Но если он на самом деле в это верил, то сдался бы на милость своей судьбе. Попытался бы убить ее и выбраться отсюда в пламени убийственной глупости.

Он не был богом, но он также не был дураком.

Он будет ждать.

– Если тебя не беспокоит мебель, я ее сменю, – сказала она небрежно с видом доброжелательного родителя, преподносящего ребенку подарок. Потом ее голос стал почти жеманным. – Есть ли здесь что-нибудь, что тебе нравится?

За прожитые века Джастис узнал кое-чего о женщинах. Его позабавило и как-то успокоило то, что он обнаружил в этой богине, бывшей бичом Атлантиды на протяжении многих тысячелетий, по крайней мере, поверхностное подобие смертной женщине.

Он задумался, была ли она когда-нибудь женщиной.

Задумался, осмелится ли он когда-нибудь спросить.

– Ты знаешь, что есть, – проворчал он, бросая кости, что она не убьет его за безрассудство, схватил ее за руку и дернул ее вниз, на кровать рядом с собой. – Твоя красота безупречна, и ты прекрасно это знаешь.

Алый свет вспыхнул глубоко в центре ее зрачков, когда она медленно улыбнулась.

– Во мне много чего безупречного, воин. Найдешь больше?

Ее улыбка стала шире и показались клыки, когда она подняла голову, чтобы произвести впечатление.

Джастис осознал кое-что, пока боль поедала его память. Значит, он пошел на сотрудничество? Притворился, что желает ее? От этой мысли кожа чуть не слезла с его тела.

В какой момент зло проникает в душу? Спать с собаками… Итак, что если ты спал с богиней собак? Видения блох-мутантов размером с пум, поедающих его печень, не убедили его в здравомыслии, но краткая вспышка черного юмора напомнила ему кое-кого.

Кое-что.

Возможно его самого?

Но здравомыслие истощилось, и его краткое возвращение к ясности мысли угасло от боли. Он был Джастисом, и он был погребен в боли годы, или столетия, или тысячелетия – или всего лишь минуты? – но боль существовала вне временной реальности, пока не осталось только ощущение мучительного безумия.

От него осталась только мерцающая точка света, которая ждала, наблюдала и разрабатывала план. Потому что он был Джастисом и – не важно, сколько бесконечного времени прошло, пока не пришло его время – Правосудие всё равно свершится.

И как будто чтобы вознаградить храбрость, бросающую вызов абсолютно бесплодным попыткам, надежде, притаившейся в тени абсолютной безнадежности, во тьме открылось окно, и сквозь тени он увидел лицо. Лицо было Другим, не его лицом, не его воображением, не Джастисом. Лицо было Женским, но не злым. Не женщина-смерть или разрушение, или отчаяние. Пока он смотрел на это лицо, смотрел на нее, очарованный зелеными глазами, которые сияли так ярко, что отбрасывали блики света на его вечную тьму, его обзор расширился, охватив верхнюю часть ее тела и руки, которые трогали что-то у нее на шее.

Фигурка, вырезанная из дерева?

Она подняла ее и прижала к губам, как раз когда в ее изумрудных глазах заблестели слезы и медленно покатились вниз по ее щекам.

Внезапно он узнал эту фигурку, едва не вернувшую ему здравый рассудок. Фигурка была маленькой деревянной рыбкой, странной формы, похожей на рыбу-клоуна, которую он видел только в самой глубине океана. Они собирались стайкой у самого основания купола, защищающего Атлантиду, и, казалось, развлекали детишек, которым нравилось наблюдать за ними.

Как и ему, давным-давно, в его более невинные годы жизни.

Ни один, живущий на суше, не смог бы увидеть эту рыбку. Так что никто не мог ее вырезать. Кем бы она ни была, она держала его фигурку. Пока он смотрел, как она плачет, в одиночестве и безмолвно, одна прозрачная слезинка упала на фигурку, которую она все еще прижимала к губам. Так или иначе, хоть это и было невозможно, он почувствовал, как боль от этого пронзила его грудь.

Как бы невозможно это не казалось, фигурка соединила их. С его губ сорвался какой-то бессловесный тоскливый всхлип от потери и одиночества, и сквозь волшебство или галлюцинации, что бы ни было между ними, она его услышала.

Всего на мгновение, она задохнулась и заморгала красивыми глазами и, казалось, уставилась прямо на него.

Потом, когда видение или мираж рассеялся, и он опять погрузился во тьму, а отчаяние пропало, он осознал одну бесспорную истину.

Она принадлежала ему.

Или она была плодом его фантазии. Зависнув один в бесконечной темноте, Джастис начал смеяться.

Алексиос смерил взглядом огромное здание, облицованное кирпичом и гранитом, которое сияло в лунном свете как новая монета. Это здание выражало заносчивое высокомерие его владельцев. Он тихо, пронзительно присвистнул, и с недоверием повернулся к Бреннану.

– Ты шутишь? Это штаб-квартира? Что случилось со старыми добрыми деньками, когда отступники из Алголагнии прятались в заброшенных складах и сырых прохудившихся подвалах?

Алексиос смеялся сам над собой, хотя в этой ситуации не было ничего забавного. Простые мужские разговоры.

Даже мужчины на самом деле могучие воины Атлантиды, возрастом в несколько веков, которые воспользовались властью над водой, чтобы пролететь по воздуху, насыщенному острым ароматом морской воды и дизельного топлива, над Бостонской Гаванью.

Кристоф материализовался из воздуха и присоединился к ним, его яркая футболка и вылинявшие джинсы резко контрастировали с темной одеждой Алексиоса, Бреннана и всех остальных из Семерки, одеждой, которую они постоянно носили, выполняя миссии за пределами Атлантиды. Предполагалось, что элитная охрана высокого принца Конлана и сила для сражения, в конце концов, не должна была напоминать готов, молодежь в колледжах, играющих в мятежников.

И будто бы услышав его мысли, Кристоф обратил всю силу своего пристального взгляда на Алексиоса, который внезапно понял, что одежда не имеет никакого значения. Едва сдерживаемая в узде сила, пылавшая в глазах Кристофа, делала вопрос его одеяния неуместным – воин был убийцей, таким же хладнокровным, как и самые неприступные глубины океана.

Действительно было не время обдумывать этику Кристофа, совесть или отсутствие таковой. Они должны были найти Джастиса, прежде чем надежда, которая все еще теплилась, исчезнет в жесткой реальности проходящего времени.

– Давайте проверим ее, – спокойно предложил Алексиос. Обратившись в мерцающий туман, трое поднялись в воздух, в тридцати футах  над ледяными зимними водами Бостонской Гавани.

Воины Посейдона, готовились играть в Подглядывающего Тома .

Эта мысль вызывала отвращение у Алексиоса, особенно учитывая то, что они могли увидеть членов культа, которые испытывали удовольствие от боли. Хотя, это не имеет значения. Он жизнь бы отдал, чтобы найти лорда Джастиса. Они все отдали бы. Выслеживать нескольких больных извращенцев для получения информации казалось небольшой ценой.

– Даже если встреча кажется маловероятной, – добавил он вслух.

– Догоняйте уже, – сказал Кристоф презрительно. – Извращенный культ Анубизы владеет жизнями и прогнившими душами этих людей, имеющих толстые кошельки и большие связи. Люди называют этот комплекс зданий «Вратами в Бостон». Как еще приспешники Анубизы могли бы лучше заявить остальному миру о себе?

– Заявить о себе. Понимаю. Культ поклонения вампирам. Смешные люди, – сказал Алексиос, совсем не испытывая веселья. – Где они?

Бреннан прочистил горло, будто бы разминая голосовые связки. В последнее время воин был склонен ко все более длительным периодам молчания. Алексиос не впервые задавался вопросом, может все-таки столетия без эмоций, наконец, подействовали на Бреннана.

– Когда Квинн послала сообщение в Атлантиду, она указала, что члены культа проводят свои обряды в пентхаусе в гостинице Бостон Харбор, которая находится в этом здании. – Он указал на секцию многоэтажной арки, охватывающей огромный участок.

Алексиос прищурился.

– Причудливая роскошная гостиница для проведения их извращенных игр. Что дальше? Белый дом? Может, спальня Линкольна?