— То же самое все они говорили о тебе.

Он судорожно глотнул воздух, дыхание вырывалось из его рта неравномерными толчками.

— Что я могу сказать тебе, чтобы ты поверила? Скажи, что я могу сделать, чтобы помочь тебе?

Она несмело отошла от окна ближе к тому месту, где стоял он, из предосторожности оставив между ними расстояние в несколько футов.

— Мы долго были женаты? — спросила она, сознавая всю несуразность заданного вопроса.

— Одиннадцать лет, — просто ответил он, без всякой попытки что-либо подчеркнуть. Это ей понравилось.

— Когда мы поженились? Сколько мне было тогда лет?

— Мы поженились семнадцатого апреля 1979 года. Тебе было двадцать три года. [6]

— Так что теперь мне тридцать четыре? — спросила она, хотя ответ был очевиден.

— Тебе исполнится тридцать четыре тринадцатого августа. Хочешь посмотреть наше свидетельство о браке?

Она кивнула и подошла к нему еще ближе, пока он доставал из кармана свидетельство об их браке.

— Здесь написано, что мы поженились в Коннектикуте, — заметила она, чувствуя тепло, исходящее от его тела.

— Так ведь ты из Коннектикута. Твоя мать до сих пор там живет.

— А мой отец?

— Он умер, когда тебе было тринадцать лет.

Ей вдруг стало грустно, но не от того, что отец умер, когда она формировалась как личность, а от того, что она даже не помнила, что когда-то у нее был отец. Она почувствовала себя вдвойне покинутой.

— Каким образом я оказалась в Бостоне?

Он усмехнулся:

— Ты вышла за меня замуж.

Она закусила губу, будучи не в силах обсуждать события, связанные с их совместной жизнью. Сначала ей надо было собрать о себе побольше фактов, чтобы подойти к истории своего супружества, имея какую-нибудь версию своей личной жизни.

— Может быть, ты хочешь посмотреть копию своего паспорта? — спросил он, доставая ее, словно это было вещественное доказательство, а больничная палата залом суда.

Она быстро пробежала глазами маленькую книжечку, открыв для себя, что ее девичья фамилия Лоуренс, что ее словесный портрет соответствует тому, что она видела в зеркале, и что фотография в нижней части страницы (хотя фотография ей явно не льстила — она выглядела, как испуганный олень, пойманный в сети света автомобильных фар) была именно ее фотографией.

— А у тебя есть еще фотографии? — спросила она, заранее зная, что они есть.

Он достал из кармана брюк несколько фотокарточек. Она подвинулась к нему еще на один дюйм. Их руки соприкоснулись, когда он начал показывать ей фотографии.

На первой из них они были сняты на пляже. Он был очень загорелым; она чуть меньше. На обоих скромные красивые купальные костюмы, оба выглядели так, будто были не в силах оторваться друг от друга.

— Где сделаны эти снимки? — спросила она.

— На мысе. Там в деревне живут мои родители. Это было около пяти лет назад, — продолжал он, понимая, что это будет ее следующим вопросом. — Это было тогда, когда мы еще считали, что солнце светит только для нас. Тогда твои волосы были чуть длиннее, чем сейчас, а я был на несколько фунтов легче.

— Не похоже, чтобы ты с тех пор прибавил в весе. — Как только они переместились на сугубо личную почву, она почувствовала себя намного увереннее и сразу перешла к следующей фотографии.

Снова они вдвоем, улыбаясь смотрят в камеру, обняв друг друга за талию. На этой фотографии они в более строгих туалетах: он в смокинге и черном галстуке, она — в темно-розовом вечернем платье.

— Эта фотография более свежая, — заметила она, подсчитывая в уме, сколько могло пройти лет с момента съемки.

— Снимок сделан на Рождество. Мы были на танцах в больнице.

— Мы выглядим очень счастливыми, — удивилась она.

— Мы былиочень счастливы, — сказал он с ударением, потом, уже тише, добавил не так уверенно: — Я знаю, мы снова будем счастливы.

Она сложила фотографии со свидетельством о браке и паспортом и вернула ему все. Затем снова отошла к окну, долго смотрела на улицу, потом повернулась к незнакомцу, который был ее мужем — с которым, как можно было теперь думать, она была счастлива в течение последних одиннадцати лет.

— Так я росла в Коннектикуте? — спросила она после долгого молчания.

— Ты жила там, пока не уехала поступать в колледж.

— По какой специальности я училась? Ты знаешь?

Он улыбнулся:

— Конечно, знаю. Ты специализировалась по английскому языку и была лучшей на курсе.

— И что было после того, как я закончила колледж?

— Ну, после выпуска ты поняла, что на свете существует много возможностей применить свои знания, поэтому ты не стала преподавать, а устроилась на работу в издательство Гарвардского университета.

— В Бостоне?

— Нет, в Кембридже.

— А почему я не вернулась в Коннектикут или не поехала в Нью-Йорк?

— Мне кажется, что в этом выборе я сыграл-таки определенную роль.

Она опять отвернулась к окну, не будучи готовой обсуждать их совместную жизнь.

— А что ты можешь сказать о моем брате?

Казалось, он был озадачен вопросом.

— Томми? А что можно о нем сказать?

— Сколько ему лет? Чем он занимается? Почему он живет в Сан-Диего?

— Ему тридцать шесть лет, — начал он, медленно, по порядку отвечая на ее вопросы, — он торгует яхтами и живет в Сан-Диего последние десять лет.

— Он женат?

— Да. Это его второй брак. Его жену зовут Элеонор, но я точно не знаю, сколько времени они женаты.

— У них есть дети?

— Два мальчика. Еще маленьких. Мне очень неловко это говорить, но я не знаю, сколько им лет.

— Так значит, я могу называть себя тетей?

— Значит, можешь.

— А кем еще я могу себя называть? — спросила она вдруг; вопрос сорвался с ее губ прежде, чем она сумела его остановить.

— Я не уверен, что хорошо тебя понял.

Она с трудом проглотила слюну, словно хотела вместе с ней проглотить мучивший ее вопрос.

— Я тетя, — повторила она, собираясь с силами, — но, может быть, я еще и мать.

— Да. — Он постарался придать своему голосу торжественность.

— О Боже мой! — Ее голос превратился в протяжный низкий стон.

Как могла она забыть и свое дитя? Что же она за мать? О Господи! Она чувствовала, что ее тело съеживается и сжимается, как мехи аккордеона. Она затряслась, обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, и уронила голову на грудь.

— Все в порядке, все в порядке, — шептал он.

Его голос спасал, обволакивал, защищал ее. Она чувствовала, как он гладит ее по спине вдоль позвоночника сверху вниз. Она спрятала голову у него на груди. Ей стало тепло, она слушала, как бьется его сердце, сознавая, что он напуган точно так же, как и она.

Несколько минут он не мешал ей выплакаться и гладил ее по спине, как ребенка. Постепенно она перестала плакать, несколько раз вздрогнула и затихла.

— Сколько у нас детей? — спросила она так тихо, что ей пришлось откашляться и повторить вопрос.

— У нас одна дочь. Маленькая девочка. Эмили.

— Эмили, — повторила она, смакуя имя, словно это было самое прекрасное в мире вино.

— Сколько ей лет?

— Семь.

— Семь? — в изумлении повторила она. — Семь.

— Она сейчас у моих стариков, — добавил он. — Я думаю, что так будет лучше; пока все не наладится, пусть она побудет там с ними.

— О, как я благодарна тебе. — Слезы стыда превратились в слезы облегчения. — Я думаю, что сейчас нам с ней и правда лучше не видеть друг друга.

— Понимаю.

— Ей было бы очень тяжело общаться с матерью, которая ее не узнает. Я не представляю, может ли что-нибудь напугать ребенка больше.

— Мы обо всем позаботились, — уверил он ее. — Родители сами забрали ее к себе. Они сказали, что она может остаться у них на все лето.

Она снова откашлялась, потом вытерла со щек несколько упрямых слезинок.

— Когда ты успел все это устроить?

Он пожал плечами и развел руки, держа их ладонями кверху.