «Дюнкирке», становилась здесь чем-то вроде семейных уз. Джеймс был очень забавным и обаятельным мужчиной, умным и красноречивым, к тому же он умел читать и писать. Но он чрезмерно увлекался выпивкой и женщинами.

Мэри знала, что он обычно вовлекал других в неприятности, а сам при этом выходил сухим из воды благодаря своему обаянию. Он не знал слова «верность»: Джеймс Мартин всегда и всюду заботился лишь о себе самом. Мэри чувствовала, что он дурно влияет на Уилла.

Она по своей натуре не была человеком, который сует нос не в свое дело, но Уилл беспокоил ее, когда пил, потому что начинал сильно хвастать и часто становился агрессивным. А еще ее интересовало, где они с Джеймсом достали выпивку: если Уилл снова воровал рыбу, чтобы обменивать ее на ром, она хотела узнать об этом первой.

Вокруг больше никого не было, так что Мэри удалось прокрасться к задней стенке хижины Джеймса. Если бы кто-нибудь подошел, она сделала бы вид, что только что вышла из кустарников, куда ходила облегчиться.

Джеймс говорил о мужчинах, которые вступали в связь с аборигенками. По его мнению, мужчина, сделавший это, точно выжил из ума.

— Я думаю, так они, по крайней мере, в большей безопасности, чем с некоторыми заразными ведьмами, — сказал Уилл и от души рассмеялся. — Именно поэтому я выбрал Мэри. Я знал, что она чистая.

Мэри не знала, стоит ли принять это как комплимент. Это была палка о двух концах.

— Она хорошая женщина, — произнес Джеймс чуть ли не с упреком. — Ты счастливчик, Уилл, и не только в этом.

— Я буду еще более счастлив, когда выберусь из этого проклятого места, — возразил Уилл. — И я окажусь на первом корабле, когда мой срок закончится.

— А Мэри ты не будешь ждать? — спросил Джеймс слегка лукавым тоном, и Мэри заподозрила, что они, вероятно, вовсе не пили вместе. Возможно, Уилл зашел навестить Джеймса, напившись до этого в другом месте.

— Ни черта я не буду ждать, — выпалил Уилл. — Во-первых, никакой корабль не возьмет меня с женщиной и ребенком, а во-вторых, мне и без нее хорошо.

Мэри показалось, будто ее ударили в живот. Одно дело, если Уилл не считал себя связанным законным браком, но совсем другое — говорить, что ему и без нее хорошо. Она повернулась и убежала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

Уилл не зашел в их хижину перед вечерней рыбалкой. Мэри сварила на огне немного риса, в первый раз не обратив внимания на личинок, всплывших на поверхность, когда вода стала нагреваться. К рису ей нечего было добавить, потому что они уже съели свою крошечную порцию соленой свинины в начале недели. Но у Мэри пропал аппетит, она готовила только для Шарлотты. Мэри почувствовала слабость и горе из-за того, что Уилл собирается ее бросить.

Шарлотта устроилась у самого огня, где сидела всегда, пока готовилась еда, и не сводила своих темных глазок с горшка на огне. Это еще больше расстроило Мэри, потому что скудной порции риса было недостаточно для того, чтобы ребенок рос здоровым. Она уже видела у своей дочери признаки недоедания, которые наблюдала у детей в самых нищих семьях Корнуолла: распухший живот, ввалившиеся щеки и тусклые, без блеска, глаза и волосы.

Если Уилл оставит ее и уплывет домой, побег будет почти невозможен. Она, вероятно, сможет спланировать его, достать все необходимое оборудование и легко справится с лодкой, но Уилл в совершенстве владел навыками навигации. Во всей колонии не было человека, который мог бы занять его место.

Перспектива остаться здесь одной привела Мэри в ужас. Она потеряет хижину, женщины будут смеяться над ней, а мужчины начнут к ней приставать. Она не сможет защитить Шарлотту от царящего вокруг разврата. Самое большее, на что Мэри могла надеяться, — это стать «женой-каторжницей» — любовницей одного из морских пехотинцев или офицеров. Но это тоже продолжалось бы до тех пор, пока он не вернется в Англию.

В тот вечер Мэри испытала целую гамму чувств: отчаяние, страх, гнев, но к тому моменту, когда Шарлотта проглотила рис и сонно повернулась к маминой груди, у нее созрел план. Точно так же, как она хладнокровно планировала найти любовника среди офицеров на «Дюнкирке», чтобы выжить, она снова собиралась использовать те немногие преимущества, которые у нее были.

Когда Уилл вернулся в свою хижину, уже начало светать. Он продрог до костей и промок, потому что в десять часов вечера начался дождь и стало очень холодно. Еще он был до крайности утомленным и изголодался, поскольку они рыбачили всю ночь, но весь его улов состоял лишь из десятка рыбин. Уилл через все это уже проходил тысячи раз, как здесь, так и дома, в Корнуолле, но сегодня его особенно угнетало присутствие двух морских пехотинцев, приставленных, чтобы следить за ним.

— Скоты, — пробормотал Уилл и сердито сплюнул на песок.

Если бы не страх перед еще одной поркой, он бы им задал! Как они смели заявлять, что рыбы не хватает, потому что он не такой опытный рыбак, каким себя считает? И что он был пьян, когда сел в лодку? Он выпил пару рюмок рома, но это не повлияло на ясность его рассудка. В заливе просто не было рыбы. Если бы они согласились проплыть за мысы, как он хотел, они поймали бы тысячи!

Подойдя ближе к хижине, он очень удивился, увидев огонь и склонившуюся над ним Мэри.

— Почему горит огонь? Шарлотта заболела? — спросил он, подойдя ближе.

— Нет, она спит, — сказала Мэри. — Я подумала, что ты замерзнешь и проголодаешься, и сделала тебе завтрак.

У Уилла поднялось настроение. Он ожидал, что Мэри будет дуться, потому что он не зашел домой перед рыбалкой. Если бы она узнала, что он купил рома, вместо того чтобы принести им чего-нибудь поесть, она рассердилась бы еще больше.

— Завтрак? — переспросил Уилл, не веря своим ушам.

Мэри коснулась его мокрой рубашки.

— Снимай ее и вывеси сушиться, — сказала она, и голос ее был мягким и заботливым. — Завернись в одеяло, так ты согреешься. Я смогла поджарить тебе лишь немного хлеба. Это все, что у меня было.

Через пять минут, сидя на табурете в дверном проеме хижины с чашкой сладкого чая в одной руке и большим куском поджаренного хлеба в другой, Уилл почувствовал себя немного лучше. Первые лучи солнца осветили небо, и залив, окутанный утренним туманом, выглядел красивым. Это было его любимое время дня, когда просыпались и начинали петь первые птицы и еще не видно безобразного лагеря. Здесь, вероятно, наступила зима, но казалось так же тепло, как весенним утром дома в Англии.

На самом деле, глядя на окутанный дымкой «Сириус» и серо-зеленый залив за ним, Уилл мог представить, что стоит в гавани Фэлмаус и смотрит на Сен-Мейвс.

Уилл очень сильно скучал по Корнуоллу. Ему снились маленькие извилистые мощеные улицы, дома, прижавшиеся друг к другу, ослепительно яркое солнце летом и пылающий камин в таверне в зимний вечер. Уилл подумал о том, на какой риск идут жители Корнуолла, перевозя контрабанду, и улыбнулся. Налегать на весла, борясь с волнами высотою с дом, вглядываться в утесы в ожидании света фонаря, предупреждающего о приближении сборщиков акциза, — это была игра с высокой ставкой, и только самые ловкие, смелые и сильные отваживались в нее играть. Но победители стаканами опрокидывали французский коньяк, рыбаков, шахтеров и фермеров называли деревенскими сквайрами, если им улыбалась удача.