Квиллер пустил несколько плоских камешков «блинчиками» по гладкой поверхности озера.

— Здорово у тебя получается! — позавидовал Арчи. — Я никогда не мог научиться «печь блинчики».

— Один из немногих моих талантов. Зато я не умею вязать носки.

— Ты обязательно должен проехать на платформе, Арчи, — сказал Лайл. — Я ведь тоже буду — на платформе общества «Родители и учителя». Мы воссоздадим старую школу, с одной классной комнатой, древними партами и досками, пузатой печкой, и наденем костюмы девятнадцатого века. Я буду директором школы во фраке и пенсне, с розгами в руках. Наверняка зрители меня освищут. Только бы не закидали тухлыми яйцами!

Лайл докурил сигару, и мужчины поднялись по песчаной лесенке на террасу, где женщины подозрительно хихикали.

— Квилл, я хотела бы попросить тебя об одном одолжении, — проговорила Милдред.

— Сочту за честь и удовольствие. — Квилл никогда не мог отказать Милдред: она такая искренняя и щедрая, у неё замечательный характер, и она прекрасно готовит.

— Наш парад открывает платформа с живой картиной «Тысяча семьсот семьдесят шестой год, подписание Декларации независимости», а завершает команда велосипедистов. Было бы бесподобно, если бы ты замыкал её на своём великолепном «лежачем» велосипеде!

Квиллер не колебался и секунды:

— Твоя просьба не вызывает у меня особого восторга, но… Я согласен задрать ноги вверх и вертеть педали… при условии, что Арчи будет ехать на вашей платформе и вязать носок.

Как правило, в одиннадцать часов вечера Коко, словно будильник, поставленный на это время, начинал мяукать, возвещая всему миру о том, что пора уже поесть перед сном и выключить свет, и потому поведение кота в их первый вечер в коттедже очень Квиллера удивило. Все трое сидели в темноте на затянутой сеткой веранде, наблюдая, как мерцают светлячки. На веранде стояли мягкие кресла и столовый гарнитур из устойчивого к жаре и холоду пластика, по совету Фрэн Броуди — белого цвета, чтобы подчеркнуть темное дерево стен. Квиллер и Юм-Юм роскошествовали на мягких сиденьях, Коко расположился на обеденном столе, возможно потому, что оттуда удобнее было наблюдать за происходившим в темноте на пляже.

Наконец Юм-Юм стала проявлять беспокойство, что заставило Квиллера взглянуть на часы и объявить: «Угощенье!» Он направился в комнату дать кошкам «кабибблз», и Юм-Юм поспешила за ним, но Коко не двинулся с места. Что-то заинтересовало его внизу, понял Квиллер, что-то, чего я не вижу. Ночь была ясная, звёзды ярко сияли, стрекотали цикады, где-то ухала сова, и с берега доносился плеск ритмично набегавших на песок легких волн. В воздухе не ощущалось ни дуновения, и Квиллер, отправившись в свою спальню-закуток, оставил дверь на веранду открытой. Если Коко надоест, он сам вернётся в дом и ляжет к Юм-Юм на голубую подушку на холодильнике.

Ночью Квиллеру приснился сон. Он всегда видел сны после того, как поест свинины. Мускаунти отделился от штата и стал независимым княжеством, управляемым королевской династией, премьер-министром, кабинетом министров и национальным советом, причём все они были кошками! Сюжет не блистал оригинальностью: на ночь Квиллер читал «Янки при дворе короля Артура», где один из героев предлагал для улучшения существующей политической системы ввести кошачье правление. Королевская кошачья семья во сне Квиллера была умной, забавной и совсем недорого обходилась казне. Квиллер пожалел, что проснулся.

Он обнаружил, что Коко от своей ночной эскапады ничуть не пострадал. Кот обильно позавтракал, после чего принялся атаковать щеколду двери, ведущей на веранду. Тем самым он выражал желание совершить прогулку у Квиллера на плече.

— Не сейчас, — сказал ему Квиллер. — Попозже! Ты уже позавтракал, теперь и я имею право подкрепиться. У нас демократическая семья. Правящих монархов у нас нет.

Прежде чем отправиться в Мусвилл, Квиллер осмотрел новый гостевой домик. Сначала пришлось его поискать: дом размером с сарай, сложенный из позеленевшего кедра, скрывался в лесу. Но в «Приюте» имелись и окна, и туалет. Скромная обстановка, включавшая двухъярусную кровать, занимала почти всё пространство. Красные одеяла, красный ковёр и картина в раме, на которой были изображены маки, — всё это немного подавляло в крошечном помещении, зато бодрило. «Неплохое местечко для ночлега, — подумал Квиллер, — а вот две ночи кряду мне здесь провести не захотелось бы. Фрэн знала, что делала».

Оттуда Квиллер поехал вдоль берега озера в Мусвилл. Этот тихий курортный городок растянулся на две мили в длину, но шириной был не больше квартала. Он теснился между озером и высокой песчаной стеной, которую называли Большая Дюна. На озерной стороне главной улицы, Мейн-стрит, находились муниципальная пристань, частные причалы, лавочки, где продавали наживку, и отель «Северные огни», на другой стороне — банк, почта, скобяная лавка, таверна «Кораблекрушение» и тому подобное. Несколько поперечных улиц с древесными названиями — Дубовая, Сосновая, Кленовая и так далее — упирались в подножие Большой Дюны, а по их сторонам выстроились магазинчики, конторы, небольшие кофейни и Музей кораблекрушений.

К Большой Дюне, для появления которой потребовался солидный промежуток времени в десять тысяч лет, здесь относились с благоговением. Она вздымалась круто вверх и возвышалась над центром города, как бы защищая его; на её вершине вырос целый лес. Зданий там не было. Даже если бы их строительство разрешили, кто бы на такое отважился? Крутой обрыв в сто футов высотой производил впечатление — и пользовался известностью, его было видно с озера за много миль.

Только один путь проходил через Дюну — Песчаная дорога в восточном конце центральной части города. Она напоминала о том времени, когда здесь добывали песок и вывозили его, чтобы поддержать терпящую бедствие экономику штата. Изрядную часть Большой Дюны перевезли на судах в Центр, где она пошла на сооружение бетонных шоссе, мостов и небоскребов — кусочки Мускаунти, разбросанные по всему северо-востоку Соединенных Штатов.

В первый день отпуска Квиллер всегда совершал объезд и возобновлял знакомство с деловыми людьми — расспрашивал их, чем они занимались зимой, интересовался планами на лето. Это было вполне по-соседски, а заодно служило отличной рекламой для газеты. В это утро Квиллер позавтракал в отеле и поздоровался за руку с его владельцем. Он пожал руку управляющему банком и обменял свой чек на наличные. Потом обменялся рукопожатием с начальницей почты и сказал ей, что рассчитывает получать корреспонденцию «до востребования»; три открытки, как выяснилось, уже пришли. В бакалее Гротта он поздоровался по очереди со всеми членами семейства и купил варёной ветчины для сандвичей. Он потряс руку аптекаря и запасся горячительными и прохладительными напитками для возможных гостей.

В таверне «Кораблекрушение» Квиллер поприветствовал бармена.

— Всё ещё пьёте воду «Скуунк»? — спросил тот. — У меня есть бутылочка.

— Поддерживаю местную промышленность, — ответил Квиллер. Это была минеральная вода из Скуунк-Корнерз. — Рассчитываете завтра на хорошую прибыль?

— Не-а. Парады — это семейные праздники. Серьёзно пить почти не будут.

— Есть какие-нибудь новости насчёт пропавшего туриста?

— Не-а. По-моему, это сплошные выдумки, вроде байки про двухголового енота, которую пустили пару лет назад. Чтобы людям было о чём поговорить.

Затем Квиллер отправился в скобяную лавку Хиггинса за средством от комаров и пожал руку сначала Сесилу Хиггинсу, а потом его двоюродному деду, седобородому старику, который работал в этой лавке с двенадцати лет.

— В этом году комары не такие злые, правда, дедушка?

— Угу, — ответил старик. — Воздух слишком сухой.

В лавке заботливо поддерживалась атмосфера старинной деревенской лавочки, которая привлекала отдыхающих из Центра: пол из нетёсаных досок, старинные витрины и такие товары, как вилы, керосиновые лампы, пятидесятифунтовые глыбы соли, корм для коз и гвозди на вес.