— Браво, брависсимо, — сдержано захлопав в ладоши, произнёс бархатистым басом незнакомец в старомодном костюме, не отражавшийся в зеркале и не отбрасывавший тени. — Боюсь прозвучать банально, но Орфей в Вашем исполнении был просто бесподобен.

Первый шок уже успел миновать, и молодой певец собирался было спросить явившегося, что тот себе позволяет, но обнаружил, что тело сковано и язык одеревенел.

— Я следил за Вашими постановками с самого начала. И, надо признать, нахожу Ваши трактовки довольно свежими. Не имеющими аналогов. Иногда весьма необычными, но, несомненно, самобытными. А самое блистательное пародирование, как известно, никогда не сравнится с оригиналом, — как ни в чём не бывало продолжил посетитель, обходя и осматривая гримёрку и её обитателя. Казалось, костюмы, маски и всяческий реквизит вызывают в нём неподдельный интерес.

— И, без сомнения, лишь такой человек, как Вы, сумеет по достоинству оценить тот шедевр, который ваш покорный слуга взял за смелость Вам предложить, — положив неизвестно откуда взявшуюся тетрадь на гримёрный столик, незнакомец сделал приглашающий жест рукой, и в этот момент к молодому человеку вернулась свобода движения.

Первым делом метнувшись в сторону, — он неожиданно для себя впечатался в сплошную стену, не сразу осознав отсутствие привычной двери. Не доверяя одним лишь глазам и ощупав холодную каменную поверхность вспотевшими руками, он резко развернулся и, выставив шпагу, стал звать на помощь.

— Как предсказуемо, — с язвительным сожалением отметил незваный гость. — Признаться, я надеялся, что человек Вашего склада ума поступит иначе, чем большинство. Что ж, иногда мы все ошибаемся. Хотя бы молиться и причитать не начали, уж и на том спасибо. Только, прошу Вас, не делайте глупостей. Вульгарный поединок в мои планы не входит. Ни одна живая душа Вас сейчас не услышит, поэтому крики бесполезны. А помещение Вы сможете покинуть хоть сразу, как только мы закончим нашу беседу.

— Кто Вы? С кем имею честь? — отдышавшись и вместе с тем вернув толику своего хвалёного самообладания, произнёс король большой сцены.

— Моя скромная персона не заслуживает Вашего пристального внимания, — учтиво поклонившись, заверил поклонник. — Настоятельно прошу Вас обратить внимание на сей грандиозный труд.

Не сводя с неприятного визитёра настороженного взгляда, маэстро прошёл к столу и поднял тетрадь. Несмотря на свои небольшие размеры, она оказалась довольно тяжёлой, а тёплая, словно кожа живого существа, обложка была выполнена из незнакомого материала.

— И что это? — тон певца постепенно обретал всю большую уверенность.

— Ну, разумеется, опера-гримуар «Брачный зов» за авторством самого графа Сен-Жермена, написанная августейшей кровью на коже девственниц, что же ещё? — самым естественным тоном, какой бывает при самых изощрённых издевательствах, поведал гость. — В её процессе ничего не подозревающие актёры должны исполнить во время представления зловещий ритуал, в результате которого разочаровавшийся в земных красавицах главный герой, для роли которого ваш лирико-драматический тенор подходит как нельзя лучше, призовёт себе в подруги невесту-суккуба из Бездны. Но подобные вещи нельзя совершать просто так, поэтому зрители, собравшиеся на представление-ритуал, будут принесены в жертву злыми духами, явившимися в результате всех проделанных действий.

— В самом деле? — с явным сомнением в голосе переспросил актёр. — И что же прикажете мне с этим делать?

— Да что хотите, — разведя руками, щедро предложил визитёр. — Захотите — прочитаете и отлжите в шкаф на память. Захотите — разорвёте не читая. Захотите — передарите или покажете кому-либо ещё. Захотите — утпите в канале или сожжёте. Словом — всё, что душе угодно. Можете даже присвоить себе авторство оперы; в конце концов, произведение в наши дни практически неизвестно, и никто не сумеет упрекнуть Вас в факте плагиата. В конце концов, это ведь право великих — забирать своё.

Выждав паузу, даритель предложил очередной ожидаемый вариант:

— Ну и, разумеется, Вы, как человек незаурядный и творческий, возможно, и в самом деле пожелаете её поставить. И только не смотрите на меня так…

— Кхм… — осторожно осмотрев тетрадь со всех сторон, его собеседник наконец открыл её и, прочитав название с кратким описанием, сопровождающееся иллюстрацией, словно бы сошедшей со средневековых алхимических трактатов, с интересом продолжил изучение оперного гримуара.

По структуре тетрадь состояла из нескольких частей: первая, озаглавленная как «Указания для смертных исполнителей», представляла пусть и крайне необычное, но всё-таки традиционно составленное произведение (с привычной буквенно-нотной записью) в общем и в целом соответствующее тому, о чём поведал пришедший; вторая же часть, озаглавленная «Указания для духов», походила на нотно-буквенную запись по форме, но по сути использовала свой уникальный код, отдалённо напоминающий язык манускрипта Войнича; третья же часть, озаглавленная той же непонятной тайнописью, представляла собой набор не то художественных набросков для оперного спектакля, не то зашифрованных в гравюрах сообщений, суть которых была сокрыта от непосвящённых. Примечательно было то, что даже в описании действующих лиц и необходимых типов голосов — помимо доступного языка также хватало записей на причудливой тарабарщине.

— И как же я должен прочитать подобные иероглифы? — не отрываясь от странного манящего текста, загадочным образом вынуждавшего пересматривать каждую страницу снова и снова даже без понимания написанного, произнёс певец.

— Это не потребуется, поверьте. Кому нужно — прочитает, — заверил визитёр.— Вообще, я, конечно, самую малость приврал, признаю. На самом деле это, конечно же, не опера Сен-Жермена: тот хоть и был, среди всего прочего, композитором, написавшим немало арий, не удосужился взяться за целостную оперу.

— Ну, я надеюсь, весь описанный здесь ужас — всего лишь театральная условность, часть представления, а не всерьёз? — увлёкшись чтением, певец не сразу обратил внимание на то, что загадочный собеседник так же незаметно пропал, как ранее появился.

— Видимо, Вы тоже решили для разнообразия побыть неоригинальным. Но хотя бы обошлись без демонического хохота, кровавых подписей, огней и серы, — сыгравший на своём веку в великом множестве постановок, а повидавший ещё больше, чтобы представлять себе и не такое, актёр оправился от потрясения сравнительно быстро и теперь не мог удержаться от колкости, дабы хоть как-то восстановить своё задетое самолюбие.

Пробыв ещё некоторое время в гримёрной, он наконец вышел через вновь появившуюся дверь и, решив в этот раз пренебречь ежедневными, милыми чёрному сердцу забавами, отправился прямиком домой. Там, сидя в кресле у камина с початой бутылочкой лафита, он снова и снова перелистывал тетрадь, размышляя, как несложно догадаться, о недавно пережитых событиях.

Пришелец действительно знал, кому относил сие творение. Ведь в зависимости от склада ума один человек без раздумья мог отвергнуть то, что послужило бы для другого тяжким искушением; и то, что вызвало бы у одного отвращение и презрение, — пробудило бы в душе второго — радость, а третьего — оставило бы совершенно равнодушным.

Впервые в своей жизни влиятельный аристократ, великий тенор, прославленный авантюрист, известный интриган, огромный подлец и именитый постановщик стоял перед таким сложным выбором, что даже все прошлые злодеяния казались ему баловством мальчугана с рогаткой. С одной стороны, он не был уверен, что, поставив подобную оперу, он сам останется живым и здоровым, даже если и говорить исключительно о физической оболочке. В существование загробной жизни он не верил ровно до сего момента, хотя появление незнакомца пошатнуло его убеждённость. Но даже допуская такую возможность, сильно сомневался в том, что откажись он сейчас от всей этой богомерзкой и авантюрной затеи — и снежнокрылые ангелы, закрыв глаза на всё, содеянное им ранее, возьмут его под белы руки, для того чтобы, распевая гимны, отнести прямиком к жемчужным вратам. При отсутствии высшей справедливости — он не верил в воздаяние после смерти, как и в продолжение жизни после неё, а при её наличии — не верил в спасение лично для себя. С другой стороны, он не боялся смерти или, во всяком случае, не задумывался над этим всерьёз. Поэтому идея принять участие в какой-нибудь мерзости, которая, пусть и по-чёрному, но всё-таки обессмертит его имя в веках (даже погубив при этом его самого), казалась ему весьма привлекательной. Равно как, опять же, человеку, пресытившемуся всем, чем можно, было бы несказанно интересно получить новый опыт, недоступный для большинства смертных.