- А вашу кровь так расходовать не опасно? - сплюнув, спросила она.

- Опасно, - вздохнула я, - но я в сознании. Как почувствую слабость - скажу. Если сознание потеряю, сразу прекращайте и тугими повязками руки нам перевяжите.

Когда у меня сильно закружилась голова, переливание прекратили.

Антоша был без сознания, но вид у него был не такой страшный. Я лежала, балдёжная от потери крови и командовала.

Никон надрезал сосуды, сцеживал черноту, промывал ромашковым чаем и самогоном. А Настя зашивала шёлковыми нитками мелкими, как на вышивке стежками, ловя кончики сосудов и сухожилия, как упущенные нитки. «Микрохирургия», блин!

Щиколотку окончательно помыли, смазали мёдом и туго перебинтовали прокипяченными кусками ткани. Я приказала снять жгут, чтобы нога не отмерла. Велела помассировать всю ногу от бедра до икры, чтобы восстановить кровоснабжение.

- Ну вот, теперь у нас в имении есть два доктора, которые точно могут спасти от тяжелых ран и заражения крови. Отмывайте тут всё с женщинами и дайте нам поспать. Потом прикладывайте ему к ранам подорожник, смазывайте мёдом...

Сквозь сон слышала, что кто-то несёт меня на руках.

Проснулась ночью. Рядом с постелью в кресле дремал бледный Сергей Петрович. Увидев, что я проснулась, он с горечью стал выговаривать.

- Что ты делаешь, Анна? Что ты делаешь! Разве можно так рисковать жизнью? Что бы я Натали сказал? Был тут, занимался хозяйством, а девочку просмотрел... А сам бы как жил после этого? Ты думаешь - нам так уж нужны эти поместья? Любое из них сгори вместе с крестьянами, это не станет таким горем для нас, как твоя гибель! А ты рискуешь жизнью ради какого-то крестьянского мальчишки!

- Не наговаривайте на себя, князь! Разве вы не рискнули бы ради жизни ребёнка?

- Я - да! Рискнул бы, я же не зверь. Но я мужчина, я князь! Это мой долг и право! А ты сама ребёнок, девочка! Никакой отец, даже приёмный, не стал бы разменивать жизнь своего ребёнка на жизнь крестьянского мальчика!

- Я прошу вас успокоиться и выслушать меня. Я почти не рисковала, поверьте. В данном случае мне помогали не только мои знания, но и забота старца. Я слышу в духе старца Серафима.

Он подсказал, что мне делать. Сказал, что моя кровь поможет спасти мальчика. Если бы мне угрожала опасность, он не стал бы мне этого говорить и, как вы сказали: разменивать жизнь одного ребёнка на жизнь другого.

И его молитву я чувствовала всё время: люди соображали и делали всё быстро и правильно. Даже эти спицы, полые внутри, про которые Никон вспомнил, оказались в поместье. Думаю, это такая редкость в деревне, что само по себе кажется чудом.

А спасти мальчика было необходимо, чтобы разоблачить мошенника, который притворяется старцем-отшельником и живёт за счёт подношений крестьян. Скольких ещё людей он может сгубить своим невежеством во врачевании и враньём?

- Я его прогоню немедля!

- Нет, его должны прогнать сами крестьяне. Но прежде понять, что он лжец. А то он, уходя, может нашептать людям, что вы, князь - это князь Сатаны, что вы старца святого прогнали. И все ваши начинания не от Бога, потому и дыры адские вас привлекают. Нам это надо? Чтобы люди, вместо того, чтобы помогать в наших делах, шарахались от нас?

- Но сейчас он может сказать, что ребенок исцелился, благодаря его молитве!

- На это он и рассчитывает, когда предсказывает в смысле: «Толи дождик, толи снег, толи будет, толи нет!» К нему претензий в любом случае вроде бы нет!

Я знаю, как его разоблачить. Доверяйте мне больше, князь! И помогите.

Утром я плотно покушала и спустилась вниз посмотреть на Антошу. Он спал, но синюшная бледность прошла. Не стала тревожить его ногу, плотно обмотанную тряпками с подорожниками.

Во дворе собрались крестьяне.

- Дорогие мои, в нашем поместье поселился лжец и колдун. Он чуть не погубил мальчика Антошу, не совершившего никакого тяжкого греха. А после его гибели мошенник объявил бы, что он был или тяжко грешен, или проклят.

Мальчику уже лучше. Да если бы вы просто перевязали его ногу, смазав мёдом, или приложив подорожника, он бы не умер. Хроменьким бы остался, потому, что сухожилия порезал, и только. Вы это и сами понимаете. А он его своей чёрной слюной, смешанной с грязью, чуть на тот свет не отправил.

- Да я уже понял, как лечить раны людям. Мы с Настенькой теперь и сухожилия сошьём, - бодро сообщил подвыпивший Никон. Он всё-таки использовал остатки самогона.

- Если Никон пьянствовать будет, то вы и ему не доверяйте своё здоровье. А то руки у него так дрожать будут, что он пятку к носу пришьёт.

Люди заухмылялись, Никон спрятался за них.

- Я предлагаю вам разоблачить мошенника. Устроим ему представление. Я возьму в рот кусочек мыла и пену изо рта пущу, будто бесноватая. А вы изобразите скорбь, будто родная бабушка помирает. Если он старец, зрячий духом, то он поймёт, что я притворяюсь. А если нет, то он в вашем распоряжении.

Все оживились, загомонили, довольные предстоящим развлечением.

Князь с сомнением смотрел, как я набелила лицо, оделась понебрежней.

- Эх, вспомним юные года! - он сам слегка набелил лицо, мазнул помадой по векам. Я расхохоталась. Он хотел изобразить скорбного, наплакавшегося отца, а получился киношный вампир! Затёрла ему веки, оставив только тень помады.

- Поехали, актриса! - он ловко скрутил меня, закутав в простыню, - Так больше будет похоже, не брыкайся! Брыкаться начнёшь у пещеры.

Я звонко расхохоталась. Князь куклой закинул меня на плечо и вышел на крыльцо.

- Ну, что, народ? Поехали «старца» об исцелении нашей Аннушки молить? - подмигнул он. Усадил меня в коляску и сам рядом сел.

Крестьяне, как галки усеяли две телеги. Увязались несколько мальчишек. Их предупредили, что если они не будут плакать, а будут смеяться, то их дома выпорют.

- Я могу плакать, и я тоже! - взмолились девочки, - можно мы тоже поедем?

- Нет, нам потом ещё «святого» учить. Незачем вам на это смотреть!

- Убивать его не надо - не берите греха на душу! - попросила я, - Мы лучше сделаем. Напишем у него на лбу «мошенник» иголкой. У меня в кармане чернила. Смажем эти ранки, и он навсегда с этим клеймом останется.

Князь Сергей уточнил.

- «Мошенник» - это длинное слово, нужно написать «вор» или «тать», а то мелко будет написано, не разобрать.

Крестьяне засмеялись.

- Так и будет до смерти с клеймом «вор»?

- Да, если только кожу не сдерёт, или ожогом не выжжет.

- А мы всем расскажем: если ожог на лбу, может нашим «святым» оказаться.

Перед тем, как подъехали к пещере, князь положил мне в рот маленький обмылок.

Фу, какая гадость! Даже запаха цветочного никакого. Гадость! Гадость!

Возле пещеры нас ждал мужчина лет сорока с длинной седоватой бородой и распущенными по плечам волосами.

Я пускала слюни пузырями и, от отвращения мычала ругательства.

Ты погляди-ка, какой у нас отшельник! Рубаха льняная, но целая и чистая. Волосы и борода вымыты явно с мылом... Тьфу, тьфу!

Это что у него опрятность - признак святости? А что, работало же! Небось бабы умилялись: в пещере грязной живёт, а какой весь... святой.

- Говорят, что ты старец святой? - грустным голосом вопросил князь, - У меня дочка больна, а врачи бесноватых не лечат. Вот, люди надоумили, направили сюда. Говорят: святой отшельник точно от беснования исцелит!

- Оставьте её мне на три ночи, вымаливать буду! - плотоядно оглядел тот моё, совсем детское и не соблазнительное тельце. Бли-ин! Педофил! Я забилась и замычала сквозь остаток обмылка: «Нет!»

- Вишь, как святость-то моя корёжит её, болезную! - скорбно покачал головой «отшельник», - оставьте и через три ночи приходите. Её Господь по молитве моей очистит. Только не знаю, оставит ли душу её чистую, в этом, осквернённом бесами теле или к себе заберёт.

- То есть, через три ночи мы можем найти вместо живой девочки её хладный труп?

- А что вы хотите? Чтобы её мучили бесы до конца дней? Лучше чистая душа у престола Божия будет пребывать, чем годами муку такую терпеть!