А между тем дать ответ Николаю надо было немедленно.
«Кит», «Лев», «Слон», «Шах» — замелькали в сознании коротенькие слова, словно в детском кроссворде.
— Слон, пожалуй, подойдет! — согласился Николай. — А теперь подумаем, зачем нам вообще нужен этот Слон! — заговорил он снова посуровевшим голосом. — Строго говоря, для научно-технической разведки он никакого интереса не представляет: ведь не станет же он воровать промышленные секреты! Он явно создан для наших конкурентов, политической разведки, но мы им Слона не отдадим! Мы не позволим им отчитываться перед Центром за наш счет, как будто это они сами приобрели источник информации в окружении министра!..
Николай сложил холеными пальцами кукиш и махнул им вбок, сверкнув золотой запонкой, — туда, где за пару километров отсюда, в Роппонги, располагалось советское посольство с укрывшейся на его десятом этаже резидентурой политической разведки.
— Этою Слона мы сделаем связником между Н. и Брежневым! — удовлетворенно продолжал Николай. — Создадим через него прямой канал связи между руководителями стран в обход Министерства иностранных дел Ведь японцы с нами на официальные контакты не идут, а мы возьмем да и предложим им возможность неофициальных контактов через КГБ! Представляешь, как это будет в Москве оценено!.. — Николай торжествующе посмотрел на меня и уже будничным голосом добавил: — Вот все это и изложи Слону на следующей встрече… Да, кстати! — продолжил он оживляясь. — Ведь по японскому обычаю ты можешь что-нибудь ему подарить! Преподнеси бутылку редкого армянскою коньяка! У нас в резидентуре есть небольшой запас из резервного фонда ЦК КПСС…
Я молча кивнул, пытаясь сообразить, как бы потактичнее возразить Николаю, доказав, что коньяк в данном случае не подходит.
Ведь японцы в массе своей этот напиток еще не распробовали, и может быть, даже высокообразованному Сэймону он по-прежнему чужд.
Он именуется в Японии словом «бренди», что в сознании живущих здесь людей ассоциируется с чем-то второсортным.
Гордая надпись на этикетке с изображением никому здесь не известной горы Арарат будет понята как символ некоего провинциальною пойла, вроде деревенского самогона, купленного в одной из дальних провинций советской империи, а не в Москве, для того, чтобы поменьше тратиться на подарок…
Из алкогольных напитков тут самым солидным считают виски, которое, к сожалению, никак не ассоциируется с Советским Союзом и нужного воспитательного воздействия произвести не может…
— Для того чтобы подарок был как бы нейтральным, но в то же время обязывающим, и к тому же советским, не подарить ли Сэймону несколько банок черной икры? — предложил я.
— Согласен! — широко улыбнулся Николай. — Так будет лучше…
Дело в том, что японцы до сих пор относятся к черной икре с религиозным благоговением, считая ее, как и сто лет назад, знаком неслыханного богатства. И хотя за это время почти все они тоже сильно разбогатели и могут позволить себе очень многое, икра по-прежнему кажется им знаком безумной роскоши. Когда преподносишь банку икры пожилому миллионеру, он смущенно вертит ее в руках и растроганно говорит, что сам ее есть не будет, а передаст маленькой внучке, хотя без всякого ущерба мог бы купить хоть тысячу таких банок. Но эта трата покажется ему расточительно-глупой, и сама мысль о ней никогда не придет в голову.
Икру я мог бы заказать в Москве, написав туда официальное отношение от резидентуры, и месяца через два получить неспешно выполненный заказ: ведь даже в буфетах КГБ дефицитная черная икра не залеживается на прилавках. Но главное состояло в том, что она и упакована была бы небрежно, как принято у нас. Скорее всего, офицеры хозяйственного управления свалили бы банки с икрой в картонную коробку, написали на ней «секретно» и послали сюда, в советское посольство в Японии, дипломатической почтой. Если бы я преподнес Сэймону пяток вот таких голых банок, лишенных положенной здесь почтительной атрибутики, он воспринял бы это как оскорбление.
Поэтому в Москву я обращаться не стал, а купил несколько баночек черной икры в шикарном супермаркете «Кинокуния». Заботливые продавщицы бережно уложили стеклянные банки в изящную коробочку, устланную изнутри белой стружкой, обернули подарочной бумагой, обвязали лентами и прицепили бантик…
Получив такой изящный и, по японским представлениям, бесценный подарок, Сэймон чуть ли не разрыдался. Он и виновато морщил лоб, как бы прося прощения за то, что вверг меня в безумные траты, и сокрушенно качал головою, выражая сочувствие обедневшей семье Но за столом держался раскованно, как и подобает гостеприимному хозяину…
Ресторан, куда он привел меня, петляя по узеньким переулкам Канды, оказался небольшим, но весьма престижным.
В нем было не больше десятка низких полированных столов, довольно далеко отстоящих друг от друга, что при обычной японской тесноте считается признаком роскоши. На каждом из них стояла большая лампа под красным шелковым абажуром, создавая редкостную и изысканную атмосферу уюта, который доступен не каждому.
Зал был совершенно пуст. Сэймон уверенно повел меня в самый дальний его конец, к столику, стоявшему в небольшой нише. Широким жестом он пригласил меня садиться.
Тотчас появился повар в белом костюме и поднял лакированную столешницу. Под ней оказалась электрическая жаровня.
Включив ее и оставив нагреваться, он удалился, а через минуту вернулся, толкая перед собой высокий столик на колесах, устланный белой скатертью. На ней на огромном металлическом блюде лежал толстый кусок мяса, издали похожий на розовый мрамор.
Это был знаменитый на весь мир бифштекс Кобэ, для которого коров через равные промежутки дней вместо воды поят пивом, отчего в мясе появляется множество ровных и очень тонких белых прожилок. Растопленные на сковороде, они превращаются в ароматный, сладкий, ни с чем не сравнимый горячий сок.
Пока повар, ловко орудуя стальным ножом, резал мясо, подошел официант в черном фраке и налил нам вина.
— За встречу! — покровительственным тоном произнес Сэймон, поднимая бокал, и отпил половину. Его лицо источало удовлетворение и радость от оплачиваемого с лихвой морального долга.
В моем же сердце внезапно возникла тревога. Не станет ли наша нынешняя беседа последней? Не забудет ли меня Сэймон уже завтра, полностью рассчитавшись со мною?..
Ведь у японцев, знаменитых на весь мир своей деловитостью, принято тотчас порывать отношения с человеком, который не нужен им позарез для сиюминутных практических целей это шокирует многих за рубежом, и особенно — моих соотечественников, почитающих сердечные отношения.
— Какие же все-таки беспардонные эти японцы, — в сердцах жалуются порой работники торгпредства СССР. — Еще вчера деловой партнер Ямамото устроил мне роскошный ужин, во время которого мы чокались кружками пива, пели русские песни, клялись в дружбе и даже награждали друг друга пьяными поцелуями, а сегодня, когда мы случайно встретились в лифте, он сделал вид, что не узнал меня! Неужели я чем-то его обидел?..
— Просто ты для него больше не существуешь! — посмеиваясь, объясняют наши журналисты, более глубоко осведомленные о нравах и обычаях японцев. — Очевидно, ты оказал ему какую-нибудь услугу, он в знак благодарности пригласил тебя на ужин и после этого считает себя ничем тебе не обязанным. Зачем ему поддерживать дружбу, тратить время? Он лучше поспит лишний час перед новой деловой встречей. А если ты снова понадобишься, он сам прибежит и будет хлопать тебя по плечу, и приглашать чокаться кружками Ему и в голову не придет, что ты обиделся ведь он — деловой человек.
Не поступит ли со мной и Сэймон таким образом?..
Тем временем повар разложил на сковородке поделенное на четное число ломтиков мясо, бросил туда несколько грибков, морковок, листьев зелени, накрыл мельхиоровой крышкой и застыл, словно часовой на параде, держа руки по швам. Всем своим видом он давал понять, что при застольном разговоре как бы не присутствует и его можно не брать в расчет.