Кейти нарушила унылое молчание:

— Спасибо, мам, за булки с арахисовым маслом. Я их съем где-нибудь в районе Спокана.

— Я еще положила туда немного яблок и пару банок вишневого сока. Ты уверена, что тебе хватит денег?

— У меня все есть, мама.

— Помни, что я сказала о превышении скорости на границе штатов.

— Не беспокойся, я воспользуюсь системой регулирования средней скорости.

— А если ты захочешь спать?

— Тогда поведет Смитти. Я знаю, мам.

— Я так рада, что она едет с тобой, что вы будете вместе.

— Я тоже.

— Ну ладно.

Реальность разлуки давила. Они стали очень близки за последний год после смерти Филлипа.

— Я лучше поеду, — сказала Кейти тихо. — Обещала Смитти, что буду возле ее дома ровно в пять тридцать.

— Да, лучше поезжай.

Их глаза, затуманенные слезами расставания, встретились, и тоска разверзла устрашающую пропасть между ними.

— О мама... — Кейти бросилась в объятия матери, крепко к ней прижалась, ее голубые джинсы потерялись в складках длинного стеганого халата Мэгги. — Я буду скучать по тебе.

—Я тоже буду скучать, милая.

В воздухе висел крепкий запах ноготков, капли влаги шлепались с крыши дома на цветочную клумбу. Прижавшись друг к другу, они горестно попрощались.

— Спасибо, что позволила мне уехать и за все, что ты купила.

Мэгги ответила легким кивком: у нее сдавило горло, и она не в силах была издать ни звука.

— Я не хочу оставлять тебя здесь одну.

— Я знаю.

Мэгги крепко держала дочь, ощущая, как слезы (свои ли? Кейти?) бежали теплыми струйками вниз по ее шее и как крепко прильнувшая Кейти покачивает ее из стороны в сторону.

— Я люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю.

— Я буду дома в День благодарения.

— Надеюсь. Будь внимательна и почаще звони.

— Хорошо. Обещаю.

Нехотя, бок о бок, опустив головы они подошли к машине.

— Знаешь, мне трудно поверить, что ты — та самая девочка, которая билась в истерике, когда я первый раз оставила ее в детскому саду, — сказала Мэгги, поглаживая руку Кейти.

Вымученно улыбнувшись, Кейти скользнула на водительское кресло.

—Я собираюсь стать этим чертовым детским психологом, потому что понимаю, что чувствуют в такие дни, как тот. — Она взглянула на мать. — И такие дни, как этот.

Они попрощались взглядом.

Кейти завела мотор, Мэгги захлопнула дверцу и оперлась на нее обеими руками. Фары бросили золотой конус света в густой туман заросшего двора. Через открытое окно Мэгги поцеловала дочь в губы.

— Сохрани свою доброту, — сказала Кейти.

Мэгги подала известный им обеим знак.

— Пока, — произнесла Кейти.

— Пока, — хотела ответить Мэгги, но лишь шевельнула губами.

Мотор печально замурлыкал, автомобиль съехал с обочины, развернулся, остановился и поехал, тихо шелестя покрышками по мокрому асфальту, оставляя на память лишь взмах руки юной девушки из открытого окна.

Стоя в тишине, Мэгги стиснула руки и, закинув голову, попыталась разглядеть проблески рассвета. Верхушки сосен все еще были неразличимы на фоне черного как смоль неба. Капли срывались на клумбу с ноготками. Она испытывала какое-то странное, бредовое ощущение, словно она, Мэгги Стерн, наблюдает за собой со стороны. Оставаться в стороне было нельзя. Она принялась бродить вокруг дома, тапочки намокли в сырой траве, подол халата мел сосновые иголки. Не обращая на это внимания, она двигалась мимо полос света, падавших из окон ванной, где Кейти в последний раз принимала душ, и из кухни, где она ела свой последний завтрак.

Я обязательно переживу этот день. Именно этот. А следующий будет легче. А следующий— еще легче.

За домом она привела в порядок кустики петуний, побитых дождем; убрала две сосновые шишки с настила из красного дерева; положила на место три упавших полена.

У северной стены лежала раздвижная алюминиевая лестница.

Ты должна убрать ее на место. Она валяется здесь с прошлого года, когда ты чистила канавы от сосновых иголок. Что сказал бы Филлип?

Но она пошла дальше, оставив лестницу на прежнем месте.

В гараже стояла ее машина, новый роскошный «линкольн таун кар», купленный на деньги, полученные по страховке после смерти Филлипа. Она прошла мимо него, между клумбами ноготков. На нижней ступеньке она села, съежившись и обхватив себя руками. Влага с мокрого бетона просачивалась сквозь халат.

Испуганная. Одинокая. Отчаявшаяся.

Думая о Тэмми и о том, что именно одиночество довело ее до крайности, Мэгги не знала, смогла бы сама поступить так же когда-нибудь.

В тот же день, после отъезда Кейти, она отправилась школу в Вудинвиле и бесцельно слонялась вокруг здания и по кабинетам. Школа казалась необитаемой, работала лишь канцелярия. Другие сотрудники должны были вернуться не раньше чем через полторы недели. Одна в чистых просторных комнатах, Мэгги смазала маслом швейные машинки, промыла раковины, которые использовались для летней школы, достала бланки и, напечатав несколько копий сообщений для первого дня, прикрепила одно на доску: «Конструирование осенней одежды из хлопчатобумажной ткани».

Нельзя сказать, что Мэгги ненавидела хлопчатобумажную ткань и конструирование одежды из нее. Но преподавать в следующем году тот же предмет, которым она занималась пятнадцать лет, казалось ей столь же бессмысленным, как и приготовление пищи для одной себя.

В полдень ее ждал дом, неизменно пустой, наполненный отрывочными воспоминаниями. Она позвонила в больницу, чтобы справиться о Тэмми и узнать, остается ли ее положение критическим.

Вечером она поджарила два ломтика французского хлеба и села ужинать за кухонную стойку под аккомпанемент вечерних теленовостей. В середине трапезы зазвонил телефон. Мэгги подскочила, ожидая услышать голос Кейти, сообщающий, что все хорошо, из мотеля где-нибудь недалеко от Бьютта или Монтаны. Вместо этого зазвучала магнитофонная запись веселого натренированного баритона вслед за механической паузой:

— Привет... У меня для вас важное сообщение от...

Мэгги бросила трубку и содрогнулась от гадливости, как если бы это сообщение было грязным; она разозлилась, что аппарат, который в прошлом часто был источником раздражения, и сейчас заставил ее нервничать, предчувствуя беду.

Оставшиеся пол-ломтика хлеба поплыли у нее перед глазами. Даже не подумав его выбросить, она забрела в кабинет и села в большое зеленое кожаное кресло Филлипа, крепко обхватив себя руками и вжавшись затылком в обшивку спинки, как часто сидел сам Филлип. Она бы надела его свитер с изображением морских хищников, но свитера больше не было. Тогда она набрала номер Нельды, послушала тринадцать гудков, затем попыталась дозвониться Дайян, но в конце концов сообразила, что та, видимо, отправилась с детьми на остров Уидбей. Она дозвонилась до Клайер, но ее дочь сказала, что мама ушла на свидание и вернется поздно.

Мэгги повесила трубку и села, пристально глядя на телефон и грызя ноготь на большом пальце.

Клифф? Она запрокинула голову. Бедняга Клифф не мог решить своих проблем и уж меньше всех способен был помочь решению чужих.

Она подумала о своей матери, но эта мысль вызвала у нее дрожь.

Только когда все другие возможности были исчерпаны, Мэгги вспомнила рекомендацию доктора Фельдстейна.

Позвоните старым друзьям, друзьям, с которыми давно не общались...

Но кому?

Ответ пришел сам собой: Бруки.

Имя вызвало настолько яркую вспышку памяти, будто все произошло только вчера. Она и Гленда Холбрук, обе контральто, стояли бок о бок в первом ряду в хоре Гибралтарской средней школы, безжалостно надоедая директору, мистеру Прюитту, тихим звуком неразрешенной ноты в финальной части хора, делая из чистого до-мажора неуместный джазовый септ-аккорд.

«Не у тебя ли добрые вести, Боже, не у тебя ли те добрые вести-и-и-и?»

Иногда Прюитт не обращал внимание на их творчество, но чаще он хмурил брови и грозил пальцем, требуя вернуть гармонии ее чистоту. Однажды он даже остановил весь хор и приказал: