По мере того, как он размышлял над этим, ему начинали приходить на ум многочисленные писатели, поэты, художники и композиторы, сжигавшие свои произведения, и отчасти ему становились понятны мотивы их поступков. Во всяком случае — отчасти. Интересно, сколько великих людей некогда стояло с похожим выбором перед партитурой, полотном или книгой, осознавая, какие послдствия может нести подобное произведение искусства, достигнув масс? И мог ли он осуждать их выбор?

Время шло, и в предрассветные часы певец и композитор решил взглянуть на вопрос с другой стороны. Всё-таки, для негодяя, испытавшего в жизни, казалось бы, всё, так или иначе остаются чуждые его натуре удовольствия, которые он не может испытать по этой самой причине. Одна из них — добродетель. Но в данном случае он думал даже несколько иначе: иметь возможность совершить нечто беспрецедентно эпохальное и позволить себе пренебречь этим, отказаться не потому, что не мог поступить иначе, а потому, что осознанно так решил, — могли бы немногие. Порою подвиг заключается не в том, чтобы сделать что-то, но в том, чтобы чего-то осознанно не сделать.

Внезапно ему вспомнились давно позабытые слова старой воспитательницы о том, что, в первую очередь, от человека требуется в этой жизни не столько быть героем, сколько не быть мерзавцем. И, не ожидая за свой поступок прощения грехов либо каких иных наград и похвал, он с улыбкой метнул нечестивую оперу в камин, где та вскоре вспыхнула, начав переливаться многоцветными узорами диковинного пламени.

«Одумайся, ведь ты упускаешь такую возможность, такой удивительный опыт, такую прижизненную и посмертную славу! Ты можешь быть значим и велик, поставив беспрецедентную оперу, о которой будут помнить и говорить так, как ни об одной в мире за всю историю. Легенды о ней будут передавать с ужасом и содроганием. Твоё имя станет нарицательным, как, например, имена Влада Цепеша, Жиля де Реца или Элизабет Батори. А многочисленные жалкие подражатели, взирая на твой триумф, как на икону, начнут тщетно пытаться воспроизвести в своих постановках жалкое подобие того, на что отважился ты. Ведь нигде и никогда такой мистической и жуткой оперы ещё не бывало, ни на одной сцене мира!» — говорила ему гордыня, но выбор уже был сделан, и, допивая лафит, он взял кочергу поворошить ею останки злосчастного гримуара, которому отныне не суждено было попасть в чьи-либо дурные руки. И если бы загадочный визитёр явился в этот час мстить или запугивать, — ему было бы всё равно.

Но визитёр не вернулся. Ни в этот день, ни во все последующие дни его жизни. Для другого человека это событие, возможно, стало бы переломным событием всей жизни, началом духовного возрождения, пути к раскаянию и обретению веры. Но только не для него. Он продолжил жить так, как и жил, оставаясь верным себе и своим сомнительным принципам. Радовал публику прекрасными выступлениями и дивным голосом, при этом не забывая делать гадости окружающим и добиваться целей любыми средствами. И тем не менее его подчас воодушевляла мысль о том, что даже понеся в конце всех времён заслуженно причитающееся ему наказание, он будет знать, что совершил в своей неправедной жизни по крайней мере один достойный поступок.

Её он приметил сразу. Единственная женщина в типично мужском месте, она выделялась и манила взгляд, как благоухающая роза, возвышающаяся над навозной кучей. С одной стороны, присутствие дамы, да ещё и одной, да ещё и в таком месте, да ещё и в такое время суток, да ещё и в такой одежде, выдававшей в ней наряду с манерами благородное происхождение, должно было, как минимум, вызвать у него недоумение, смешанное с настороженностью. Но неистовый вопль сердца зачастую заглушает своей мощью вкрадчивый шёпот разума.

Ну, находится здесь и находится, важны не причины, а перспективы. Так, во всяком случае, за вычетом сентиментальной шелухи, можно было сформулировать его мысли в тот миг, когда он её увидел. И его даже не насторожило, почему никто из присутствующих не бросает взгляды в её сторону. Подобная женщина должна была своим видом пленять сердца и притягивать взоры. Но вместо этого редкие посетители «Приюта художника» сидели тесными кружками, курили, выпивали и, не стесняясь присутствия благородной леди, вели вульгарные разговоры, касавшиеся в основном тем, достаточно приземлённых.

Подобное необычное название провинциального кабака объяснялось довольно просто. Когда-то в этом месте располагалась художественная галерея, владелец которой в отчаянной попытке привить народным массам любовь к прекрасному решил приманивать посетителей посредством выпивки. В результате чего помещение естественным образом превратилось из галереи с алкоголем в кабк с картинами, ставший излюбленным местом для представителей местной богемы, а также своеобразным притоном для алкоголиков тонкой душевной организации.

Здесь, как и в любом обычном кабаке, можно было приобрести разбавленное пойло, дешёвое и сердитое, как проза жизни, но имелись и ощутимые отличия. Владелец имел обширную коллекцию действительно редкого и выдержанного алкоголя, который он из принципа не соглашался наливать кому-либо за деньги, но мог им запросто наградить в одном из двух случаев. Посетитель либо должен был предоставить заведению в подарок некое произведение искусства, пришедшееся по вкусу хозяину (и проще всего в этом плане было сочинить стихотворение, поскольку написание той же картины всегда требовало времени и материалов, а берущий за душу экспромт порой порождался даже не самым трезвым умом), либо должен был доказать хозяину обширный уровень познаний из области искусства, ответив на один из его многочисленных вопросов. Посетителя могли спросить, кто был автором «Пещеры Трофония» (являющейся одной из самых известных опер Антонио Сальери), кем была написана «Даная» (Рембрандта), события из жизни каких известных писателей легли сначала в основу романа «Дама с камелиями» Александра Дюма-сына, а затем и оперы «Травиата» Джузеппе Верди, написанной по её мотивам; ну и так далее, и тому подобное.

Как бы то ни было, в этом месте в основном ошивались исключительно мужчины, а женщины либо изредка приходили и уходили вместе с кем-то за компанию, либо были шлюхами, искавшими возможность подработать.

Ни к первой, ни, тем более, ко второй категории загадочная незнакомка, судя по виду и обстоятельствам, никак не могла относиться. Словно бы ощутив на себе его взгляд, она повернула голову — неторопливо и грациозно, будто бы чёрный лебедь. Её лицо, благородное и молодое, казалось прекрасным даже сквозь завесу тёмной вуали.

Поскольку женщина сидела в одиночестве и не отводила от недавно появившегося художника оценивающего взгляда, словно бы ожидая от молодого мужчины проявления инициативы, он решил не упускать своего шанса и решительной походкой направился к её столу. Внешне он выглядел сдержанным и совершенно невозмутимым, но сердце его в этот миг отбивало чечётку. Мужчина молчал, женщина не говорила, не сводя с него любопытного взгляда, и, словно бы опомнившись, он, наконец, спросил:

— Вы не будете против, если я составлю Вам компанию?

Несколько человек за соседними столиками бросили в его сторону удивлённые взгляды, но тотчас же потеряли к нему интерес, вернувшись к прерванным обсуждениям своих половых сношений с матерями текущего положения дел в стране и сексуальной ориентации виновных во всём этом властей.

Тем временем дама в вуали никак не реагировала на вопрос, поэтому, выждав некоторое время и приняв молчание за знак согласия, художник занял свободное место напротив и подозвал к себе официанта.

— Надеюсь, Вы не будете возражать, если я угощу Вас бокалом вина? — пытаясь разговорить молчаливую собеседницу, с надеждой в голосе поинтересовался мужчина. И вновь — тишина. Естественно, заказывать нечто подобное тому, что без зазрения совести вливали в свои желудки сидевшие за соседними столами завсегдатаи, было бы просто неудобно перед леди. Но, с другой стороны, леди сама выбрала для себя подобное заведение. Тем не менее, предложить хороший напиток и заодно произвести приятное впечатление своей эрудицией было бы совсем не лишним. Поэтому художник попросил заставившего ждать себя официанта обратиться к владельцу за вопросом. Неторопливо потирая кружку о край фартука, хозяин наклонил голову, тихо хрустнул затёкшей шеей и громко спросил между делом: