Но как мне достойно описать последовавшее затем мученичество преблаженного Павла? В одно время с сими девами и одним и тем-же определением приговоренный к смерти, он обратился к исполнителю казни, имевшему немедленно отсечь ему голову, и просил его дать себе немного времени. Получив это, начал он громогласно воссылать Богу молитвы — сперва о даровании мира всему роду христианскому, чтобы вместе с тем скорее восстановлена была его свобода, — потом об обращении иудеев к Богу проповедью Христовой. Простирая свое слово далее, Павел того же просил и самарянам, молился и о язычниках, чтобы эти люди, находящиеся на пути заблуждения и неведения Бога, пришли к познанию Его и приняли истинное богопочтение, — не оставил без внимания и смешанной, окружавшей его толпы, и после всего этого — как велико и невыразимо незлобие! — стал молить Бога всяческих о назначившем ему смерть судье, о всех властителях, даже о том, кто чрез минуту должен быль отсечь ему голову, — стал молить Бога во услышание как последнего, так и всех присутствующих, чтобы согрешение мучителей в отношении к страдальцу не было вменено им. Вознося эти молитвы громогласно, он, как человек, умервщляемый невинно, увлек души всех к состраданию и слезам, а сам между тем приготовился, подклонил обнаженную шею под меч палача и украсился божественным мученичеством. Это случилось в двадцать пятый день месяца панема, иначе сказать, за восемь дней до августовских календ. Такова была кончина всех сих мучеников. По прошествии некоторого времени, в Египте опять взято было сто тридцать блаженных подвижников исповедания Христова. По приказанию Максимина, потерпев еще на месте одинаковое с прежними мучениками уродование глаз и ног, они сосланы были частью в упомянутые палестинские, частью в киликийские рудокопни.

     Когда такими подвигами великих Христовых мучеников пламень гонения ослаблялся и священной их кровью как бы был погашаем, когда труженикам за Христа в фиваидских рудокопнях уже даваемо было несколько отдыха и свободы, и мы начинали понемногу дышать чистым воздухом, — вдруг человек, получивший власть преследовать нас, не знаю отчего и по какому заблуждению, снова воспламенился яростно против христиан, снова, то-есть, рассылались по всем областям враждебные нам грамоты Максимина. Тогда и префекты, и сверх того главный начальник войск, своими объявлениями, письмами и всенародными повелениями, начали настоятельно требовать, чтобы во всех городах счетчики, военачальники и сборщики податей озаботились исполнением царского указа, которым предписывалось — со всяким старанием возобновлять разрушившиеся идольские капища, заставлять поголовно всех мужей, вместе с женами, рабами и даже грудными младенцами, приносить жертвы, совершать возлияния и непременно вкушать эту самую, нечистую жертвенную пищу. По сему случаю, все предметы торговли на общественных площадях, осквернены были жертвенными возлияниями, а пред банями поставлены смотрители, которые мывшихся там должны были грязнить скверными жертвами. Когда язычество становилось предметом такого попечения, — наши дела, естественно, опять должны были прийти в самое стеснительное положение. Впрочем, и неверные язычники чувствовали тягость этих определений, и они уже живо представляли себе крайнюю нелепость их; потому-что и им казалось это излишней и слишком сильной мерой.

     Но между тем, как всем и повсюду угрожала величайшая буря, — божественная сила Спасителя нашего в тех же подвижников вдохнула опять такую решимость, что, еще не быв схватываемы и влекомы, они уже попирали грозу столь великих бедствий. Трое верных, согласившись между собой, подбежали к правителю, который приносил тогда жертву идолам, и кричали, чтобы он оставил свое заблуждение; ибо нет другого божества, кроме Творца всех вещей и Создателя Бога. Когда же спросили их, кто они таковы, — они смело исповедали себя христианами. Фирмилиан, сильно раздраженный этим, не захотел даже и мучить их пытками, но приказал отсечь им головы. Из числа сих мучеников, один был пресвитер, по имени Антоний, другой назывался Зебиной, родом из Элевферополиса, а третьему название было Герман. Это произошло тринадцатого числа месяца дия, или в ноябрьския иды. В тот самый день сопровождала их одна жена из города Скифополиса, Эннафа, украшенная также венцом девства. Она не поступила, как вышеупомянутые, но была силой привлечена и представлена судьи. Это случилось уже после побоев и жестоких оскорблений, которые нанес ей, не получив на то позволения от высшей власти, один из ее соседей, тысяченачальник, по имени Максис, человек худой по самому названию, отвратительный и по всему другому, отличавшиеся необыкновенной крепостью тела, но истинно ужасный по своему нраву и поведению, и ненавидимый всеми знакомыми. Этот человек снял с блаженной всю одежду, так что она оставалась покрытою только от бедр до ног, а прочие части тела имела обнаженными, — и в таком виде водя ее по всей Кесарии, притаскивал на площади и считал великим делом бить ее ремнями. После таких-то побоев, она показала непоколебимую твердость пред самым судом префекта и, по его определению, была предана живая огню. Усиливая свое бесчеловечие, свою ярость против богочтителей, он даже преступил законы природы, не постыдился бездушным телам святых мужей отказать в погребении, но повелел старательно хранить их на открытом воздухе день и ночь, в пищу зверям. И в продолжение многих дней можно было видеть не малое число таких, которые столь зверское и варварское приказание исполняли. Они издали смотрели — будто за каким важным делом, как-бы кто не похитил трупов. Между тем дикие звери, собаки и хищные птицы растаскивали человеческие члены туда и сюда, — и все окрестности города усеяны были внутренностями и костями людей; так что и тем, которые прежде ненавидели нас, ничто и никогда не казалось до такой степени жестоким и ужасным. Теперь все не столько оплакивали участь тех, с которыми это случилось, сколько жаловались на оскорбление собственной своей и общей каждому природы. Такое зрелище, выше всякого описания и плачевного рассказа, давалось вблизи городских ворот, — и человеческая плоть была пожираема не с одной стороны города, но растаскивалась повсюду. Некоторые говорили, что целые члены, куски плоти и части внутренностей им случалось видеть даже в городе, прошедши ворота. Так как это совершалось в продолжение весьма многих дней; то произошло следующее чудесное событие: Погода стояла хорошая, воздух быль ясен, атмосфера чрезвычайно прозрачна, и однако ж на столбах, поддерживавших общественные портики города, вдруг выступили в большом количестве как будто капли слез. Также, из воздуха не падало нисколько росы, а торговые и народные площади, не знаю отчего, окроплены были водой и казались влажными. Видя это, все начали тогда говорить, что не имея силы переносить столь безбожные поступки, земля каким то непостижимым образом проливает слезы и что для обличения бесчувственной и несострадательной природы человека, самые камни и мертвые вещи, при настоящих событиях, обнаруживают скорбь свою. Знаю, что потомкам слова мои покажутся мечтой и басней; но не так примут их люди, для которых свидетелем истины было настоящее время.

     Четырнадцатого числа следующего месяца апеллея, или иначе, за девятнадцать дней до январских календ, стражей, стоявшей у ворот, взяты были и еще некоторые египтяне, посланные сюда для служения киликийским исповедникам. Над иными из них уже исполнен был тот самый приговор, которому подвергались лица, долженствовавшие пользоваться их служением, то есть, имели изуродованные глаза и ноги. Трое между ними показали дивную непоколебимость мужества и получили ту, либо другую мученическую кончину в Аскалоне, где содержались. Один из них, по имени Арис, предан огню, а прочие, называвшиеся Промом и Илией усечены. Потом, одиннадцатого числа месяца авдинея, или за три дня до январской иды, в той-же Кесарии искушен был огнем, как чистейшее злато и великодушно показал пример веры во Христа Бога подвижник Петр, иначе Апселам, уроженец селения Анеи, что в округе Элевферополиса. Множество убеждений представляли ему и судья и окружавшие его пожалеть себя, пощадить свою юность и молодость; но он все презрел, всему и самой жизни предпочитая упование на Бога всяческих. Вместе с ним тогда находился и Асклепий, бывший кажется епископом маркионова заблуждения. Ревнуя, по его мнению, о благочестии, которое однако ж не было принято, он окончил свою жизнь на одном и том же костре с Петром. Так происходило это.