Когда Бишоп внезапно прервал речь, Лемотт закончил спокойно за него:

— Поэтому каждое убийство отличалось от предыдущего — оружие и степень жестокости были разными. Он экспериментировал. Пытался понять, что дает ему большее…удовлетворение.

Вы вынуждены слышать это раз за разом, не так ли? Это как сыпать соль на рану, вновь и вновь, причиняя себе боль. Ведь боль — это все, что у вас осталось.

— Да.

— Он пока не понял?

— Вы же знаете, у меня нет ответа на этот вопрос. У нас слишком мало материала.

— Мне будет достаточно услышать ваши умозаключения.

Потому что вы знаете, что это не просто умозаключения. И я знаю, что сделал ошибку, рассказав правду об ООП.

Бишоп также слишком хорошо понимал, что теперь поздно, да и бесполезно, жалеть об этом. Ошибка была сделана. И сейчас он вынужден иметь дело с последствиями.

Сделав вдох, он медленно продолжил:

— Я полагаю… Я убежден, что реакция на похищение и убийство Энни вывела его из равновесия. Скверно. До этого он был практически слепо нацелен на удовлетворение своих инстинктов, которые управляли им. Чуть меньше чем за месяц он убил 12 человек, а это значит, что нечто спровоцировало его, что-то очень травматическое. Но каким бы ни был этот спусковой механизм, он либо уничтожил личность, которую представлял собой убийца, либо просто высвободил что-то долго дремлющее внутри него.

— Что-то злое.

— На этот счет я даже не сомневаюсь.

— Но даже зло обладает чувством самосохранения, — нахмурился Лемотт. — И слишком бурное неожиданное внимание, которое сопровождало убийство Энни, пробудило в нем это чувство. Или, по крайней мере, заставило контролировать себя.

— Верно.

— Поэтому он остановился и нашел безопасное место

— Пока что. Он отступил перегруппироваться и все обдумать. Рассмотреть различные варианты. Возможно даже, он будет искать способ изменить свой ритуал в соответствии с новыми реалиями.

— Потому что сейчас он знает, что его преследуют.

Бишоп кивнул. Лемотт устроил себе ускоренный курс изучения психологии серийных убийц. Несмотря на предупреждения Бишопа, он глубоко погрузился в искусство и науку составления портрета убийц, и его интерес с каждой минутой рос все больше.

— Даже если он проверял свои пределы или просто старался понять, что ему нужно для удовлетворения своей тяги, странно, что он убил так многих за такой короткий период, а затем просто остановился. Интересно, как долго он сможет сопротивляться своим желаниям?

— Недолго, я так думаю.

— Но прошло уже более двух месяцев.

Бишоп хранил молчание.

— Или не прошло, — медленно предположил Лемотт. — Возможно, он не просто ушел на дно, а сделал нечто еще. Возможно, он адаптировался к тому, что на него ведут охоту, и сменил свой почерк. Скрылся из поля зрения на некоторое время, поменял место жительства и начал убивать где-то в другом месте. Убивать по-другому, не так, как раньше. Сменил свой ритуал. Вот о чем вы думаете?

— Черт.

Аккуратно подбирая слова, Бишоп проговорил:— Большинство серийных убийц действуют в течение нескольких месяцев, даже лет, пока правоохранительные органы не поймут, что они из себя представляют. Поэтому обычно у нас больше работы по составлению циклов активности и пассивности убийцы, а также моделей и фаз поведения. С этим ублюдком все по-другому. Пока у нас нет такого материала. Он двигается слишком быстро. Появился, устроил резню, а после исчез, ушел в то чертово место, где прячется. У нас практически не было времени его изучить. Единственная вещь, по которой мы вообще смогли причислить его к серийным убийцам — неоспоримый факт, что все убитые им молодые девушки, похожи, как сестры.

Единственный неоспоримый факт, который у нас был и есть до сих пор — его жертвами становятся худые, невысокие, практически невесомые женщины, с большими глазами и короткими темными волосами.

— В общем, похожие на детей, — сказал Лемотт, его голос даже не дрогнул. Бишоп кивнул. — Я знаю, что спрашивал вас раньше, но…

— Думаю ли я, что он может переключиться на детей? В соответствии с составленным психологическим портретом — может. Но всё-таки, я думаю, что этого не случится. Он раз за разом убивает похожих женщин, и это повторяется постоянно. Что бы не менялось, но он чувствует потребность в сохранении внешнего облика жертв прежним.

— Но если он меняет, или уже изменил свой ритуал, — нахмурился Лемотт. — Если он понимает, что его разыскивают, и если он настолько умен, насколько вы думаете, он должен осознавать, что конкретно будет искать полиция в любом убийстве. Убийца должен знать, что его составленный профиль есть в каждой полицейской базе данных в стране. Можем ли мы с уверенностью сказать, что он до сих намечает себе жертв, похожих на тех, которые занесены в его профиль?

Бишопа не обмануло абсолютное спокойствие сенатора и его сухой, профессиональный тон. Все эти признаки вызывали одно лишь беспокойство.

Ведь нитроглицерин в бумажном стаканчике тоже может выглядеть безобидно.

Лемотт сдерживал свои эмоции в течение долгого времени, и Бишоп знал, что рано или поздно под влиянием внутреннего давления сенатор взорвется.

Скорбящий отец — не лучший расклад. Скорбящий отец, которому нечего терять — еще хуже. А скорбящий отец, который являлся могущественным американским сенатором и бывшим прокурором с жесткой позицией по отношении к преступлениям и непоколебимой верой в то, что правосудие должно свершиться, не смотря ни на что — это было во сто крат хуже.

— Он не сможет изменить свою сущность, не важно, как сильно он старается. Он будет пробовать, конечно. Стараться преодолеть свои позывы и желания, или просто будет пробовать удовлетворить их так, чтобы не выдать себя. Но, так или иначе, это случится. Так всегда бывает.

— По крайней мере, он выдаст себя охотникам, которые знают, что искать.

— Проблема не в знании, что искать. Отвратительно понимать то, что он должен совершить преступление снова, чтобы у нас появилась хоть какая-нибудь зацепка.

— Вы предполагаете, что он не убивал после, а если убийство было другим, и поэтому мы не обратили на него внимания. — Было ясно, Лемотт не может выбросить эту идею из головы.

— Конечно, это возможно. Может, даже, правдоподобно. Поэтому я и не могу с уверенностью сказать, убил ли он кого-то после вашей дочери, — ответил Бишоп.

Если он и надеялся отвлечь сенатора, сменить тему, потрясти его тремя последними осторожными словами, то был разочарован, так как Лемотт не отступил. Даже не моргнув, сенатор отреагировал на информацию, которую Бишоп предоставил ему ранее.

— И все же вы знаете, что он направился на юг. Что он где-то рядом с Атлантой.

—  Черт.

— И вы знаете, насколько я могу быть уверен в этом без каких-либо вещественных доказательств, когда федеральные агенты и полиция прочесывают Бостон в поисках любых его следов.

— Но все-таки вы уверены?

— Да. Он уже не в Бостоне. Он где-то возле Атланты. Возможно, не в самом городе, хотя Атланта достаточно большая, чтобы затеряться там.

— У вас есть там кто-нибудь?

— Сенатор, я потратил годы, составляя сеть, и она до сих пор растет. У нас повсюду есть люди.

— Обычные люди. Люди, которые склонны совершать ошибки. — Бишоп слышал горечь в словах собеседника.

— Да, боюсь, что так. Мы думаем он там. И подозреваем, что он, возможно, убил снова. Но у нас нет веских доказательств ни того, ни другого. Кроме того, его след затерялся ещё в Бостоне.

— Вы знаете много, но при этом грош цена такой информации. Как такое может быть?

Бишоп промолчал.

Лемотт покачал головой, его губы изогнулись. Моргнув первый раз за долгое время, он быстро отвел глаза в сторону.

— Извините. Господь свидетель, на поимку этого преступника вы потратили куда больше сил и времени, нежели у вас было в наличие. Просто…помогите мне понять, как мы можем тут спокойно сидеть и ждать, когда он убьет вновь.