— Вот как? Мне показалось, она была в хорошем настроении, когда вернулась домой.

— Она что-нибудь говорила вам о том, что не хочет идти в понедельник?

— Нет. А что приключилось, доктор?

— Ничего серьезного. Она хотела остаться после того, как время сеанса истекло, и, когда я сказал ей, что нельзя, она расплакалась.

— Понятно.

— Она привыкла, что все делается так, как хочется ей, не правда ли, мистер Датчи?

Молчание.

Я продолжал:

— Говорю об этом, так как здесь, возможно, кроется часть всей проблемы — в отсутствии ограничений. Для ребенка это может быть все равно что дрейфовать в океане без якоря. Не исключено, что придется внести некоторые изменения в основные требования к дисциплине.

— Доктор, это абсолютно вне моей компетенции...

— Ну, конечно, я забыл. Пригласите-ка миссис Дикинсон к телефону прямо сейчас, и мы с ней это обсудим.

— Боюсь, что миссис Дикинсон сейчас не расположена...

— Я могу подождать. Или перезвонить, если вы дадите мне знать, когда она будет расположена.

Он вздохнул.

— Прошу вас, доктор. Я не в силах сдвинуть горы.

— Я и не подозревал, что прошу вас об этом.

Молчание. Датчи откашлялся.

Я спросил:

— Вы в состоянии передать то, что я вам скажу?

— Конечно.

— Передайте миссис Дикинсон, что создалась нетерпимая ситуация. Что хотя я полон сочувствия к ее состоянию, ей придется перестать избегать меня, если она хочет, чтобы я лечил Мелиссу.

— Доктор Делавэр, прошу вас — это просто невозможно, — нет, вы не должны отказываться лечить ее. Она так... такая хорошая, умная девочка. Это была бы такая ужасно бессмысленная потеря, если...

— Если что?

—  Пожалуйста,доктор.

— Я стараюсь быть терпеливым, мистер Датчи, но я действительно затрудняюсь понять, в чем здесь великий смысл. Я же не прошу миссис Дикинсон выйти из дому; все, что мне нужно, это просто поговорить с ней. Я понимаю ее состояние — исследовал историю вопроса. Март 1969 года. Неужели у нее, ко всему прочему, еще и телефонобоязнь?

Пауза.

— Она боится врачей. Ей сделали столько операций — такие страдания. Они все время разбирали ее на части, словно картинку из мозаики, и снова складывали. Я не хочу бросить тень на медицинскую профессию. Ее хирург был просто волшебник. Он почти восстановил ее. Снаружи. Но внутри... Ей просто нужно время, доктор Делавэр. Дайте мне время. Я добьюсь, чтобы она поняла, насколько важно для нее быть в контакте с вами. Но прошу вас потерпеть еще немного, сэр.

Моя очередь вздохнуть.

Он сказал:

— Она не лишена способности понять свое... понять ситуацию. Но после всего, что этой женщине пришлось пережить...

— Она боится врачей, — заметил я. — Однако встречалась с доктором Уэгнер.

— Да, — сказал он. — Это вышло... неожиданно. Она не очень хорошо справляется с неожиданными ситуациями.

— Вы хотите сказать, что она как-то отрицательно отреагировала просто на то, чтобы встретиться с доктором Уэгнер?

— Скажем так: ей это было трудно.

— Но она это сделала, мистер Датчи. И выжила. Это могло само по себе оказать целительное воздействие.

— Доктор...

— Может быть, дело в том, что я мужчина? И ей было бы легче иметь дело с врачом женского пола?

— Нет! — воскликнул он. — Это совершенно не так! Дело совсем не в этом.

— Значит, вообще врачи, — сказал я. — Любого пола.

— Именно так. — Пауза. — Прошу вас, доктор Делавэр, — его голос приобрел мягкость, — потерпите, пожалуйста.

— Хорошо. Но тем временем кому-то придется сообщить мне факты. Подробности. Все, что касается развития Мелиссы. Сведения о семье.

— Вы считаете это абсолютно необходимым?

— Да. И это надо сделать как можно скорее.

— Хорошо, — сказал он. — Я возьму это на себя. В пределах своей компетенции.

— Что это значит? — спросил я.

— Ничего, совершенно ничего. Я сообщу вам исчерпывающие сведения.

— Завтра в двенадцать дня, — сказал я. — За ленчем.

— Вообще-то я не ем в это время, доктор.

— Тогда вы можете просто смотреть, как ем я. Тем более что говорить будете в основном вы.

Я выбрал место, которое счел достаточно консервативным на его вкус, на полпути между западной частью города и той, что ближе к нему — «Пасифик дайнинг кар» на Шестой улице, всего в нескольких кварталах к западу от центра города. Приглушенное освещение, панели из полированного красного дерева, красная кожа, льняные салфетки. Множество людей, похожих на финансистов, преуспевающих адвокатов и закулисных политиков, ели говяжью вырезку и разговаривали о зональных колебаниях, спортивных новостях, спросе и предложении.

Он пришел рано и ждал меня в одной из дальних кабинок; на нем был все тот же синий костюм или его двойник. При моем приближении он привстал и церемонно поклонился.

Я сел, подозвал официанта и заказал порцию «чиваса» без льда. Датчи попросил принести чаю. В ожидании напитков мы сидели молча. Несмотря на чопорные манеры, у него был растерянный и чуточку жалкий вид: человек из девятнадцатого столетия, перемещенный в отдаленное и вульгарное будущее, понять которое он даже и не надеялся. Оказался в неловком положении.

Со вчерашнего дня мой гнев успел улетучиться, и я дал себе слово избегать конфронтации. Поэтому для начала я сказал ему, как ценю то, что он нашел для меня время. Он ничего не ответил и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Светская беседа определенно исключалась. Интересно, называл ли его кто-нибудь когда-нибудь просто по имени?

Официант принес напитки. Датчи рассматривал свой чай с изначально неодобрительной миной английского пэра, потом все-таки поднес чашку к губам, отхлебнул и быстро поставил на стол.

— Недостаточно горячий? — спросил я.

— Нет, все в порядке, сэр.

— Давно вы работаете у Дикинсонов?

— Двадцать лет.

— Значит, вы работали у них еще до судебного процесса?

Он кивнул и снова поднял чашку, но к губам не поднес.

— Назначение в состав присяжных было таким поворотом судьбы, которому сначала я вовсе был не рад. Хотел просить об освобождении, но мистер Дикинсон пожелал, чтобы я принял назначение. Сказал, что это мой гражданский долг. Он был человеком с сильным гражданским чувством. — У него задрожала губа.

— Когда он умер?

— Семь с половиной лет назад.

Я был удивлен:

— Еще до рождения Мелиссы?

— Миссис Дикинсон ожидала Мелиссу, когда это... — Он вскинул глаза в испуге и резко повернул голову направо. Оттуда к нам приближался официант, чтобы принять заказ. С аристократическим видом и правильной речью, он был черен, как уголь; африканский кузен Датчи.

Я выбрал бифштекс с кровью. Датчи спросил, свежие ли креветки, и, услышав, что, конечноони свежие, заказал салат с креветками.

Когда официант отошел, я спросил:

— Сколько лет было мистеру Дикинсону, когда он умер?

— Шестьдесят два.

— Как он умер?

— На теннисном корте.

Его губа опять задрожала, но остальная часть лица сохраняла бесстрастность. Он повертел в руках чашку и плотнее сжал губы.

— Выполнение вами обязанностей присяжного имело какое-то отношение к тому, что они встретились, мистер Датчи?

Он кивнул.

— Именно это я и имел в виду, говоря о повороте судьбы. Мистер Дикинсон пришел со мной в зал заседаний суда. Сидел там во время процесса и был... очарован ею. Он следил за ходом дела по газетам еще до того, как я был включен в список присяжных. Несколько раз, просматривая утренние газеты, он говорил о глубине этой трагедии.

— До того он был знаком с миссис Дикинсон?

— Нет, ни в коей мере. Вначале его интерес был... тематическим. И человек он был добрый.

Я сказал:

— Не уверен, что понимаю, в каком смысле вы употребили слово «тематический».

— Скорбь о погибшей красоте, — сказал он тоном учителя, объявляющего тему для письменной работы. — Мистер Дикинсон был большой эстет. Коллекционер и ценитель. Немалую часть жизни он посвятил украшению своего мира, и порча красоты причиняла ему ужасную боль. Однако он никогда не позволял своему интересу выходить за этические рамки. Когда меня включили в жюри присяжных, он сказал, что будет сопровождать меня в суд, но что мы должны абсолютно добросовестно воздерживаться от обсуждения относящихся к этому делу вопросов. Он также был и честным человеком, доктор Делавэр. Диоген бы порадовался.