- Э-э… просто отдыхаю в парке, - отвечаю я, пытаясь рассмеяться, как будто это неважно.

- Вы здесь из-за моей сестры?

Мои глаза расширяются, и я снова смеюсь. – Нет, конечно, нет! Почему ты так думаешь? – мой голос звучит так нелепо, я плохой лжец, это невероятно.

Он пожимает плечами. – Ну, я знаю, что вы шли следом за нами от нашего дома.

В ужасе я закрываю глаза и вздыхаю.

- Это нормально. Я понимаю, почему она вам нравится. Она добра к людям.

- Да, - соглашаюсь. – Очень милая.

Он улыбается мне так мило, что мне трудно поддерживать самообладание.

- Что ты делаешь? – спрашиваю его.

- Ничего, - отвечает он, выбрасывая разорванные листочки. – Я играл в песочнице, но мне стало скучно.

- Почему? Ты можешь создать так много вещей с небольшим количеством песка.

- Я знаю, но это не весело, если у тебя нет друзей, чтобы играть.

Я киваю, мне так жаль парня. – Я вижу.

Снова неловкое молчание, и я чувствую, что это какое-то негласное приглашение для меня, чтобы пойти поиграть с ним или что-то в этом роде. Но я не уверен, что хочу выпустить Лауру из поля зрения. Что, если она увидит меня в песочнице с ним? Она может подумать, что я какой-то невменяемый преследователь.

Это потому, что так и есть, но всё же.

- Отец Фрэнк, - вдруг начинает Бруно. – Почему вы не в церковной одежде?

Я пожимаю плечами. – Потому что на улице жарко, и я просто обычный человек.

- Так вы не из церкви?

Я фыркаю. - Конечно я из церкви. Но в ней мне нужно выглядеть так, как будто я там работаю. Сейчас я не на работе, поэтому оделся так, как мне нравится.

- И что это за чёрные штуки на вашей коже?

Нахмурившись, я смотрю, куда он указывает, и понимаю, что это моя спина, которая покрыта татуировками. – О, это татуировки, о которых я рассказывал, помнишь? Это рисунки, но на коже.

- Круто! Можно мне тоже такие?

- Нет, - строго говорю я, но потом смягчаю голос, потому что не хочу быть мудаком. – Татуировки предназначены только для взрослых.

- Почему? – он выглядит разочарованным.

- Ну… потому что они навсегда. Их нельзя стереть.

- Правда? – его глаза загораются. – Удивительно.

Я фыркаю и качаю головой. – Ты забавный, малыш.

- Спасибо, - говорит он. – Вы тоже.

Не уверен, что это комплимент, но приму его.

- Но… Я думал, что священникам не разрешается иметь татуировки?

- Я не священник, Бруно, - отвечаю я. – Я – проповедник. Да и кто тебе это сказал?

- Мой брат, - отвечает он, рисуя в пыли восьмёрку ботинком.

- Ну, твой брат ошибается.

- Почему? – он наклоняет голову.

- Я особенный проповедник. Плохой, - я поворачиваюсь к нему лицом и косо смотрю, пытаясь выглядеть как можно опаснее. – Ты не захочешь со мной связываться, малыш. Я злой, - я делаю страшное лицо, и ребёнок взрывается от смеха – это заставляет меня улыбнуться.

Тогда я заметил, что Лаура направляется в нашу сторону.

Я прочищаю горло и сижу, стараясь не выглядеть, как подонок, хотя я… ещё тот подонок.

Она наклоняет голову, когда узнает меня и хитро улыбается. – Эй, разве я не знаю тебя?

- Он – отец Фрэнк, сестра! – говорит Бруно. – Он был в нашем доме, на завтраке! Ты забыла?

- Нет, глупенький, это был риторический вопрос, - она массирует голову, взъерошивая волосы.

- Что такое рит-рит-орка?

Она усмехается. – Это означает, что это не вопрос.

- Должен ли я вообще отвечать тогда? – размышляю я.

Она обращает на меня внимание, вытирая лоб полотенцем. – Ну, что за совпадение.

Улыбаюсь и наслаждаюсь видом. Нет смысла отрицать, тем более что никаких обвинений не было. Пока.

- Бруно уже нашёл тебя. Ты следишь за нами или что? – спрашивает она, поднимая бровь.

Ах-ха, вот оно.

- Нет, - ухмыльнулся я. – Просто ваш дружелюбный сосед-проповедник патрулирует этот район.

Она закатывает глаза, но я могу сказать, что она едва сдерживает смех.

- Есть в чём исповедаться? – спрашиваю я.

Она вздыхает. – Как будто ты ещё не всё знаешь.

- У меня есть! – Бруно поднимает руку.

- О, да? Расскажи мне, что ты сделал? – спрашиваю я, приближаясь.

Он закрывает рот и застывает, так что я наклоняюсь ещё ближе и похлопываю по скамейке. – Садись.

Он делает то, что я прошу, а потом поворачиваюсь к нему так, чтобы он мог прошептать мне на ухо.

- Я писал в песочнице.

Моя ухмылка превращается в полный всплеск смеха.

- Что? – спрашивает Лаура.

Я поворачиваю своё лицо к Бруно и шепчу ему на ухо. – Это настоящая причина, по которой ты больше не хотел играть в песочнице?

Он кивает.

- Что?! – голос Лауры на этот раз ещё громче, она перекинула полотенце через плечо, как какое-то заявление.

Бруно смотрит на меня так, как будто умоляет меня не говорить ей – вероятно, потому, что она бы разозлилась и была бы права. Но я думаю, что буду играть в эту игру один.

Поэтому я скрещиваю пальцы и улыбаюсь, как ублюдок. – Прости. Признания, сделанные проповеднику, строго конфиденциальны.

О, этот взгляд на её лице сейчас.

В крови закипает ярость.

Великолепно.

- Фрэнк… - шипит она.

Я пожимаю плечами, всё ещё улыбаясь, когда откинулся назад.

- Он что-то сделал; ты должен мне сказать. Это не шутка, - ворчит она. – Что, если это что-то постыдное или неправильное?

- Ты имеешь в виду то, что мы сделали в церкви?

Её глаза расширяются, и удивление на её лице делает его восхитительным.

- Что сделали? – спрашивает Бруно.

- Ничего! – шипит Лаура. – Фрэнк…

Я смотрю на Бруно и говорю. – Бруно. Если ты извинишься, твои грехи будут прощены.

- Значит ли это, что и Бог меня простит?

Я киваю. Трудно объяснить эти вещи ребёнку, если он такой маленький, как Бруно.

Он мило рисует крест на груди и бормочет. – Простите.

- Хорошо, - я похлопал его по спине, а затем посмотрел на Лауру. – Видишь? Он раскаивается, поэтому ему простили его грехи.

Она сужает глаза и огрызается на меня. – Ты такой плохой.

- Я знаю, - ухмыляюсь я, потому что считаю это комплиментом.

Я встаю со скамейки и отряхиваю штаны. – Ну, я думаю, что это намёк на то, что мне уже пора.

Бруно тоже спрыгивает, говоря. – Спасибо, отец Фрэнк!

- Не стоит благодарности, малыш.

Я начинаю уходить, хотя ещё не закончил с Лаурой. Однако, я не могу поговорить с ней наедине, пока здесь Бруно. Это просто невозможно.

- Что сделал Бруно? – кричит Лаура.

Я оборачиваюсь. – Ты хочешь знать, не так ли?

- Да.

- Думаю, тебе придётся прийти в церковь, потому что это единственное место, где мы будем говорить о конфиденциальном, - я поднимаю большой палец и ухожу прочь, оставив ошеломлённую и раздражённую Лауру.

Ночью я стоял у церкви, прислонившись к зданию, я взял в рот сигарету и прикурил её. Спустя пять минут одиночества, Карл, церковный пианист и главный мастер на все руки, вышел на улицу и, увидев меня, пошёл в мою сторону. Не было ни дня, когда бы я не смотрел на его изуродованные ухо и нос. Чёрт. Неудивительно, что люди больше не приходят в нашу церковь. Они либо шокированы мной, либо боятся его. Мы как призраки в доме с привидениями или монстры в особняке Франкенштейна.

­- Эй, - говорит он, останавливаясь рядом со мной. – Есть закурить?

Я смотрю на него, думая, когда же он начал курить. Пусть он всего на четыре года младше меня, я чувствую, что мне нужно защитить его от всякого дерьма или подобное тому. Не то, чтобы я имел такое влияние.

Я вздыхаю и роюсь в кармане, чтобы вручить ему сигарету. Он берёт её в рот, и я поджигаю её для него. Мы оба курим и продолжаем смотреть на оживлённые улицы перед нами.

- Итак, я могу спросить тебя кое-что? – внезапно произносит Карл.

- Смотря о чём, - говорю я.

- У тебя ещё остались старые контакты?